Ночь упавшей звезды (СИ) - Медянская Наталия. Страница 32

Мевретт ласково провел ладонью по моей щеке:

-- Не волнуйся, я объясню. Может, поспишь? Для дороги тебе нужны силы.

-- Потом. Мне все равно не хочется. И... мне очень хорошо с тобой, так легко, я совсем не устала. Но если ты хочешь, то отдохни.

-- Ну уж нет! -- возмутился лилейный. -- Тратить время на сон, когда ты рядом!

Одрин схватил рубашку и начал натягивать ее на меня.

-- Я хочу показать тебе одно уютное местечко. Правда, это не близко, но мы можем взять лошадей.

-- Хэй! -- я помогла ему себя одеть и кое-как застегнулась. Высунула нос в кабинет, пытаясь сообразить, где лежат мои сапоги. Вспомнила, что в библиотеке, и махнула рукой. Верхом и босиком можно... Клеймору тоже не буду тащить. Только перенесла ее в спальню, подальше от сырости. Не полировать же снова!

Пояс с басселардом застегнула на талии.

-- Плащ... у тебя найдется?

Он молча залез в сундук у стены, вытащил темно-синий плащ, расшитый серебром, и накинул мне на плечи, мимолетно обняв при этом:

-- Ну что, пойдем, Триллве?

Я поразилась дивной красоте вышивки и мягкости легкой, но прочной ткани. Хотелось ввернуть что-то о дланях элвилинских дев, но я прикусила язык. Оперлась на руку Одрина и... изо всех сил постаралась не хромать.

В конюшне пахло сеном -- сладким, дурманящим голову запахом. Сверху в крышу мерно стучался дождь. Кони сопели и всхрапывали, громко топотали в денниках, вероятно, боясь грозы.

Ну вот, все же нашлась конюшня. И такая здоровая! А я опасалась... Причем, ворота в нее открывались лишь тогда, когда были нужны, а так стена и стена...

Одрин ушел седлать, а я, задумавшись над этой загадкой Твиллега (всего лишь одной из многих), осталась в беленой ротонде, полной сена, освещаемой молниями сквозь узкие продухи под крышей и парой фонарей. На стропилах гугукали голуби, довольно жевала, таская клочья из стога, маленькая мохнатая лошадка странной масти, словно разрисованная черными ромашками. Она ненадолго повернула ко мне голову и задумчиво втянула воздух нежно-розовыми ноздрями, качнула светящимся рогом.

Я с приоткрытым ртом остолбенела среди опилок в натекшей с меня лужице. Нога еще побаливала, да и повязка испачкалась. Стараясь не спугнуть единорога, я мягко упала в стог. Подо мной кто-то ойкнул, завозился, и я увидела два горящих круглых глаза на зареванной мордочке. Я вскрикнула и отпрянула. Единорог зафыркал, топнув передней ногой. А из сена выкопался и принялся вытаскивать соломинки из волос мальчишка. Тот самый, с длинным именем, из которого я помнила только Себастьяна, и то с трудом. Был он все таким же угловатым и костлявым, похожим на недокормленного ежа. Только в этот раз одетым для разнообразия в сапоги со шнуровкой, темные тувии и белую рубаху, вышитую ромашками. Тоже черными.

-- А что это вы тут делаете, молодой человек? -- прозвучал вкрадчиво-ехидный голос Мадре.

-- А... ну-у... -- Себастьян попытался спрятать под себя что-то тускло блеснувшее. С носа скатилась капля, и мальчишка широко вытер его тылом ладони.

-- Спит, -- я сделала вид, что ничего странного под мальчишкой не вижу. -- Или рыдал?

-- Ничего я не рыдал! Я от Виолет прячусь, -- он дернул растрепанной головой, поерзав на блестящем и утопив его в сене. -- Она не дает Ромашку в комнату брать, а ей без меня скучно, -- костлявый хлюпнул. -- Ну почему она вредная?

Единорог на минуту бросил жевать и согласно запыхтел, качнув рогом.

-- А... вроде, единороги только к девочкам идут, а ты мальчик, -- брякнула я.

Себастьян поковырял ногой земляной пол:

-- Ну, я... я ее нашел... в лесу... она ногу сломала... И мы теперь дружим.

-- Это не повод тащить ее в покои.

"Ежик" с укоризной взглянул на моего жениха:

-- Ну вот, и вы туда же.

-- Меня Аррайдой звать, -- перевела я разговор. -- А тебя?

