Мое королевство. Бастион (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна. Страница 13

Порученец привел матерого носильщика с бляхой на груди. Тот покривился при виде небогатых пассажиров, но, сунув за передник хрустящую ассигнацию, подобрел и сложил багаж на тележку. Зина («Мне совсем не тяжело!») подхватила несессер, саквояж с лекарствами и корзинку с провизией. Даль, опираясь на трость и преувеличенно хромая, под руку повел государыню за носильщиком, как за ледоколом.

Ах, железная дорога! Будь комиссар писателем, он упомянул бы все. И суматошное метание толпы. И крики носильщиков: «Посторонись!» И скрип петель чугунной калитки, ведущей на перрон. И кудрявого дылду, сломя голову несущегося за водой с жестяным чайником. И хрипло булькающего рабочего с молотком — неловкая барышня уронила под колеса его фонарь. Даль упомянул бы паровозные гудки, белый пар, покрывающий моросью платформу; горький запах дыма; блеск раскатанной колеи под фонарями; станционный колокол. Кофе в вокзальном буфете — невкусный, но горячий. Пузатого полицейского; обмотанную шерстяными платками торговку пирожками: с яблоками, лисичками, зайчатиной и капустой, — пышными, огромными. Цветочницу с хризантемами в круглой корзине. Посвежевший воздух вечера, и запах корицы — запах увядающих листьев и осени. А еще горечь калиновых ягод и водку в подсвеченном хрустале.

Но писателем Крапивин не был. А потому, отбросив сантименты, постарался благополучно доставить спутницу в вагон.

Вот кондуктор придирчиво разглядывает билет. Вот щипцы смачно клацают, пробивая в картоне дыру. Кондуктор салютует, два пальца вознеся к фуражке. И можно занять купе и перевести дыхание.

— Погуляйте в коридоре, Даль Олегович, — велела Зина, — я тут все устрою.

И отсутствовал Крапивин не так долго, а пелерина и жакет Алисы уже висят на плечиках, юбка и чулки на кронштейне; шляпка лежит в шляпной коробке. Ботиночки убраны, а на коврике между диванами стоят домашние туфельки и пантофли комиссара. Его шлафрок лежит на пледе с отогнутым уголком. Второй плед до пояса укрывает Алису, переодетую в плотный капот. Подушки под ее спиной старательно взбиты; ночник пригашен.

На столике выстроились пузырьки с каплями, пакетики с порошками, лежат очки, стоят бутылка «кислой» воды и чайник с сиренью.

— Замечательно, — Даль обошел раскрытый кофр — единственный, не занявший пока своего места. Развернул герберу и сунул в чайник между белыми гроздьями.

Секретарша придавила кофр коленом, застегивая замки. И проводник оттянул его прочь.

— Ну, прощаемся, — стоя на пороге купе, вздохнул комиссар.

— Пусть Корабельщик хранит вас, Даль Олегович, — Зина сдула воображаемый кораблик с раскрытой ладони. Потом вдруг приподнялась на цыпочки и чмокнула Даля в щеку. И убежала, глухо стуча каблуками по ковровой дорожке.

— Нате вам… — он постоял еще немного в ошеломлении, стер со щеки невидимый след и закрыл дверь купе изнутри.

Прошло еще несколько минут ожидания. Наконец, поезд тронулся, подались назад станционные постройки, деревья и фонари. Полосы света пробежали через купе. Состав дернулся на стрелке и стал набирать скорость.

Проводник постучал и сунул голову в двери:

— Сударь, чаю изволите?

— Два стакана, спасибо.

Даль присел на диван к Алисе и взял ее за руку:

— Вы все молчите и молчите. Вас Зина смутила?

Государыня слегка повернула голову:

— Почему они ставят сирень в чайник?

— Это моя… мое клеймо сотворенного, — он криво ухмыльнулся. — Простите, мона. Я готов распахнуть все шкафы и выпустить оттуда скелеты, но только не те, что причинят вам боль.

— Это страшная история?

— Скорее, глупая. Но в ней участвовал магистр Халецкий. И ваш покорный слуга — дурак дураком. Но это первая осознанная сцена, которую я помню.

— Расскажите.

