Волгари в боях за Сталинград - Тажуризин Анвер Тажуризович. Страница 28

— Ну-ка, посвети фонариком! — скомандовал Андрей Николаевич жене.

Прасковья Максимовна подняла весла, вцепилась одной рукой в борт, а другой подняла над головой фонарь. Налетевшая волна с такой силой ударила в бок лодки, что Прасковья Максимовна не удержалась на ногах и едва не оказалась за бортом. Андрей Николаевич успел схватить рукав ее плаща. На пароходе заметили моргнувший среди разъяренных волн тусклый огонек: дали ответный сигнал. Не прошло и получаса, и лодка очутилась около затемненного, казавшегося безжизненным буксировщика.

— Эй, вахтенные, принимайте чалку! — крикнул Андрей Николаевич, заворачивая лодку на подветренную сторону. Чьи-то крепкие руки подтянули ее вплотную к борту, помогли обессиленным бакенщикам взобраться на палубу.

— Мины не сбрасывали?

— Бог миловал, — ответил Андрей Николаевич. — Можете спокойно плыть.

Капитан подал команду поднять якорь. В этот момент впереди на берегу погас огонек, затем второй, третий…

— В чем дело? — заволновался капитан.

— Опять появился, дьявол, — сердито сплюнул бакенщик.

На пароходе воцарилась тишина. Сквозь завывание ветра и шум ударяющейся о судно воды послышался монотонный гул моторов. Он быстро нарастал, и вскоре из-за высокой береговой кручи вынырнула тень самолета. Проскочив мимо каравана, самолет сделал разворот и, подобно хищной ночной птице, стал рыскать над Волгой, удаляясь вниз по течению. Где-то недалеко на песчаном берегу взметнулся огненный столб. По-видимому, бомба была брошена наугад, так как в такую ночь трудно с высоты увидеть что-нибудь на воде.

— Трогай, мешкать нельзя, — поторопил капитана бакенщик, когда гул окончательно растворился в темноте.

Пароход ожил, задрожал мелкой дробью. Забурлила за колесами вода. Медленно поплыл мимо высокий обрыв, едва выделяемый на фоне неба. Андрей Николаевич стоял сбоку рулевого, до боли в глазах всматривался в темноту. То и дело слышался его хрипловатый, простуженный голос:

— Держать чуть левее… подверни трошки вправо…

Уже при подходе к повороту на берегу вдруг снова исчезли огоньки. Сзади донесся зловещий гул.

— Опять летит, — дрогнувшим голосом сказал капитан и хотел было дать команду застопорить машину.

— С ума спятил! — сердито дернул его за руку бакенщик. — Разве можно тут сбавлять ход, хочешь чтобы на мели очутились? Теперь мы и без огней пройдем. А он, леший с ним, пусть себе летает. Нас он все равно не заметит.

Капитан отступил. Он уже слышал о Блинкове, о его смелых действиях. И все же он был поражен тем, на какой риск шел бакенщик. Ему, капитану, казалось просто невероятным провести пароход с двумя баржами на буксире через такую горловину без единого сигнального огонька. Мало того, что застрявший караван загородит фарватер и парализует продвижение судов, — наутро он станет подходящей мишенью для фашистских бомб. И тогда, как ни маскируй этот участок фарватера, уже не будет отбоя от вражеских самолетов.

Как бы угадывая мысли капитана, Андрей Николаевич добродушно сказал:

— Сколько, брат, я за эти ночи провел тут караванов! И словно метят, дьяволы. Только успеешь дойти до самого опасного места, глядь, они тут как тут. Но ничего, приноровился без огней. Думаю, и на этот раз проскочим благополучно.

Прошло еще несколько томительных, напряженных минут. На берегу снова появились огни. Но они уже не были нужны бакенщику. Караван начал отдаляться от берега, круто разворачиваясь вправо.

— Еще правее… так… так… подверни еще, — повторял Андрей Николаевич, и, как только оставшиеся позади огоньки очутились против кормы, он с облегчением вздохнул: — Вот и все, теперь вы без меня управитесь.

