Лавка колониальных товаров (СИ) - Барышев Александр Владимирович. Страница 5

Бобров проснулся среди ночи от какого-то сладкого томления. Можно было назвать это предчувствием, но он давно уже не верил в мистику. Однако, воспоминание об увиденном будоражило и опять заснуть не получилось. Бобров дотянулся до выключателя настольной лампы сзади себя и посмотрел на часы. Стрелки показывали три часа ночи. Почувствовав, что спать больше не получится, он встал и пошел на кухню, где поставил на огонь чайник.

Заварив какой-то травы, продающейся под маркой цейлонского чая, он вышел с кружкой на балкон. В соседнем доме, тоже на пятом этаже горело окно. Бобров усмехнулся, представив себе такого же как он, озабоченного мыслью о невозможном, индивида. Фонари на улице горели тускло и через один, и Боброву вдруг стало невыносимо тоскливо, как не бывало уже давно, с тех самых пор как ушла жена. То ли сон был тому причиной, то ли призрачное видение белого города, который то ли был, то ли не был — Бобров не мог определить. Он прихлебывал бурду, называемую чаем, а мысли витали где-то далеко от балкона, на котором он стоял.

Бобров встряхнулся. Старая неизжитая интеллигентская черта: рефлексия и самокопание. Сколько он от нее не избавлялся, стоило расслабиться, вот как сейчас, и пожалуйста вам. Нет, чувствуется, не стать ему образцовым капиталистом и даже просто капиталистом не стать. Там требуются люди с совершенно иным складом характера. Жесткие, волевые, упорные. Бобров вздохнул. Жесткости ему явно не хватало.

Чай с надписью «Цейлонский» на коробке хоть и был жуткой бурдой, но свою функцию по поднятию тонуса выполнил исправно. Теперь спать Бобров не хотел вообще. Он порылся на книжных полках и вытащил оттуда слегка запыленный раритет под названием «Очерки по истории древнего мира» издания ажно 1938 года, которую он стрельнул у матери, когда она окончательно вышла на пенсию, и категорически завязала с преподаваемым предметом.

К сожалению, про Херсонес там было всего несколько строчек, но зато очень много про древнюю Грецию. Бобров и не заметил, как увлекся, заварил себе еще чая и просидел, вернее, пролежал над книгой до семи утра, пока жестяным звоном не задребезжал старинный будильник.

… Вован вместо того, чтобы вечером пойти в магазин, вдруг изменил курс и посетил лавку с вывеской «Канцтовары» где купил тетрадь и авторучку. Вован не любил что-либо обещать, но уж если пообещал, старался сдержать слово. Поэтому, скрепя сердце, он отменил вечерние посиделки с мужиками в одной из будок, выстроившихся в три ряда вдоль берега, засел в каюте за разложенным столом и принялся черкать в тетради. В нагревшемся за день корпусе вечером было душновато, и Вован включил вентилятор. Через час упорной работы, изрисовав непонятными каракулями полтетради, он пришел к какому-то выводу, запер каюту и побрел по берегу, рассматривая валяющиеся там и сям деревяшки пока солнце окончательно не зашло и не сделало его затею бессмысленной. Тогда он с легкой душой завалился спать и сны его не мучили.

«Восьмерка» Боброва, поскрипывая и дымя, остановилась напротив мостков, к которым был пришвартован бот. Бобров был одним из немногих, кто пользовался привилегией проезда на территорию, как владелец самого большого судна, платящий самый большой взнос за стоянку, ну и как хороший знакомый старшины причала. Причем, последнее, наверно, перевешивало.

Вован в одних драных шортах сидел на крышке грузового люка, задумчиво рассматривая, разложенные на палубе обрезки досок. Он оторвался от своего занятия только, когда Бобров спрыгнул на палубу.

— Здоров, — сказал Вован мрачно в ответ на приветствие.

— Чего так? — поинтересовался Бобров, разглядывая лежащие доски.

— Да что-то ничего не получается ни с куском обшивки, ни с куском палу-бы. Хрен их древних греков знает, чем они там доски скрепляли. Боюсь, что все наши средства будут слишком современными. Разве что бронзовые или медные гвозди где достать.

— Не множь сущностей, — сказал Бобров. — Возьми кусок бревна и нареки его мачтой.

Вован посмотрел как-то дико и аккуратно взялся за голову.

— Блин! — сказал он в тоске. — А я-то тут извращаюсь. Ты здесь пока?

— Пока да.

— Тогда я похожу по окрестностям.

И Вован, нацепив панаму, бодро сошел на берег.

