Мир внутри (СИ) - Берендеев Кирилл. Страница 14

– И вы пришли… подождите, если вы пришли предупредить меня, спасти ее… нет, тут что-то еще. Вы ее родственник, не так ли? Вы провидец и вы родственник?

– Слишком близкий.

– Любовник? Нет, она не могла, я проверял, нет… – и без сил замер. Осталось совсем чуть, стрелки стремительно сближались. Слишком быстро, он не успеет. Опять.

– Но если вы пришли, значит, будущность изменилась. Вы сами говорили, что каждый наблюдатель, меняет будущее неопределенным образом, ведь так, я правильно понял?

– Да, верно. Но я не наблюдатель. В том, что я здесь, нет нарушения условий изменчивости, поскольку, я изначально здесь, хотя меня здесь быть не может.

– Да кто же вы такой, тогда, черт подери?

– Тот, кто отключит ее органы от системы жизнеобеспечения через пятнадцать лет, не в силах выносить каждодневной разлуки, – молодой человек смотрел, слегка покачиваясь на стуле, словно перепивший посетитель. Поезд дал прощальный гудок, трогаясь с места. Молодой человек продолжал сидеть.

– Я не могу смотреть, – прошептал он едва слышно. Мне показалось, он сейчас упадет под ноги. – Не могу. Простите.

Я молчал. Он тоже. Поезд, набирая скорость, откатился от станции и снова свистнул.

– Еще пятнадцать минут жизни, – произнес я. Обращаясь более к самому себе.

– Что я могу…

– Пятнадцать лет бродить тенью подле кровати, ожидая и не надеясь. Любя и желая помочь, и не в силах терпеть более бесконечный кошмар. Ты знаешь, нет, так узнаешь, что она сможет прожить столько, сколько останется денег у родителей, – и наклонившись, прошептал: – Ты этого хочешь, скажи? Ну же, ответь мне.

Инстинктивно он отдернулся, и едва не упал, вцепившись в столешницу. Взгляд его упал на мобильный, оставленный подле нетронутой кружки пива. Смертная бледность разлилась по лицу, мне показалось еще миг, и он лишится чувств.

– Так вы… ты поэтому пришел за мной? Я… сейчас я посмотрел в свое будущее, пытаясь переложить его на тебя. И не смог. Ведь ты уже переложил его на меня. Зачем так? Ведь я не могу….. понимаешь, я не смогу вот так…

Но палец уже вдавил кнопку вызова. Услышав ее голос, донесшийся с шумом и клацаньем состава, я вздрогнул, поднялся и отошел на пару шагов. Хотелось зажать уши и бежать. Жаль, некуда. Я и так бежал, слишком долго и часто. Этот раз последний. И это последнее мое пристанище.

– Рви стоп-кран! – крикнул молодой человек в телефон так, что стекло в буфете задребезжало. – Иначе разобьешься. Рви, и не спрашивай, сейчас же. Чтоб я слышал. Только держись за что-нибудь.

Истошный визг наполнил помещение. Достиг пика, и тут же смолк.

– Я в порядке, в порядке, – донеслись из динамика испуганные слова. Уже ни к кому не обращенные. Молодого человека не стало. Мобильник так же исчез, не оставив и следа на влажной поверхности. Все растворилось. Я только успел почувствовать, вновь одновременно с ним, как разжимаются захваты на моих, вывернутых назад руках, смолкают крики матери, увидевшей смерть дочери, так долго и так бессмысленно оттягиваемую. И как она же, ее дочь, живая и невредимая, медленно сходит с поезда, оказывается в руках полиции. Пытается объяснить свое поведение: «Это Саша позвонил, сказал, что мне надо остановить поезд, иначе все погибнут. Какой Саша? – долгое молчание. – Я… странно. Он ведь умер… год назад. Нет, я все понимаю, но именно Саша мне звонил, предупреждал, что все погибнут. Я не могла не узнать…. Как в телефоне нет входящих за сегодня? Но Саша… Сашенька».

Наконец, все стихло. И там, в будущем, и здесь, в нерасторжимом от него настоящем. Мне осталось совсем чуть-чуть. Я глубоко вздохнул, ощутив какую-то странную обреченность от нахлынувшей свободы. Оглянулся по сторонам, чему-то улыбаясь. И исчез.

Зал разом заполнился людьми.

