Скарлетт (ЛП) - Коул Дженна. Страница 3

— Ещё одна вещь, — выдыхает он своим прокуренным дыханием мне в ухо. — Тебе это понадобится.

Моё тело напрягается, когда я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Он вручает мне золотой конверт, запечатанный малиновой восковой печатью, и я осторожно принимаю его. Дрожащими руками открываю конверт и молчаливо читаю три слова, которые набраны жирными буквами:

«Встретимся в Саванне».

Глава 2

ЛИАМ

Саванна, штат Джорджия

— Евангелие от Матфея 5:4 «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (прим. синодальный перевод), — старый священник закрывает изношенную Библию, повторяя как предполагается слова утешения. Слова, которые, я уверен, он повторял много раз на многих похоронах и, скорее всего, запомнил ещё со времён семинарии. Это одна из вещей, которая всегда вымораживала меня в священниках. Помимо этого грёбаного белого воротничка, который, я просто уверен, удерживает всё их дерьмо внутри, они верят, что их слова по-настоящему в той или иной мере предоставляют какое-то успокоение. А это полная херня. Слова ни хрена не значат для потерянных и разбитых.

Горюющая вдова неистово плачет, когда скорбящие начинают бросать пригоршни земли в яму на дорогой деревянный гроб, который станет последним пристанищем для умершего. Чёрная кружевная вуаль на девушке, стоящей чуть в дали, мало скрывает слезы, катящиеся из её печальных глаз.

Она всегда глубоко печалиться вместе с ними. По всем из них. Я слежу за ней почти год. Вот уже год, от одного проклятого кладбища до другого, и хотя она всегда держится на заднем плане, я наблюдаю, как она снова и снова теряет самообладание. Однако в последнее время её слезы иссякли, и число богом забытых похорон, на которых она присутствует, становится всё меньше и меньше. Спасибо, бл*дь, за это.

Используя ботинок, я тушу сигарету о землю, стараясь не обращать внимания на иронию ситуации «пепел к пеплу». Я снова начинаю следовать за ней немного отстав, когда она выходит на старую мощеную улицу по тому же маршруту, что и всегда, и который теперь выжжен в моей памяти. Прямо на Парковую. Налево на Дубовую. Потом направо на Кленовую. А затем прямо, пока она не достигнет этого чёртового фонтана, окруженного таким огромным количеством проклятых туристов, что я хочу выйти из себя.

Возможно, она думает, что прячется там у всех на виду, когда день изо дня открывает свой рюкзак, достаёт из него монету, а затем бросает её в воду. Монета всегда приземляется без всплеска и погружается прямо на дно. Девушка останется здесь на несколько часов, в окружении грёбаных птиц и людей, и будет писать в том дневнике, который всегда носит с собой. Это заведённый порядок, так что я знаю, что у меня есть достаточно времени, чтобы пойти домой, принять холодный душ, немного поесть и, возможно, даже по-быстрому перепихнуться.

Мне не нужно беспокоиться о том, чтобы открыть дверь в эту захудалую квартиру-гадюшник, что я делю с Эйсом. Какие-то ублюдки недавно выбили её, когда пытались украсть наше дерьмо, так что в последнее время мы используем наши «Глоки» для защиты нашего хренового дворца. Запах марихуаны доносится из нашей квартиры, но я знаю, что он лишь от горечи героина, который используют до невменяемого состояния сучки внутри. Это место кишит наркотиками и жадными шлюхами, и если бы я не доверял Эйсу свою жизнь, я бы уже убил этого ублюдка за то, что терплю его дерьмо.

— Какого черта ты весь мокрый? — спрашивает меня Эйс, когда я вхожу. — Нет, я разговариваю не с тобой, дорогая, — он ухмыляется сучке, скачущей на его члене, пока он сидит на нашем засранном, как мусорное ведро, диване. — Я знаю, почему ты мокрая, — он подмигивает ей, прежде чем снимает с себя. Она надувает губы, когда он подбирает её помятое платье с пола и швыряет в неё.

— Там жарче, чем, бл*дь, на сковородке, — произношу я, направляясь на кухню. Нахожу чистый стакан в раковине и наполняю его водой из-под крана. На вкус как смесь хлорки и меди, но, по крайней мере, вода холодная. Эйс следует за мной на кухню, не ловко переступая с ноги на ногу, когда засовывает свой грёбаный член в джинсы. Я замечаю, что неприятный гул холодильника смолк, поэтому несколько раз пинаю устаревший электроприбор, возвращая его к жизни. Я залезаю внутрь и беру холодный кусок пиццы, едва его проживав, прежде чем целиком проглатываю. Он комком оседает, царапая мой пищевод, но мой урчащий живот, кажется, не против.