Попрощавшись с капитаном и членами команды и пожелав им благополучного пути, Блинковы спустились вниз. Тут же лодка отделилась от парохода и запрыгала на волнах, окутанная густой темнотой.

…Поповицкий перекат, расположенный примерно в шестидесяти километрах ниже Сталинграда, — самый трудный участок в низовьях Волги. Много хлопот доставлял он судоводителям после спада паводковых вод. Ширина и глубина здесь в этот период становились такими, что суда едва проходили в одном направлении. Вдобавок от самого переката фарватер делал крутой поворот влево, и караваны, шедшие вниз, на Астрахань, вынуждены были вплотную прижиматься к белым бакенам. На повороте быстрое течение заносило их учалы, стремилось прижать к правому берегу. Нужен был глаз да глаз.

^{Андрей Николаевич Блинков (справа) и его сын Виктор.}

И это в обычных условиях, когда вся судоходная обстановка освещалась яркими огнями и над головами не нависала смертельная опасность. Теперь же с наступлением сумерек перекат, как и все низовье Волги, погружается в темноту. Бакены не зажигаются. Судоводители ориентируются лишь по одним неярким, замаскированным сверху огонькам береговых створов. И то зачастую приходится их гасить, скрывать от фашистских стервятников. К концу лета 1942 года, когда вражеские полчища рвались к Сталинграду, на обслуживающем перекат посту остался один Блинков.

— Вот что, Андрей Николаевич, вся надежда теперь на вас, — сказал ему обстановочный старшина, когда ушел на фронт последний из помощников Блинкова. — Возможно будет — подошлем кого-нибудь на подмогу.

Старшина хорошо знал Блинкова и был уверен, что если потребуют обстоятельства, он сможет провести караван через перекат в потемках, при полной маскировке.

Родился и вырос Андрей Николаевич на Волге. Отец его был бакенщиком. Семья у отца была большая, жили впроголодь. В 1913 году Андрею пошел четырнадцатый год, и отец упросил начальство зачислить его к себе в помощники. Немало горя пришлось хлебнуть в то время Андрею.

С тех пор бессменно он нес вахту на этом посту. А после ухода отца на пенсию, в 1936 году, Андрея Николаевича назначили старшим бакенщиком. Он хорошо изучил капризы переката, знал какие опасности таит он для судов. Ранней весной, когда Волга была еще скована льдом, пробуривал лунки и делал промер глубины. А к открытию навигации ему до мелочей были известны изменения, происшедшие под водой на обслуживаемом им участке судового хода. Наиболее сильные изменения русла обычно происходили в период весенних паводков. В эту пору Блинков всегда был настороже. Дважды в день, а после спада воды — трижды прощупывал подводные кромки фарватера. При обнаружении каких-либо изменений сразу же перестанавливал бакены, сообщал диспетчеру.

После проводов на фронт последнего помощника Андрею Николаевичу не под силу было одному обслуживать этот участок. Выход был один: взять к себе на пост жену. И хотя Прасковье Максимовне никогда не приходилось заменять бакенщиков, она оказалась надежной помощницей.

Но тут на плечи бакенщиков свалились новые заботы: все чаще над Волгой стали появляться вражеские самолеты. Сперва они проплывали в небе на большой высоте. Потом, в середине лета, стали спускаться ниже, нагло охотиться за беззащитными пароходами, катерами, лодками. Пришлось промер глубин делать ранними утрами или вечерами, так как в эти часы самолеты не осмеливались углубляться в тылы наших войск.

Как-то на рассвете Андрей Николаевич и Прасковья Максимовна возвращались на пост. Они только что сопроводили шедший вниз пароход, который спешил к восходу солнца доплыть до укрытия.

Прасковья Максимовна неторопливо гребла. Андрей Николаевич сидел на корме, прижимая локтем кормовое весло. Руки и все тело ныли от усталости. Незаметно для себя он прикрыл веки, опустил голову на грудь. Прасковья Максимовна пристально смотрела на мужа, и сердце сжалось от жалости. Трудно в нем было узнать прежнего Андрея Николаевича, жизнерадостного, полного энергии и не по летам здорового. Теперь обросшие серой щетиной щеки ввалились. Под глубоко запавшими глазами образовались обвисшие складки морщин.