Мое королевство. Бастион (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна. Страница 16

— Сволочь мелкая, — выругался Даль. — Как ты?

— Все хорошо. Спасибо, — Алиса беспомощно оглянулась.

Крапивин обрадовался, что она не молчит. Каждое из оброненных слов было ступенькой к прощению.

— Подними воротник. И куда мы?

Она молча повиновалась, близоруко вглядываясь в бесконечную аллею, осененную плакучими ивами. Даль подумал, что под кладбищем хорошая ливневка: песок на аллее был совершенно сухой.

— Не знаю. Туда, — государыня указала на лабиринт дорожек и надгробий. Комиссар передохнул. Он думал, что Алиса потребует отвезти ее на могилу Сана. Кенотаф, поправил он себя. Могильщики похоронили горсть пепла и не пойми чьих костей, а Сана там нет.

Но Алиса не попросила. А Старое кладбище потому и зовется старым, что здесь уже мало кого хоронят, разве что в родовых склепах или могилах родственников.

Чем глубже они заходили, тем сильнее Далю казалось, что кладбище сопротивляется вторжению. Раскисшая глина разъезжалась под ногами, зубец ограды порвал рукав пальто, а ежевичный стебель, за который он ухватился в тщетной попытке не упасть, пропорол толстую кожу перчатки и впился колючками в ладонь.

И вдруг все закончилось. Дикая роза обвивала каменное подножие, на котором стояла коленопреклоненная деревянная женщина с крыльями. Ягоды алели среди увядающей листвы. Часть листков усеяла аккуратно выстриженную траву вокруг памятника.

Алиса обошла его и рукой в перчатке раздвинула колючие стебли, пытаясь разобрать надпись, высеченную на мраморе. Буквы и цифры никак не желали складываться во что-то осмысленное.

Кто-то кашлянул у них за спиной. Пара резко обернулась. Даль увидел рослого симпатичного мужчину в рубахе тонкого полотна с закатанными рукавами; в темных панталонах и высоких сапогах, заляпанных глиной; с ведром и губкой в руках. Должно быть, это его куртка лежала на низкой скамейке рядом с памятником.

Алиса, вероятно, увидела нечто большее. Потому что вскрикнула и упала вниз лицом, очки звякнули, разбиваясь о случайный камешек.

Незнакомец перевернул ее на спину, поддерживая под плечи и затылок. Очки не упали, к сожалению, повиснув на дужке. Осколок стекла наискось впился Алисе в щеку. Незнакомец отбросил оправу, скомканным платком выдернул и вытряхнул осколок, промыл царапину водой из ведра. Обильно потекла кровь.

— Платок дайте! — скомандовал он. Даль повиновался. Незнакомец зажал царапину свежим платком.

Поверх лица государыни мужчины взглянули друг на друга. Было в лице чужака что-то волчье. Вытянутое лицо, не совсем правильное, с волевым ртом. Глаза большие, серо-зеленые. Волосы густые, темно-русые, зачесанные наверх. Лоб высокий, нос прямой.

«Словно полицейскую сводку читаю, — подумал Даль. — Вроде бы мы знакомы, а вспомнить не получается».

— У меня снаружи экипаж.

— Благодарю вас, вы очень любезны.

Они понесли Алису вдвоем между могил. Дорога оказалась прямой и совсем короткой.

Крапивин уселся в двуколке, устроив голову Алисы себе на плечо, плотно прижимая к ее щеке платок, пропитавшийся кровью. Незнакомец отвязал поводья.

— Куда?

Даль извернулся, вытаскивая письмо доктора Веска из кармана пальто.

— Знаю, тут рядом.

Экипаж плавно стронулся с места: элегантный, новый, на рессорах и резиновом ходу, он точно плыл. Бежали ровной иноходью гладкие, упитанные вороные.

Миновав просторное поле, они въехали на гору так же легко, точно катили по ровному месту, и вовсе разогнались, заставляя прохожих отпрыгивать, а коляски и редкие авто подаваться в стороны. Свернули под арку башни с часами, накренясь, черканув бортом по беленой стене, и остановились в тесном дворике.

Комиссар взлетел на побеленное крыльцо из двух ступенек и загрохотал кулаками в крашеную белую дверь.

Приоткрылась верхняя створка. Выглянула баба в белом плате, обхватившем лоб и щеки, в белом складчатом платье под грудь и переднике. Глаза навыкате, лицо плоское, туповатое.

