Не склонив головы - Калачев Владимир Сергеевич. Страница 25

— Значит, вам и о счете известно? — совершенно теряя самообладание, в страхе прошептал Шницлер. — Вы действуете от имени господина Локка?

— Прошу вас запомнить, герр Шницлер, я никого не знаю и действую от своего имени! — и Рамке резко добавил: — Учтите, господин Локк не существует ни для вас, ни для меня. Хайль Гитлер! — Рука эсэсовца стремительно взлетела перед самым носом вконец растерявшегося майора.

Раздался стук в дверь.

— Войдите! — глухо выдавил Шницлер.

В кабинет вошел гестаповский чиновник. Он доложил, что привел на допрос русского рабочего. Шницлер вопросительно взглянул на Рамке и, заметив, как оберст-лейтенант кивнул головой, приказал чиновнику ждать вызова. Как только за ним захлопнулась дверь, Рамке быстро спросил:

— Вы получили какие-нибудь дополнительные сведения о профессоре Органове?

— Кроме тех, что раньше сообщили из управления, нет.

— Там известно о его последних работах в России?

— Мне кажется, что нет…

— Отлично, — чему-то обрадовался Рамке. — А сейчас прикажите принести сюда веревку. Допрос буду вести я сам.

Не спрашивая, зачем оберст-лейтенанту потребовалась веревка, майор поднял трубку внутреннего телефона и коротко отдал приказ.

Пятиминутный разговор с Рамке будто подменил майора. Он аккуратно, с чисто немецкой педантичностью выполнял все, что от него требовали.

— У вас есть нож? — неожиданно спросил Рамке.

— Сейчас, — со смешанным чувством страха и готовности отозвался гестаповец. Он достал короткий кинжал: — Подойдет?

Рамке молча взял кинжал, повертел в руках.

— Испанская работа, хорош! — и тут же, отвлекаясь, спросил совсем о другом: — Скажите, Шницлер, какое напряжение в электрической сети?

Ответом майора он остался вполне удовлетворен, взялся за шнур настольной лампы и выдернул его из розетки. Затем осмотрел и обрезал провод около патрона. Оберст-лейтенант зачистил концы, спокойно отошел к маленькому курительному столику и взял сигару.

— Герр Шницлер, мы живем в век электричества, — на тонких губах Рамке появилась зловещая улыбка. И Шницлер, сам видавший виды, снова испытал страх перед этим вылощенным офицером СС.

Дверь кабинета открылась, перешагнул через порог Луговой. Его сопровождал Ганс. В руках фельдфебель держал веревку.

— Послушайте, как вас… э… — запнулся Рамке.

— Луговой! — подсказал фельдфебель.

— Господин Луговой… — обратился эсэсовец по-русски и любезно предложил: — Садитесь, пожалуйста, за этот стол.

Луговой пытливо взглянул на Рамке и молча сел. Он давно подготовил себя к самому худшему, выглядел спокойным, держался с достоинством. Луговой был уверен в себе и его сейчас интересовало лишь одно: знают ли гестаповцы что-нибудь о подпольной организации, не грозит ли его товарищам опасность?

Вчера вечером, в бараке, встретив пристальный взгляд гитлеровца, Луговой прочел в нем ненависть врага, который не ограничится полумерами, чья жестокость не знает снисхождения. Его взгляд, холодный и пронизывающий, плотно сведенные челюсти и тонкие подвижные губы — ничто не ускользнуло от внимания Лугового. В недавнем прошлом кадровый офицер, Луговой за годы своей службы воспитал не одну сотню бойцов и командиров. Он встречался с людьми самых различных характеров и научился быстро и почти безошибочно разбираться в том или ином человеке. Луговому не стоило большого труда понять, что эсэсовский офицер — враг коварный и опытный. С таким бороться нелегко…

Эсэсовец не выказывал своего превосходства над теми, кто находился в кабинете, но с первых же слов оберст-лейтенанта и по его независимому виду было ясно, что хозяин положения здесь именно он. Да, не майор, а именно он — оберст-лейтенант. И если Луговому было не совсем ясно, почему оберст-лейтенант, игнорируя Шницлера, верховодит здесь всем, то не вызывало сомнения другое — эсэсовец мог только по прихоти расстрелять пленного и никто за это не спросит с него.