Отрок изысканно поклонился -- право, не хуже Сианна:

-- Себастьян Лери Морион, можно Сябик. Мне очень приятно. А это вот Ромашка...

Единорожка, словно понимая, что речь о ней, изогнула шею, демонстрируя темные ромашки на атласной белой шкуре. Сябик же посмотрел на гневно зафыркавших лошадей, которых Мадре держал в поводу:

-- Ой, а вы куда? А нам с вами можно?

Старший мевретт тяжело вздохнул.

Похоже, в ночную прогулку под дождем выбирались не только мы трое. На широкой спине вороного жеребца во внутреннем дворе нетерпеливо ерзал мевретт Сианн, дожидаясь, пока откроют ворота. В этот раз симурана при нем для разнообразия не было. Остывать от свары с Колдуньей-с-Болота лучше на скаку и в гордом одиночестве. Еще в большой, но мелкой луже у ворот маялись завернутые в плащи экономка Виолет (ее я узнала по приземистой пышной фигуре и свисающим на грудь косам с серебряными кольцами) и нахохленный стражник. Должно быть, старались Сианна от поездки отговорить. Капли звонко стучали по укрытому капюшоном островерхому шлему стражника и стекали по закрывающей нос пластине, отчего казалось, что у бедняги жуткий насморк.

-- Ворота открыть! -- скомандовал Одрин.

-- А ведьма?

-- Пусть въезжает, раз нас здесь не будет.

Стражник махнул фонарем. Внутри башни заскрипели вороты; гремя цепями и лязгая, вниз громыхнул подъемный мост. Кони по ту сторону рва шарахнулись с ржанием, казалось, даже послышалось, как заскрипела в сочленениях карета. Не дожидаясь, пока поднимется до конца герса, мы выметнулись наружу. Виолет рассерженно заорала в спину:

-- Понесло ж вас, на ночь глядя! Правительство...

Сябик засмеялся.

Продробили по бревнам моста копыта. С чавканьем разбросали грязь на дороге. Кони пролетели так быстро, что юбка Исы, стоящей у кареты, взметнулась колоколом. Вид Ведьмы-с-Болота был страшен -- прическа растрепана и промокла, по лицу размазались краска и пятна грязи. Иса куталась в ротонду из промокших соболей и мелко дрожала. Но -- едва ворота распахнулись -- ловко вскочила в экипаж и заорала кучеру, чтобы гнал во двор. Мы не стали ждать, чем все закончится. Ветер, мешаясь с дождем, бил в лицо.

Таверна "Плясунья Сарк" притулилась в четырех милях от Твиллега, под большим буком. Раскидистые ветки великана, покрытые золотыми листьями, как поведал мне жених, давали приют зверюшкам и птичкам: дроздам, малиновкам, паре удодов, колонии белок и даже большому дикому коту, который предпочитал охотиться на стороне: не нравился пушистому гвалт, подымаемый испуганными соседями при малейшем его приближении. Сейчас все обитатели огромного дерева затаились и молчали, только дождь лупил по листьям и струился изгибами коры, одевающей могучий ствол. Да стекал по соломенной покатой крыше "Плясуньи" и бурлил в водоотводных канавках.

Хозяин таверны, словно почувствовав гостей, высунул из входной двери кудреватую голову и руку с фонарем. Голова тут же отдернулась при вспышке синей ослепительной молнии, а рука храбро задержалась. Фонарь покачивался туда-сюда, разметывая свет и тени по раскисшему палисаднику с побитыми ливнем "золотыми шарами". Для порядку корчмарь кышкнул на занывшую в будке у крыльца собаку -- та и не думала вылезать -- и пригласил гостей в дом. Обогнув его, укрываясь полой куртки, наброшенной на исподнее, выскочил на дождь мальчишка, чтобы поставить скакунов в конюшню. Сябик, закинув за плечи совершенно мокрые прядки, пошел с ним устраивать любезную Ромашку. Мадре же, прохлюпав по скользкой дорожке из вбитых в глину кирпичей, внес меня в зал с очагом, дубовой стойкой и дубовой же мебелью, не столько красивой, сколько надежной: такие столы и скамьи не своротишь в угаре трактирной драки. Хотя чтобы драки случались в благопристойной элвилинской корчме, было непохоже.

Я стеснительно посмотрела на натекшую с меня на половичок перед дверью лужу, потом дернула плечами, прикрытыми голубым с серебром плащом, и зашлепала к очагу, оставляя за собой мокрые следы и почти незаметно уже прихрамывая.