Право на возвращение (СИ) - Крутских Константин Валентинович. Страница 20

— Вот ты бы могла допустить, чтобы я встречал Новый год без тебя? — продолжал папа.

У меня чуть схемы не заискрили от возмущения. Новогодние праздники — ведь это самое святое, это то, ради чего проживаешь все остальные триста пятьдесят с чем-то дней. Конечно, в году бывают еще кое-какие радости, но ни одна из них не сравнится с этой. И еще попробуй, проживи это год, как говорил папа. Если только не случится настоящей беды, то день разборки елки — самый тягостный в году. Папа хоть и совсем взрослый, а в этот день не мог сдержать слез.

— Вот, а твои дядья начали праздновать Новый год без родителей лет с двадцати, — грустно вздохнул папа, прочтя мой ответ по глазам. — То на дискотеку умотают, то к девкам каким-то…

… Ну вот, я достаточно зарядилась не только солнечной энергией, но и воспоминаниями, и теперь снова готова жить и бороться.

Я начала было двигаться, как прежде, уже забыв о своей травме, но рука снова дала о себе знать — мало того, что ее пронзило болью, так еще и плечо слегка заклинило. Видимо, я не совсем правильно приварила срезанную часть — одной рукой-то! — и теперь все время придется так мучиться. Ладно, лишь бы поскорее вернуть папу.

Ладно, теперь очередь Варьки. Я заглянула в сумку и внимательно посмотрела на отрубленную голову. Конечно, за время моего бегства она ничуть не изменилась, и выражение на прекрасном лице оставалось таким же кошмарным. Я повесила сумку на плечо — ведь надо быть готовым к тому, что кто-нибудь все же обнаружит взлом и припрется сюда. В этом случае мне снова придется бежать.

Я вышла из "железного" кабинета и стала обшаривать мастерскую, заглядывая во все помещения. В глубине души у меня теплилась надежда отыскать здесь хоть какое-нибудь тело для робота. Сейчас, на худой конец, подошли бы даже тела тех шароглазых уродов. Но поиски оказались тщетными — ни тела, ни хотя бы верхней половины в мастерской не оказалось. Ну что же, все равно не все потеряно. Надо попытаться оживить Варькину голову хотя бы на время, понять, насколько она исправна.

Я снова принялась обшаривать мастерскую, и на сей раз мне повезло. Я нашла устройство, на которое устанавливают головы роботов во время ремонта. После этого нашелся и специальный блок питания. Правда, все это было рассчитано на аккуратно отвинченную голову, и мне пришлось еще долго провозиться, чтобы зачистить и подсоединить все оборванные проводки. Очень многое пришлось припаять, заизолировать. Я относительно быстро подсоединила Варькину голову к блоку питания, но пришлось еще долго искать подходящий динамик и генератор речи. Ведь обычно с головами ремонтируемых роботов никто не разговаривает, в них лишь поддерживают жизнь. Пока все было готово к запуску, я снова изрядно устала и присела отдохнуть и подзарядиться солнечной энергией.

Собираясь оживить Варькину голову, я сильно волновалась. Даже на простых компьютерах случается, что вынешь жесткий диск во время ремонта, вставишь обратно, а он не работает. А тут мыслящее существо, хотя и искусственное!

Наконец, я все-таки решилась повернуть выключатель.

Варька резко распахнула глаза и попробовала повернуть голову, но она была прочно зафиксирована. Ее губы задвигались.

— Что за… — произнес совершенно чужой, грубый голос, и тут же смолк.

Варька недоуменно хлопала глазами, пытаясь понять, где она, и что произошло.

— Привет, родная, — выдохнула я с облегчением и, наклонившись, невольно обняла ее одинокую голову.

— Где я? — произнес все тот же грубый голос, когда я, наконец, разжала объятия.

— Ты не помнишь, как мы приехали в Москву, и как копались в Сухаревой башне? — спросила я.

— Помню, — ответила Варька не очень уверенно. — Ты развлекалась наверху, а я нашла кое-что интересное.

Ага, значит, память, пропавшая было при провале под землю, восстановилась.

— А что было дальше, помнишь? — спросила я с надеждой.

— Помню, как на тебя напал какой-то монстр, и я спасала тебя, стреляла в него…

Я даже не обратила внимания на то, что она несколько переиначила события в свою пользу — главное, что мне удалось спасти подругу!