У Рамке фактически не было никакого материала, который позволил бы ему обвинить в чем-либо Лугового, найти, за что можно зацепиться при допросе. И Рамке вполне отдавал себе отчет, что к настоящему поединку с этим русским рабочим он не готов. Однако оберст-лейтенант решил не отступать. Ведь он может использовать случай «потренироваться».

Молча рассматривая Лугового, сидящего у стола, Рамке думал: «Русские во многом похожи друг на друга. А этот был в близких отношениях с Органовым, значит он может быть полезным. Вдруг он сообщит мне что-нибудь интересное о профессоре?..»

— Господин Луговой! — снова по-русски обратился эсэсовец. — Если я не ошибаюсь, вы в прошлом были командиром. — Рамке выдержал паузу, посмотрел, как реагирует на его слова русский. На лице допрашиваемого не дрогнул ни один мускул.

Лугового не испугала догадка эсэсовца, он подумал о другом: «Откуда оберст-лейтенант так хорошо знает русский язык?» Луговому не раз приходилось сталкиваться с пленными немецкими офицерами. Но чтобы кто-нибудь из них так прекрасно говорил по-русски, Луговой не помнил.

Между тем, не обнаружив на лице допрашиваемого признаков испуга, Рамке нахмурился. «Черт возьми! Неужели он ошибся: Луговой — простой рабочий? Нет, не может быть. Даже несмотря на худобу и усталость этого человека, у него осталось что-то от той привычки, которая не проходит бесследно у кадровых командиров. Твердый и решительный взгляд Лугового, манера держаться — все изобличает в нем военного». Оберст-лейтенант понял, что перед ним сильная натура и сломить ее не легко. Это начинало злить Рамке. Но голос его продолжал оставаться таким же спокойным:

— Так вот, господин Луговой, мы не станем совершать экскурсию в вашу биографию, но… — Рамке прищурился, — вы должны рассказать нам, что интересовало Органова в лаборатории? — и тут же быстро добавил: — И вас тоже.

Внутри у Лугового все замерло: «Неужели эсэсовец знает, для чего Органов в лаборатории рассматривал аппаратуру, приборы?!» Луговой поднял голову и, стараясь ничем не выдать неожиданного волнения, посмотрел в глаза оберст-лейтенанта. Глаза эсэсовца были бесцветны и немы. «По этим глазам ничего не определишь. И взгляд… нет, в нем ничего не прочтешь»…

— Мы ждем!

Короткая фраза прозвучала требовательно. Но Луговой продолжал молчать. Он опасался допустить ошибку при ответе. Бесспорно, эсэсовец сумеет немедленно воспользоваться его промахом. Мысли Лугового сейчас были направлены на одно: «Знает ли гитлеровец действительно, чем занимался в лаборатории Органов? И почему он сказал: „И вас тоже?“» Луговой терялся в догадках. Уже самое начало допроса вызвало серьезную тревогу. Однако молчать долго нельзя. Этим тоже можно выдать себя. И Луговой уклончиво сказал:

— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете?

Стараясь выиграть время, а может быть, выведать у немца, насколько тот осведомлен о действиях русских подпольщиков, Луговой снова замолчал.

— Вы не понимаете? — губы оберст-лейтенанта искривились в усмешке. — Хорошо, об этом не будем говорить… Но что вы можете сказать о профессоре Органове? Или его вы тоже не знаете? — Рамке на минуту отвернулся от допрашиваемого, закурил.

Как только эсэсовец перестал спрашивать о действиях Аркадия Родионовича в лаборатории, Луговой подумал с облегчением: «Эсэсовец не знает, какую цель преследовали мы, когда попали в лабораторию. Иначе он так быстро не оставил бы свой вопрос без ответа». У Лугового мелькнула мысль, что оберст-лейтенант не придает значения своему первому вопросу. По-видимому, он, главным образом, интересуется Органовым. И не просто Органовым, а профессором Органовым! «Но откуда эсэсовцу известно, что Аркадий Родионович — профессор?»

Луговой понял, что оберст-лейтенант хочет сбить его с толку своими вопросами. Он был уверен, что эсэсовец готовит какую-то ловушку, и не торопился с ответом. Все равно от оберст-лейтенанта пустой отговоркой не отделаться.

— Мы ждем! — повторил эсэсовский офицер.

Луговой поднял голову, выпрямился.

— Мне нечего вам сказать!