— Дай угадаю, очередные похороны? — в его голосе слышится беспокойство.

Я пробегаюсь рукой по волосам и вздыхаю.

— Ага, но к счастью, сегодня она пошла только на одни.

Он качает головой, когда тянется в холодильник и открывает банку пива. Как он может выносить вкус этого дешевого американского пойла — вне моего понимания. Есть же причина, по которой производители заставляют неудачников пить. Но на вкус оно как моча.

— Я не знаю, как ты это делаешь, чувак, — он качает головой и глубоко вздыхает.

— Мне приказано присмотреть за ней, Эйс. У меня нет выбора.

Он молча смотрит на меня, в его глазах ясно читается скептицизм, когда он опустошает всю банку, пытаясь, бл*дь, считать мои эмоции.

— Ты привязался, — без обиняков указывает он.

«Ни хрена себе». Меня бесит то, как быстро он может распознать мою подноготную.

— Да ладно, чувак, ты же хорошо меня знаешь, — но даже я не верю лжи, которую пытаюсь себе внушить.

— Просто будь осторожен, — он сминает алюминиевую банку в своей руке и выбрасывает её в мусор. — Я не хочу, чтобы ты пострадал, — он хлопает меня по плечу и возвращается к женщинам в нашей гостиной. На мгновение я подумываю разрешить одной из них отсосать мне, но я исключаю это, когда видение ЕЁ всплывает в моем сознании. Всё это теперь становится обыденным для меня. Возвращаюсь домой, думаю о ней, а затем бросаюсь в душ, чтобы представить её пухлые розовые губы, обернутые вокруг моего члена.

Бл*дь, это плохо.

Разочарованный, я избавляюсь от этого видения в своих мыслях, пропускаю душ и возвращаюсь к этому грёбаному фонтану, ненавидя тот факт, что единственный раз, когда я чувствую себя спокойно, — это когда смотрю на неё.

Дневной свет медленно угасает, когда я нахожу её на своем обычном месте под тенью раскинувшегося гигантского дуба. Мне нравится эта часть дня. Солнце светит очень ярко перед тем, как будет поглощено тьмой. Голодные чёрные дрозды кружат над фонтаном, а затем в унисон ныряют головой вниз и воспаряют в воздух, желая поймать те немногие кусочки хлеба, которые дети разбросали, изнемогая от летней жары. Недалеко слышится смех, когда объевшееся птица скидывает дерьмо на одного из маленьких ублюдков, теперь громко зовущего свою мать.

Лучи послеполуденного солнца струятся сквозь ветви, освещая её идеальную бледную кожу и волосы… такие блестящие и длинные. Я ничего так не хочу, как обернуть их вокруг моего кулака, чтобы я мог притянуть её к себе и наконец-то попробовать. Эта девушка — трахает мой мозг. Вся эта красота, завернутая в путанные мысли и невысказанные слова, делает мой член таким твёрдым от всего, чтобы она, бл*дь, мне ни дала. Не то чтобы я когда-нибудь мог ее заполучить. Она — грёбаный ангел, а я — жнец тьмы. Такая красота никогда не будет принадлежать такому мужчине, как я, если только я не присвою её.

Но это не мешает мне хотеть её. Она — моя единственная слабость. Даже если она не знает о моём существовании, и независимо от того, что я понимаю, — она будет моим крахом. Она проскользнула мне под кожу. Она понимает каково это — жить во тьме. Быть вынужденной жить жизнью, которую не хочешь. Я понимаю её лучше, чем кто-либо другой. Боль в глазах. Секреты, скрывающиеся за ее улыбкой. То, как работает её мозг, и то, что она обдумывает в голове в тишине. В одиночестве.

Также, как и я.

Я всё ещё слышу тот резкий щелчок тюремных замков, запирающих меня в тюремной камере шесть на восемь, на срок, который я заработал за совершение многочисленных грехов для моего отчима. Он мог бы купить мне свободу. Сделать несколько звонков и заплатить судье. Но вместо этого, он позволил мне гнить, как разлагающейся туше на обочине шоссе, чтобы преподать мне урок. Чтобы не оставалось, бл*дь, сомнений — что я принадлежу ему. Ага, я четко и ясно получил его грёбаное сообщение, но я не буду вечно принадлежать ему. Два проклятых года за решеткой дали мне достаточно времени, чтобы подумать и свыкнуться с мыслью о том, что я буду один.