— Постой-ка, — спохватилась Варька. — А что с моим голосом? Где мой прекрасный вокал?

— Этот монстр отсек мне руку, а тебе — голову, — объяснила я. — Мне едва удалось унести ее, а здесь пришлось подключить к единственному подходящему динамику.

— Так у меня что, больше нет тела? — только теперь сообразила Варька.

— Ну да, теперь ты прямо как голова профессора Доуэля, — усмехнулась я.

— Какого профессора? — переспросила она.

— Ладно, проехали, — у меня вырвался тяжелый вздох. Ох уж мне эта певица… Ее вообще хоть что-то в жизни, кроме мишуры, интересовало?

Надо сказать, что в моем детстве прокатилась целая волна доуэлизма. Эту тему, столь популярную в начале двадцатого века, неожиданно подхватили последние из человеческих писателей и режиссеров. Помню, мне жутко понравилась одна книга, которую написал молодой японец Фудан Кюна. Собственно, папа учил меня японскому по этой книге, а она меня и без того навсегда захватила. Действие, как это часто бывает у японских авторов, происходило в Европе. Герой романа, талантливый ученый, был безнадежно влюблен в одну молодую красавицу, которая вышла замуж по расчету за старого богатея. И вот однажды, когда мужа не было дома, ученый пробрался в спальню своей возлюбленной и отрезал ей голову. Удалил ее прежнее тело, словно опухоль. Потом он пересадил эту голову на тело молодой монашки Клары, только что умершей от саркомы. Причем с этой Кларой он когда-то вместе учился в университете, и любил ее, а она ни о чем не догадывалась. Таким образом, он очистил красавицу от прежней жизни. В самом деле, тело монашки начало сильно влиять на голову, и вскоре прежняя пустышка стала умной и скромной девушкой. Но, конечно, над ученым сгущались тучи. Полиция быстро вычислила его и обвинила в убийстве. Он доказывал, что красавица жива-здорова, но у нее были другие отпечатки пальцев. Словом, начались погони, перестрелки и все такое. Конечно, романтичность победила. Мне особенно запала в душу сцена, когда ученый признается Кларе в своих прежних чувствах. Как трогательно он прощается с нею, как она спокойно осматривает голову, которая будет вскоре красоваться на ее шее, потом благословляет эксперимент и, чувствуя совсем уже близкий конец, сама ложится на операционный стол… Вот, помню наизусть такой диалог:

" — Если бы ты только хоть раз поглядела на меня в свое время, рыжая… Мы были бы счастливы.

— Разве ты не видел моих наклонностей? Ведь я уже тогда была знакома с самим Папой! А на тебя я не глядела специально, потому, что все понимала, и не хотела давать тебе напрасных надежд.

— Ничего ты не понимала, вот в чем дело-то! Жаль, что я тогда был слишком наивен и не догадался тебе все объяснить. Я лишь теперь понял, что ты видела во мне обычного парня, которому нужно от девчонок то же, что и всем. Но ведь я-то как раз и был тем, кто тебе нужен! Ведь я тоже всегда был в душе монахом, хотя о религии думал мало. Я был монахом от науки. И мне просто не приходило в голову, что кто-то может хотеть от девушки плохого. Я до сих пор ищу чисто духовной любви. И тогда вот надеялся, что мы всю жизнь будем просто ходить по улицам и беседовать на родном языке Папы.

— Ты писал мне стихи на этом языке… И на моем родном тоже…

— Так ты помнишь? Ты помнишь такую мелочь?

— Конечно. Ведь сейчас никто не пишет девушкам стихов. А ты вот меня помнишь, такую мелочь…

— Ты снилась мне все эти годы. Вот, видел как-то на днях: ты входишь ко мне домой и протягиваешь диск с оперой Верди о Жанне д'Арк. Говоришь: "Это мне сам Папа подарил, перепиши и ты себе." Понимаешь, рыжая, ты была моей первой настоящей любовью. Подобное чувство никогда не забывается.

— Пожалуй… Так значит, мы действительно были созданы друг для друга… А я узнала об этом лишь теперь, на краю могилы…"

Красиво, правда? У меня всегда стоит комок в горле, когда я перечитываю это место. Вот только я не знаю, о каком таком "плохом" идет речь, но знаю от папы, что это совсем плохо…