Конкуренты (СИ) - Барышев Александр Владимирович. Страница 31

— Пощады.

Все закончилось вполне ожидаемо. Бобров валялся на спине расслабленный и ублаготворенный, а Златка, положив растрепанную голову ему на плечо, водила шаловливым пальчиком по телу, заставляя его непроизвольно вздрагивать.

Утром Серега, каюта которого располагалась за переборкой, сказал в пространство с ноткой зависти:

— Ну и здоровы некоторые вопить.

Бобров подумал, что звукоизоляция оказалась явно недостаточна. А Златка ответила:

— А вот не надо завидовать.

Утро неожиданно оказалось солнечным, и в ольвийском порту вовсю кипела жизнь. Вован уже принял толстого таможенника, подплывшего на утлом челне с двумя стражниками, оплатил положенный сбор, заодно купив расположение и таможни и стражи. Стоило это недорого и жалеть о тратах не стоило. На подошедшую с другого борта большую лодку сгружали бочки и ящики (Бобровское изделие, до сих пор вызывавшее легкую зависть у конкурентов), предназначенные для лавки Никитоса. Никитос присутствовал незримо, а всем заправлял его полномочный представитель в Ольвии. Имени его Бобров так и не запомнил и положил себе спросить у Златки, которая помнила все.

Прогуляться по городу они отправились вчетвером. Вован сказался занятым, у команды, которую отпускали по трое, оказались совсем другие интересы.

Девицы, исходя из требований херсонесско-усадебной моды, надели короткие хитоны, украшенные фибулами, золотыми цепочками и прочей драгоценной канителью. Чтобы не шокировать городскую, часто консервативную публику, под хитоны, а то мало ли, вдруг порыв ветра, надели белые трусики с кружевами. Через плечо, больше для того, чтобы обратить на себя внимание, хотя они и так только слепому в глаза не бросались, перебросили легкий цветастый шарф-фарос.

Бобров с Серегой, как это было принято, шли впереди, с любопытством оглядываясь. Девчонки двигались, слегка отстав, и окрестными красотами не заморачивались, оживленно переговариваясь между собой.

Бобров навострил ухо. Нет, обсуждением страховки там и не пахло. Девушки оживленно перемывали кости встреченному греку, одетому совершенно по-скифски. Когда же навстречу попался второй, одетый точно так же, оживление несколько спало. Зато встречную женщину, одетую совершенно аналогично, обсудили с ног до головы. Бобров и сам был удивлен тем, что люди явно греческой наружности были одеты как скифы и обратил на это внимание Сереги. А тот, уже бывавший в Ольвии, пояснил, что эти милетцы более терпимые к окружающим народам, нежели гераклейцы и поэтому легче перенимают культуру в частности скифов. Бобров только подивился такому состоянию дел.

Они прошлись на юг вдоль по реке, фактически вдоль города, раскинувшегося на берегу, полюбовались на верхний город, протянувшийся на возвышенностях коренного берега, и пошли обратно. Лезть в гору всем было лень. И вообще, Бобров заявил, что Херсонес всяко лучше. Остальные, кто с энтузиазмом, а кто без, с ним согласились.

На «Трезубце» четко по расписанию пробила рында, и Вованов вестовой принялся сервировать стол.

— Сейчас отобедаем, — сказал Вован. — Команда отдохнет с часик, и отвалим. И к вечеру, надеюсь, будем в Тире.

Отход, вопреки словам Вована, пришлось задержать. Примчался слуга Никитосова приказчика, который содержал местную лавку и слезно умолял немного подождать пока господин (тудыть его налево) не допишет письмо самому Никитосу. Вован ругался по-русски. Команда не понимала, но внимала с почтением. Бобров веселился. Серега, пользуясь случаем, уволок Дригису в каюту и все догадывались для чего. Вобщем, отправление «Трезубца» запоздало часа на два.

Вован вышел, пользуясь ветром, но когда город скрылся за откосами берега, а судов поблизости не было, включил машину и велел спустить паруса. И в упавших на море сумерках «Трезубец» помчался наперегонки с волнами. Из тубы летели искры и зрелище для проходящих под берегом судов (если таковые имелись), скорее всего, было не просто пугающим, а очень пугающим.

