В час волка высыхает акварель (СИ) - Бруклин Талу. Страница 55
***
— Три меры серы, пять мер абрикосовой мякоти и зелёных шишек, один крысиный хвост…
— Чем ты чёрт тебя дери страдаешь! — Безрезультатно возмущался Раймон уже который час, наблюдая как чародей штурмует пыльные трактаты. Призрак был еле виден в тусклом свете свечи — пора полной луны прошла и лишь тихим голосом он мог себя обозначить. Заседали товарищи в одном из «верхних» подвалов дворца роз, где и хранилось большинство книг.
— Терпение, мой чуть различимый друг. Ежели что чародей обещал, так выполнит безоговорочно! Однако рецепт воскрешения найти бы следовало для начала… — Чародей отбросил очередной ложный трактат — в своё время он скупал любые труды, хоть сколько-то относящиеся к волшебству. Увы, многие «писатели» имели об этом искусстве весьма суеверные представления. Так или иначе — вареньем из молодых шишек мёртвого не поднять, разве что пьяного…
— Знай я, что ты понятия не имеешь, как вернуть меня к жизни — не тратил бы время попусту! — Призрак жалобно заскулил. — Это же… Старинный замок… Верно?
— Я вижу вы, сэр, в самую суть вещей зрите?
— Не паясничай. Бабы у вас призрачные есть? БАБЫ! — Многозначительно спросил готовый на всё Раймон.
— Призраков нету… — На мгновение Аль Баян умолк, брови его опустились, проступили морщины. — Разве что один… — Докончил он шёпотом.
— Замечательно! Просто прекрасно! Где? — Оживился озабоченный генерал.
— Лишь пальцем тронь её и смерть тебе покажется наградой. — Чародей с силой захлопнул фолиант, что аж огромное облако пыли поднялось в полуосвещённой комнате.
— Спокойно, и спросить нельзя что ли? Разве ты не понимаешь, как трудно без… женщины так много лет?
— Три сотни лет не знал горячей страсти я, и жив доселе. — Безразлично ответил чародей. — Ступай за мной, нужно найти «Абимановы экстракты», может в них кроется ответ…
— Эх, и куда та одиозная дамочка свалила? Вместе ж пришли, вот она бы точно всё уже решила… — Вновь заворчал призрак, с унынием во взгляде рассматривая очередной бесконечный библиотечный стеллаж.
— Адри уже много лет живёт яростью и прошлым. Я дал ей след. Она взяла. Больше академии её заботит лишь одно…
— И что же?
— Гордыня. И лишь раз её гордыню ранили. Она едет мстить… Боязно мне за несчастный Иннир…
***
В ухоженной избушке в свете умирающего солнца столпилось множество людей. В белых фартуках, в милых чепчиках. Кто-то из них смирял боль. Кто-то, не стесняясь, плакал. Умирал Аразан сын Герона — молодой глава большой и сильной семьи в селе Жёлтого кипариса.
В то же время со старостой вёл переговоры тонкий человек с обгоревшими руками. Илиас и глава деревни оживлённо о чём-то спорили.
— Я предлагаю вам шанс спасти вашего сына, неужели вы не хотите попробовать? — Сотый раз спросил поэт.
— Нету у кровинушки моей шансу выжить, седовласый землепашец уже закончил его борозду. Никакие лекарства не помогут… — Причитал тихо сгорбленный дед с изогнутым суком в руке.
— Я вам сотый раз говорю: у него все шансы. Просто небольшое заражение крови! Не надо было с открытым порезом землю пахать! Напоим его бадьёй тёплой воды, прижжём раны, я дам ему пару отваров и всё! Незачем ему умирать! Вон: жена, четверо детей! Четверо! — С выражением повторил поэт. — Чего ж вы его хороните то сразу я не понимаю?!
А хоронили несчастного по той причине, что, ведя расслабленную и чудесную жизнь, жители долины вовсе позабыли, как следует бороться с бедами и судьбой. Любая напасть, даже будь вызвана она глупостью и неосторожностью самого человека, воспринималась как жертва судьбе во имя дальнейшего счастья и процветания.
— А я вам сотый раз отвечаю, отрок из-за стены, не надобно нам помощи твоей, отварчики! Прижигать! Неужто ты думаешь, что судьбы волю травки изменят!?
И только было хотел поэт парировать аргумент старика-старосты, как замер на месте, а глаза его полезли на лоб — в деревню завалился барон Фон Грейс, он пришёл от дворца по уходящей в горы тропе. Эдд успел сменить одежду, но вместо излюбленного сюртука предпочёл цветастую рубаху, как у местных крестьян.