Ангел, собирающий автографы

Она рассматривала меня уже вторую остановку. Этот настойчивый неотрывный взгляд темных, широко расставленных глаз не давал мне ни минуты покоя. Чтобы избежать его, я читал затверженную наизусть рекламу на стенах, изучал пол, собственные ботинки и сложенные на коленях руки, снова ботинки, пол, сапожки на высоком каблуке, заправленные в них узкие черные брюки, распахнутую китайскую пуховку зеленого цвета с надписью «North pole», под которой виднелся серый вязаный свитер, ворот, завернутый на горле, тонкие, ярко накрашенные губы, узкий нос с наколотым над левой ноздрей золотистым цветочком – и снова этот пронзительный взгляд. И снова принимался разглядывать объявления, пол, спокойно лежащие на коленях руки, большие пальцы которых были опоясаны двумя тонкими серебряными колечками, точно такие же, но в единственном экземпляре, были и на мизинцах. Взгляд тянул неумолимо, но смотреть в эти темные испытующие глаза я не мог.

На вид ей не больше пятнадцати-шестнадцати. Тонкая легкая девчушка с нежным лицом, губы сами собой складываются в едва уловимую улыбку. Рядом с ней, прижатая к левому боку, сумочка черной кожи с золотой Медузой Горгоной на пряжке. Девушка изредка поправляла прядь густых черных волос, ниспадавших на лицо, отбрасывала назад, на коротко стриженый затылок; через пару минут та же операция повторялась. Каждый раз, когда девчушка прикасалась к волосам, рукав пуховки соскальзывал, обнажая тонкую кисть, выступающую шишечку кости на тыльной стороне запястья и опоясывающий его золотой браслет. Этот ее жест, открывающий на мгновение острое ушко и сережку в виде колечка с прицепленным к нему равносторонним крестиком, укалывал меня холодной иголкой в сердце. В нем, как и в самой девчушке, не было и намека на томный шарм юной женщины, играющей свою изысканную роль, нет, что-то обыденно простое и, в тоже время, столь интимное, что никому иному и не дано будет это увидеть, только мне, сидящему напротив нее, в полупустом вагоне. Рядом с нами никого не было, и розовую раковину ее ушка видел лишь я один. В те короткие мгновения, когда осмеливался поднять глаза и встретиться взглядом.

Красивой она не была. Наверное, слишком широко расставленные большущие карие глаза, опушенные бахромой ресниц и при этом тонкие бледные невыразительные губы, сложившиеся в едва заметную улыбку, не позволяли назвать ее даже симпатичной; слишком уж непривычным казалось лицо. К ней подходило иное определение – стильная; разумеется, в кругу подростков, предпочитающих именно это направление в моде, поведении, культуре общения, хоте о последнем я не мог толком сказать ничего: девушка не вымолвила и половины слова с того момента, как столкнулась со мной на платформе станции метро «Баррикадная», села напротив и принялась разглядывать.

Я не представлял, куда она направляется, и будет ли смотреть на меня так до самой «Сходненской», где я выходил. Или выйдет со мной.

И хотел бы я знать, что она выискала во мне такого, отчего не может никак оторвать испытующего взгляда. Еще на станции я оглядел себя, насколько возможно, но никакой неряшливости в одежде не обнаружил. Вроде все, как всегда, на месте.

Может, она все же скажет? Или мне стоит выйти на следующей, «Полежаевской» раз уж «Беговую» я пропустил, собираясь но, так и не успев выйти в самый последний момент, когда усталый голос предупреждает пассажиров: «осторожно, двери закрываются»? А если успеет выйти за мной, спросить уже на платформе, что ей от меня надо.

Однако, девушка опередила мои намерения, точно по лицу прочитав выстроившиеся в голове планы. Едва поезд унесся в тоннель, и свет станции погас, она быстро оглянулась, и одним шагом преодолев разделяющее нас расстояние, подсела ко мне. Я почувствовал запах духов, коими девчушка без зазрения совести злоупотребляла. Повернувшись ко мне, девушка тихо, я едва расслышал, спросила:

– Простите, вы случайно не Марк Павловский?… Марк Анатольевич, – поправилась она.

Ах, вот оно что. Смешно, конечно, но это первый раз, когда меня узнали на улице. В метро, не суть важно. Хотя фотографии меня молодого, меня в расцвете сил, меня стареющего появлялись с завидной периодичностью в журналах, на обложках книг, в газетах, чаше всего во время вручении премий мною или мне, последний раз был удостоен «Бронзовой улиткой» пять лет назад. И, тем не менее, впервые.