Мир в теплом круге настольной лампы был безопасен и прост. Часть стола, раскрытая тетрадь, ручка, небрежно брошенная на недописанную страницу. Сан выцедил последние капли из проклятой антикварной чаеварки. Так станешь пьяницей. Рука дрогнула, и рубаху окропило вишневое. Банально до оскомины. А юноша уже сидел в вычурном кресле с атласной обивкой, подтянув к подбородку худые колени, ноги у него были чересчур длинные, едва поместился. Темно-русые волосы падали на лоб. Сидел, ласково теребя кортик в бархатистых ножнах. А рядом, на краю стола, стоял чайник — обыкновенный белый чайник, даже без цветочков: широкий носик, откинутая ручка. А из чайника лезла сумасшедшими гроздьями, пенилась сирень. Откуда? Выпускной бал, конец июня. Юноша усмехнулся серыми глазами:

— Ты забыл. Майнотская сирень цветет всегда. Кроме зимы, конечно, — уточнил он.

— Нет такого города — Майнот.

— Есть. Ты забыл.

Халецкий задохнулся то ли от боли в голове, то ли от немыслимой надежды. Игла прошла через сердце, вниз, заставив похолодеть пальцы.

— Послушай.

Губы пересохли и не повиновались. Сан покачал в руке чашку — она была пустой. Тогда он выволок из чайника сирень и стал пить из носика.

— Ты что! — возмутился собеседник. — Я обещал ее Лидуше!

Почему Сану кажется, что перед ним мальчишка? Года на два младше, не больше. Молодой — он сам.

— Послушай. Я... предлагаю тебе сделку.

Юноша в кресле сощурился удивленно и недоверчиво:

— Разве ты дьявол?

— Может быть, это неправильно, — продолжал Сан, стараясь не останавливаться, — может, ты проклянешь меня за это, но в той войне, что начнется завтра... выживешь ты...

— Ты что! — двойник покрутил пальцем у виска.

— Не погибнешь... на болоте... Станешь взрослым, писателем.

Юноша крутанул кортик:

— Я стану морским офицером. Как прадед.

— И потом, потом ты найдешь одну женщину. Я не могу, а ты... у тебя получится. Правда, там другой мир, средневековье. Но ведь писателю можно. Защити ее! Даже от меня, если понадобится, — сказал он, словно бросаясь в омут. — Ладно?

— Ну... — парень выкарабкался из кресла. — Как я ее узнаю?

— Даль, ты ее узнаешь. Узнаешь. Обязательно. Ее зовут Алиса. А, вот. Ты пройдешь по мосту. Я напишу, напишу про Мост, связующий берега и времена. Там будет маяк, такой, как здесь, только ближе к Эрлирангорду. Ну, тот, на который Алису привозил Хранитель. Чтобы подарить кораблик. Даль, Крапивин, ну пожалуйста... Будь счастливей меня.

— Какое смешное имя... — парень стоял, перекатываясь с пятки на носок, словно очень спешил и в то же время не мог уйти. Сгреб свою сирень, засунул в чайник. — Это я? Прости, я обещал, ребята ждут.

Будет лес. Осенние листья. Атака, в которой, кроме Даля, не выживет никто. Смешной, он похож на кузнечика.

Халецкий очнулся. Было темно. От окна тянуло предутренним холодом. Он наощупь зажег лампу и увидел, что свечной воск закапал недописанную страницу.

— Я был щенком: дерзким, упрямым, бесконечно самонадеянным. Нахальным. Воспитанным на идеалах и верящим в светлое будущее.

— А сейчас вы в него верите?

— Только когда читаю опусы таких же романтичных наивных щенят, прежде чем навечно положить под сукно.

— Вам не кажется это несправедливым?

— Не кажется. Лучшие умы были собраны, чтобы справиться с бедой. Вопрос обсуждался не раз: и отдельно, и в Круге. Эксперты, ходящие под карабеллой, общественная элита — все высказались за. Если бы был другой способ… Но его нет. Это вопрос выживания мира. Без розового сиропа идеализма. Идти у создателей на поводу было бы слишком дорого. Малейшая ссора с девушкой — и горят дворцы, вокзалы и заводские корпуса. Как-то вот так. А если каждый еще и потянет в свою сторону, амбиций щенкам не занимать, то настанет сплошной раздрай.

— Вы жестоки.

— Я? — Даль наигранно распахнул глаза. — Они нас придумывают и бросают — в бой, в несчастную любовь, как в омут — потому что-то сами не могут что-то решить для себя. А нам выкручивайся, как знаешь. Вот почему он моих одноклассников положил, всех? И не надо пенять на абсолютный текст, который сам себя пишет. От Создателя тоже зависит многое.