Сталки. Лес (СИ) - Кузнецов Данил Сергеевич. Страница 35

— Ну и хорошо. Посмотрим, как оно всё обернётся… О, вот и Ксюня идёт. Давай закругляться.

— Давай, — ответил Плющ, идя к дереву с торчащим из него «ножиком»; Ксюня уже подходила со стороны селения.

— Ты не знаешь, как там Лина? — спросил у его спины Лас.

— Ходит сама не своя, грустит, по ночам — плачет. Всё. Не знаю, сможет ли она найти себе второго такого же…

— О чём говорим? — поинтересовалась Ксюня, будучи явно в хорошем настроении, подходя и обнимая Ласа. — Что за — «второй такой же»?..

— Лина и Квильд.

Ксюня всё поняла — и тихонько вздохнула.

— Жалко их… — сказала она.

— Раз место освободилось, — вдруг пробормотал Плющ, засунув мачет в ножны, соя недалеко от товарища и задумчиво глядя вверх и вдаль, — то, может, со временем я смогу его занять…

— Попробуй, — ответил ему Лас. — В любом случае, навредить ты можешь разве что ей или себе. И то, — если совсем уж не повезёт. Всё, до завтра. Пошли, Ксюнька, погуляем… не пропадать же твоему хорошему настроению…

* * *

В тот же день, чуть ранее.

Ксюня, закончив большинство запланированных на сегодня дел, принялась за последнее — уборку в доме. Название процесса было чисто символическим: так, вымести из дома немного накопившейся пыли, поставить ровно две скамьи у стен и две — у стола, а также проветрить помещение… Ксюня всегда быстро с этим справлялась, поэтому сейчас она решила, что на скорую руку приберётся в доме и поспешит к Ласу, в чём Старик ей, как была почти уверена сталочка, не помешает: сегодня он весь день лежал на качающемся полотне, натянутом между двумя столбами в восточном части деревни — рядом с домом Ласа, и должен был вернуться разве что к ночи.

Ксюня взяла стоявший в углу пучок прутьев и стала подметать пол — не земляной, как было в большинстве домов, а дощатый, — стараясь не наступать всем своим весом на те места, где находились известные ей тайники её предков.

Вдруг, когда девочка подмела уже полкомнаты, она почувствовала, наступив на одну из досок, что под ней, в смысле — под доской, тоже есть тайник. Небольшой, но всё же.

Ксюне стало интересно. Ещё бы — самостоятельно найти закладку кого-то из умерших (она надеялась, что это тайник не Старика) членов своей семьи! Сталочка отбросила импровизированный «веник» и, встав на колени около того места, — если честно, она почти не видела разницы между «чистым» и «грязным» полом, — стала искать способ вскрыть этот тайник.

Это ей удалось не сразу. Крышка закладки оказалась частью доски и была так плотно пригнана к окружавшему её полу, что её было очень трудно заметить, хоть зрение у Ксюни и было идеальное, и ещё труднее поднять: девочка справилась с этим ценой трёх поломанных ногтей. Трудно — но возможно.

У Ксюни, признаться, немного дрожали руки, когда она открывала тот тайник. Наконец, крышка была вынута из отверстия и отложена в сторону, и можно было увидеть, что там, внизу.

В закладке оказалась тонкая стопка кусков брешти — очевидно, чьи-то записки. Ксюня знала буквы — все двадцать восемь! — и хорошо умела читать: всё-таки труды велка Ыйима не пропали даром! — да и словарный запас у неё по меркам деревни был неплохим, так что она посчитала, что сможет понять эти записи.

У неё перехватило дыхание, когда её взгляд упал на верхний из семи листов брезевой коры — а вернее, на первую строку рукописи, представлявшую собой, скорее всего, имя автора: «Эйала, дочь Шфина и Кумбры». Ксюня вспомнила: Эйала — так звали её мать, умершую, когда дочери было восемь лет! Любопытно, что та хотела оставить в наследство потомкам, какие такие знания?..

Сталочка перевела взгляд чуть ниже. «Той, которая не хочет, чтобы…» — так начинался собственно текст рукописи. Ксюня начала читать — и поняла, что у её матери, кажется, были такие же затруднения, как и у неё самой: до шестнадцати лет ждать ещё долго, но уже есть, скажем так, хороший друг из подсталкров, который время от времени намекает на своё желание первой близости с ней, а она боится, как бы чего из этого не вышло!.. Как видно, Эйала смогла найти решение проблемы, записать и надёжно спрятать, чтобы рукопись не нашёл подслеповатый Старик! Ксюня поняла, что гордится своими предками — всеми, кроме задолбавшего всех и вся в деревне, начинающего выживать из ума прапрадеда.