Бобров сидел на корме, прямо на палубе, прислонившись спиной к релингу, представлявшему собой широкий поручень на фигурных стойках. Златка рядом, перегнувшись через поручень, смотрела на кильватерную струю белой пеной выделяющуюся на черной воде. Впереди, метрах в трех, рулевой всматривался в темноту прямо по курсу, надеясь увидеть редкие огоньки Тиры. Вахта расселась вокруг фок-мачты и резалась в кости при свете масляного фонаря. Больше на палубе никого не было.

Шквал налетел внезапно, ударив корабль в левый борт. «Трезубец» опасно накренился и рыскнул на курсе. Златка выпала за борт, только сандалии мелькнули. Она успела слабо вскрикнуть, прежде чем исчезнуть и сидевший расслаблено Бобров вскочил, распрямившись, словно сжатая пружина. Обстановку он оценил еще вскакивая, и сразу же прыгнул за борт, не успев даже ни о чем подумать. Так что Златка едва коснулась воды, а Бобров уже перелетел через релинг.

Ветер значительно сморщил воду, но больших волн не было — не успели раскачаться. Бобров вынырнул и, поднявшись из воды как мог высоко, огляделся, хотя не видно было от слов «ни хрена». Но зато было тихо, если не считать плеска волн и он сразу уловил совсем недалеко отличный от волн плеск и бульканье. Златка неплохо плавала, но падение было слишком неожиданным и девушка, скорее всего, просто растерялась.

Бобров, вытянув руки, метнулся вперед, и буквально через пару метров натолкнулся на извивающееся тело.

— Ай! — воскликнуло тело и тут же забулькало и закашлялось.

— Тихо! — рявкнул Бобров. — Это я!

Он по собственному опыту знал, что ничего так не помогает человеку преодолеть растерянность как вовремя отданная команда. Хорошо еще, что волнение было незначительное и Бобров, осторожно обняв девушку, старался, чтобы лицо ее все время было над водой. Давясь кашлем и судорожно переводя дыхание, Златка еще пыталась что-то сказать.

— Помолчи, — сказал Бобров и осмотрелся.

В ночи ничего не было видно. Только уже метров за пятьдесят виднелось сла-абенькое свечение. Это, скорее всего горел фонарь над нактоузом. И этот огонек удалялся. Бобров раскрыл было рот, чтобы заорать, но тут ему в голову пришла идея, что чем выше звук, тем лучше его слышно. Златка как раз откашлялась и теперь прижималась к Боброву, и он чувствовал, как она дрожит. Бобров вздохнул.

— Милая, — попросил он, как можно мягче. — Повизжи, пожалуйста, ну как ты можешь.

— Что? — удивилась Златка.

— Повизжи, чтобы нас услышали, — пояснил Бобров.

Златка глубоко со всхлипом вдохнула. В следующее мгновение Бобров почти оглох и от неожиданности глотнул горько-соленой воды. Златка завизжала так, что даже ветер стих. Похоже, он такого сюрпрайза не ждал. Бобров не мог поклясться, но ему показалось, что огонек, едва различаемый на фоне ночи, так и остался на месте.

— За меня держись, — сказал он девушке. — Может все-таки услышали. И тогда нас обязательно найдут.

В последнем Бобров был не особенно уверен, но Златке совсем необязательно об этом знать.

Вода была теплой, шквал куда-то убрался, наверно чтобы не слушать снова Златкин визг, волны, не успев встопорщится, поспешили разгладиться и не донимали. Бобров подождал еще минут пятнадцать. Отблеск окончательно пропал в ночи, и он понял, что ждать дальше бессмысленно.

Бобров стал прикидывать, где берег. Хорошо, что небо было чистым и он сразу же сориентировался, найдя Полярную звезду. По всему выходило, что они выпали за борт на последней трети пути от мыса, прикрывающего днепровский лиман, до Тиры. А насколько он представлял себе карту этого места, курс «Трезубца» должен был проходить совсем недалеко от берега. Причем настолько недалеко, что днем его должно было быть видно. Это Вован, вопреки всем греческим канонам мореплавания, ходил ночью и напрямик. А греки норовили все время вдоль бережка. И днем.

— Эх, — подумал Бобров печально. — И почему наш Вован не грек?

По всем Бобровским расчетам выходило, что берег обязан был быть не далее чем в пяти километрах в направлении на вест-норд-вест.