Эдвард смело подошёл к дому умирающего и стал о чём-то тихонько расспрашивать скорбящую округу. Илиас не мог расслышать о чём это барон шепчется — песнь вечерних сверчков и шум ветра мешали.
Что же он тут делает? Он же должен вместе с Аль Баяном рыться в трактатах и фолиантах… Это меня попросили послужить врачом! Я хотел этого!
Барон закончил «окучивать» местных жителей и бодрым шагом двинулся к старосте, лицо его украшала непривычно широкая улыбка. Эдвард если и улыбался, то с издёвкой. Губы его просто не могли не показывать пренебрежительного отношения ко всему, что дышит.
— Многоуважаемый староста сей прелестной деревни — Барон склонился перед старцем и поцеловал тому руку, отчего глава селения моментально растаял.
— Зачем пожаловал, добрый молодец?
— А как же… — попробовал напомнить о себе поэт, но от него старик отмахнулся, всё внимания уделяя барону и его улыбке.
— Отойди сынок, не верю я, что методы твои помогут… А вы сюда с чем пожаловали?
Барон многозначительно покашлял и начал речь:
— Как вам известно — я тоже странник из-за гор, и людям вашим помочь стремление имею. Всю молодость свою провёл я за трактатами великих, дабы силы иметь, чтоб побороть великую единую болезнь, судьбою насылаемую.
Старик оторопел и чуть не упал на колени перед бароном в мольбе помочь. Эдвард про себя смеялся, глядя на поэта: и кто тут теперь лучше мелет языком, стихоплётишка? ХА!
— Со мной пройдёмте, добрый господин, поведайте же мне, как исцелить болезнь судьбою насылаемую! — Старик Герон мельтешил перед бароном и тянул того за руку к хижине с больным, но Эдвард стоял как вкопанный.
— Сперва плата! — Задрал нос барон.
— Уважаемый староста — вновь вклинился поэт — знаю я этого человека, шарлатан он!
Староста пропустил слова мимо ушей и крикнул мужиков. К нему мигом прибежали двое жилистых молодцов с густыми бородами и мокрыми от сидра усами.
— Коли этот ещё вякнет, так проводите ж его далёко отсюдова. — Велел староста, на что мужики лишь кивнули. Поэт поднял руки, будто сдавался и умолк. Он хотел хотя бы посмотреть, что задумал Фон Грейс.
— Так какую же плату желаешь, молодец? — Вернулся к разговору староста.
— Не каждый раз судьбу выходит победить, и коли дух покинет тело — прошу его мне в дар принести. Дабы плоть помогла мне врачевать других, судьбой сморённых.
Ты же понимаешь, что он хочет! Он убьёт его! Что будем делать? — Промелькнуло в голове поэта.
— А смысл спасать этих невежд? Уж час им разъясняем, как верно, а они нос воротят. А тут пришёл этот шарлатан, сказал ровно то, что они хотели услышать и сразу всё прекрасно! Смотри — они ж ему безоговорочно верят. Их даже не смущает то, что платить придётся только в случае неудачного лечения, неужели настолько глупы они?!
— Мы должны помочь, иначе человек умрёт! Как ты можешь стоять в стороне?
— Хорошо, спасай. Только ты пожалеешь. Я всё сказал.
Поэт завершил внутреннюю борьбу и двинулся смотреть, на методы лечения барона. А вдруг вылечит? В конце концов в алхимии Фон Грейс понимал много больше его…
Лечение началось странно. Эдвард приказал селянам взяться за руки и сесть кругом вокруг дома. Только пару девушек он взял себе в подручные. Они принесли ему воду, тряпки и нож, что хранился у старосты в хижине. Затем барон велел людям петь, да как можно громче: «Чтобы судьба не могла видеть нас, пока целительством я занимаюсь». Когда все приготовления завершились, барон захлопнул двери хижины и начался обряд.
Поэт времени не терял. Он искал способ заглянуть в хижину, ибо просто так не пускали никого — при входе назначили бугаёв. Илиас кружился вокруг дома, как гиена вокруг туши, которую облюбовали львы. Наконец ему удалось найти небольшую дыру между крышей и стеной дома — солому и хворост со временем выдул ветер. Подтащив ближайший камень, поэт встал на него на цыпочках и заглянул внутрь. Фон Грейс стоял над постелью больного с маленьким томиком в руках, раньше он его, видимо, за пазухой хранил. Разобрать, что написано в книге не выходило — это были не привычные буквы, а лишь скопления неизвестных символов. Видел поэт одно — барон с помощью ножа аккуратно вырезал эти символы на теле умирающего. Больной не стонал и не сопротивлялся — его опоили сонными травами.