Текст сталочка прочла на одном дыхании, запомнив при этом все ключевые моменты. А потом, убрав рукопись обратно в тайник, поняла, что в скором времени сможет дать Ласу согласие на следующий шаг в их отношениях, и так этому обрадовалась, что забыла про незаконченную уборку — Старик со своим «великим горем» всё равно ничего не заметит — и отправилась на очередное свидание с Ласом…

* * *

В тот же день, на закате.

…Лас возвращался домой, заразившись Ксюниным хорошим настроением. Вроде всё и было как обычно, но Ласу почему-то казалось, что сталочка еле сдерживает какое-то непонятное возбуждение — может быть, то самое… Короче, Лас отчасти радовался ещё и потому, что, очевидно, постепенно приближался тот самый миг, которого он ждал с праздника Конца года…

«Но, конечно, не этот», — подумал подсталкр, на подходе к своему дому с запада увидев Старика, лежащего на качающемся полотне между двумя столбами. (Слово «гамак» в языке сталков отсутствовало.) Он хотел было обойти нежелательного встречного за несколько домов, но Старик вдруг открыл один глаз, увидел Ласа, открыл другом глаз и заговорил:

— А, это ты… Слушай, не уходя, давай поболтаем, как… как бывший велк с будущим сталкером.

— С чего бы такая готовность к переговорам? — буркнул Лас, подходя к предку своей подружки.

Так как было лето, Старик давно расстался со своим серым кафтаном, оставив на себе тонкую рубаху того же цвета, так что до Ласа теперь отчётливо доносился его запах — вонь старости и, чего уж греха таить, лёгкого безумия.

— Сразу скажу: с Ксюней я не расстанусь, и не мечтайте! — сказал Лас, стараясь не вдыхать воздух, «испорченный» его давним ненавистником.

— Это я уж давно понял… Короче, так: я, так и быть, разрешаю вам встречаться.

— Этим мы уже всё лето без вашего разрешения занимаемся, — холодно вставил Лас.

— …но ничего сверх невинных разговоров и… и всего того, что у вас пока есть! Узнаю, что вы… ну ты понял… лично прикончу! Обоих!

— Посмотрим, — пожал плечами подсталкр и, обойдя бывшего велка по широкой дуге, вошёл в своё жилище.

А Старик с кряхтением слез на землю и, пошатываясь (ноги переставали держать его; сколько ему ещё осталось?..), направился к себе — сообщить то же самое Ксюне.

* * *

В оставшееся до сталкатлона время ничего особо важного не произошло.

Лас и Плющ продолжали усиленно тренироваться под руководством велка Зора, который со временем приходил в норму. Наставник видел и сравнивал достижения учеников и всё чаще задумывался о том, что не знает, кто из них победит; если честно, велка устроил бы любой вариант, при котором сталкерское звание достанется хоть кому-то. Мыслей о том, что это равенство может быть подстроено, у него не появлялось: незаметно было, что кто-то из подсталкров поддаётся.

Лас с Ксюней продолжали наслаждаться жизнью. Каждый день у них находилось хоть немного времени, чтобы встретиться и ещё больше укрепиться в мысли о том, что они нужны друг другу. Даже когда настало время уборки урожая и все, включая и подсталкров, с утра до ночи были загружены работой, эти двое по дороге от поля до деревни успевали шепнуть друг другу что-то нежно-весёлое и, если никто не видит, несколько раз коротко или один — длинно и страстно поцеловаться.

Лина постепенно отходила от того горя, которое настигло её при возвращении отряда из леса. Да, она всё ещё грустила и не улыбалась, носила преимущественно тёмную одежду, но той отрешённости и ухода с головой в себя, как в первые дни после страшного известия, уже не было. А работа в поле и вовсе почти что излечила её: Квильд остался в прошлом, и переживать теперь о нём было бы глупо; а настоящее пока было пустым, не заполненным никем. Из «свободных» юношей в деревне остался один только Плющ, но у Лины душа к нему что-то не лежала; однако этот вариант больше не представлялся сталочке невозможным.