Через полчаса он явился и доложил:

— Нашел. Только мне одному не унести. И еще, к нему хозяин прилагается.

— Сколько просит? — Бобров давно уже понял, что народ, вынужденный приспосабливаться к капитализму, ничего даром не отдаст.

— Ну, он вообще-то меня знает, и поэтому согласен взять рыбой.

— Занятно, — сказал Бобров. — А рыбу он хочет вперед, или по факту передачи?

— Вперед хочет, — вздохнул Вован. — И ни с места. То есть не уступает.

— Вот гад, — сказал Бобров. — А у нас сегодня, словно назло, вся команда в разгоне. Может возьмем кого-нибудь из праздношатающихся да пойдем сетку поднимем? Хотя нет, — подумав, добавил он. — Они тоже за работу попросят. А в сети хорошо, если пара камбал будет да тройка катранов. Жаль, но придется подождать. Но ты ему скажи, что мы в рейс сходим и сразу отдадим, чтобы, значит, не сплавил кому-нибудь.

— Хорошо, — сказал Вован, всем своим видом показывая, что как раз нехорошо и удалился.

До обеда Бобров и Вован успели починить разложенную на палубе ловушку, чтобы зря время не терять. Вован как раз убирал в рундук куски дэли и моток ниток, а Бобров затеял резать овощи для салата, когда на палубу спрыгнул довольный Смелков.

— Юрич! — сказал он проникновенно. — Антропос! Тудыть вас всех в кочерыжку!

— Чего это ты разошелся? — попытался урезонить его Бобров, но «обозник» не унимался.

— А где? Где наш «капетаниос»? Чего прячется этот мегалос антропос?

— Я тебе щас в глаз дам, — сказал, появляясь из рубки «капетаниос».

Смелков немного притих, тем более, что запас выученных в троллейбусе греческих слов у него иссяк.

— Нате вот, — сказал он уже нормальным голосом. — Я вам двоечникам, учебник привез.

И он вручил Боброву книжку с надписью «Русско-греческий разговорник». Бобров с интересом взял его, перелистал и, запинаясь, прочитал:

— Пос на фтасете сто лимани? А? Каково?

— Да ты прям грек какой-то, — восхитился Смелков.

— Чего это? — мрачно спросил Вован.

— Как пройти в порт? Валенок.

— А-а, — еще мрачнее протянул Вован. — Ну ты же знаешь, не силен я в греческом. Хотя в Пирее, помнится, бывал.

— Так, — сказал Бобров, захлопывая разговорник. — Юрик, ну-ка иди сюда, мерзавец. Ты когда научишься держать язык за зубами?

— Нет, а чего сразу я, — Смелков, тем не менее, подходить опасался. — Ну, забылся. С кем не бывает.

— Забылся он, — проворчал Бобров. — Альцгеймер у него в острой форме. Паяльником лечится. Который в задницу. Чего ты там собрался до меня донести?

— А, — оживился Смелков. — Я подумал, чего купцы с Востока тащили. Правильно, ткани они тащили. Всякие там шелка, муслины и прочие ситцы. Вы почитайте любые книги. Как только импорте Востока — бах, ткани. А у нас сейчас этого добра как грязи. И относительно недорого.

— Все это конечно здорово, — помедлив, ответил Бобров. — Но тут надо подождать, пока достаточно хорошо не пройдет внедрение. А как иначе ты замотивируешь появление уникальных тканей у бедных жертв кораблекрушения? Или ты хочешь подвалить к городу на личной триере?

— Ну, рулончик можно и прихватить, — подал голос молчавший доселе Вован. — Потерпевшие кораблекрушение купцы запросто могли быть людьми предусмотрительными.

Бобров выслушал его, не прерывая, и задумался. Потом сказал:

— Вот что значит коллективный разум. Глядишь, к Серегиному приходу у нас такой план будет, что дело встанет только за реализацией. Он порылся в разговорнике:

— И опойа эйнай и кириа емпорики периочи?

— Чаво? — вытаращился Смелков.

— Где находится главная торговая площадь? Лох, ты, Юрик. Греческого не знаешь.

После обеда все втроем сходили посмотреть на бревно. Бревно было признано отвечающим всем необходимым параметрам. При этом никто не знал, как выглядит натуральная мачта на древнегреческом купеческом судне. Весь расчет был на то, что никто не будет вести следствие по делу о потерпевших кораблекрушение. Правда, при этом надо было, чтобы гипотетическая мачта имела плавучесть, достаточную для того, чтобы удержать на поверхности двух здоровых лбов и мокрую штуку ткани. Поэтому Вован все-таки рекомендовал присовокупить к так называемой мачте несколько досок.