— Приема нет!

— Моя жена поранилась!

— Нет приема.

Даль сузил глаза и выпятил подбородок, заставляя бабу попятиться. Выложил на узкую полку сложенное письмо от Веска с купюрой посередине:

— Извольте Михаилу Антоновичу передать! Срочно!

Ждать пришлось не долее пары минут. Дверь распахнулась настежь, выпуская на крыльцо молодого доктора, упитанного и гневного. За ним вилась и трепетала, как вымпел на ветру, давешняя баба.

Доктор указал глазами на нагрудный карман, откуда торчала Далева ассигнация:

— Уберите это. Где?

Решительно прошагал к двуколке, взял Алису за руку, нащупал пульс.

— Каталку. Камфару. Вера!

Дальнейшее комиссар воспринимал осколками. Шприц с чем-то густым и желтым. Слабый стон. Скрип половиц. Склянка у рта — с бледно-желтым дурманом валерьянки на спирту. Пронзительная вонь нашатыря.

— Оклемался? Посиди тут.

Мир стал единым, вытянувшись в бесконечный белый коридор с редкими скамейками и щелястым полом. Напротив наискось черные линии обозначили проем двери, куда ушла Вера. Вдалеке чугунная круглая печка торчит из стены. Там коридор перегорожен сверху донизу, стекло над дверью замазано побелкой. Чуть выделяется над притолокой статуэтка святой лекарки Тумаллан, склонившейся над чашей. Стукни створкой посильнее — непременно упадет на чью-то голову.

Даля неодолимо притягивала эта дверь. Он прошагал к печке, словно собирался погреть руки, и непременно бы проник в санктуарий, не появись нянька с объемным узлом из клетчатого платка, огрызком карандаша и мятой исписанной бумажкой. Обслюнив карандаш, она сунула его с листком Крапивину:

— Распишитесь вот туточки, что ничего не пропало, — а узел свалила на скамью.

Даль второй раз за этот день свалился бы в обморок, если бы не спокойные слова нового знакомца, явившегося за нянькой:

— Ее просто переодели в больничное. Так положено. Ну, дайте, я сам распишусь.

Даль вышел на крыльцо и глубоко вздохнул. Следом появился волчеликий с узлом в руках, бросил его в коляску. Закурил, небрежно отгоняя рукою дым.

— Не знаете, надолго ее оставили? — спросил Даль.

— Михаил Антонович сказал, на две недели. И еще поклялся пенять вам на жестокое обхождение с супругой, несмотря на связи в Твиртове.

— Но это невозможно!

— Поедемте ко мне. Вам нужно выпить. А того лучше, упиться до свинячьего визга. Там и обсудим, как выдрать Алису из цепких лап юного эскулапа.

Он легонько подтолкнул комиссара к коляске:

— Поедемте, Даль Олегович. Не надо давать лишний повод для сплетен.

Они уселись. Коляска мягко выкатилась из больничного двора. Крапивин откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза, из-под ресниц следя за улицами, которыми они проезжали. Играть в игры, прикидываясь кем-то другим, у него не было сил.

Улица, куда они приехали, была немощеной и узкой. Дома теснились по одну ее сторону, и задние дворы и сады выходили к обрыву, по вторую был пустырь. Солнце припекло, раскисшая глина дороги высохла до каменной крепости, и коляска вихлялась и подскакивала на колдобинах. Кони сердито ржали, оси скрипели, пестрые куры с кудахтаньем разбегались из-под колес. Пробежали мальчишки с воздушным змеем. Женщина с ведрами на коромысле, оглянувшись, нырнула во двор.

Здесь застоялось лето. По обе стороны от рыжей разъезженной колеи курчавились спорыш и клевер, белели мелкие ромашки, желтели сурепка и одуванчики, нежно бирюзовела травка, имени которой комиссар не знал, с семенами-баранками. В детстве, которое ему Сан придумал, Даль пробовал кормить этими баранками стрекоз. У стрекоз были прозрачные чешуйчатые крылья, черные зубы и похожие на шарики коричневые глаза. Он жил на похожей улице, где дома вот так же врастали в землю, а на окна со ставнями сползали позеленевшие крыши. Вот только запах моря — соленый и резкий — не заглушал вонь навоза и усыхающей зелени. Хотя иногда казалось, что в конце улицы за углом дома вот-вот откроется голубая гладь.

Но глаза упирались в небо и облака.