В час волка высыхает акварель (СИ) - Бруклин Талу. Страница 62

Тихо ругнувшись и проклиная всю непонятную магию на свете, Эдвард пошёл вперёд, ибо делать ему больше было нечего. Барон прочитал слишком много сказок и романов, чтобы чему-то сильно удивляться, или чтобы пугаться: богатое воображение имеет свои преимущества. Спустя время к нему прилетели свечи, и где-то очень далеко заиграло фортепиано. Это была классическая симфония — великая музыка Иннира! Эдвард ненавидел эту композицию, в оперу на неё ходили не ценители, а отвратительные тщеславные невежды. Они просто изображали культурное общество, аплодировали музыкантам стоя и выкрикивали «Браво!», хотя и не понимали заложенного в музыку смысла.

Однажды Эдварду довелось говорить самим автором композиции. В тот день весь свет общества собрался в освещённом золотыми фонарями доме губернатора. Барон прекрасно помнил лицо композитора — всё в родинках и морщинах с глуповатым сплюснутым носом и слишком густыми бровями, у некоторых людей бороды были меньше, чем эти брови.

— Каков истинный смысл ваших произведений? Эти свиньи о нём не задумываются, а я вот долго искал, но безуспешно. Думаю, что понять ваш гений, мне пока не дано. — Спрашивал Эдвард композитора с нескрываемым восторгом, он обожал глубокие и многогранные творения.

— Увольте, сэр, какой смысл? Я просто собираю наиболее благозвучный комплект нот и всем говорю, что мелодия раскрывает истинные порывы души человеческой. Люди платят мне за то, чтобы казаться умнее, чем они есть на самом деле. — Смеясь, отвечал композитор, опорожняя очередной бокал вина.

— И неужели вас это устраивает? У вас есть талант, а вы его зарыли в горах бессмысленных денег! — Возмутился Эдвард такому ответу.

— Смешно, барон. Отродясь таланта у меня не было, а вот у многих моих коллег был, и почти любой уличный музыкант талантливее меня, только вот все они жалкие дурни. Эти глупцы пытаются вкладывать смысл в свои творения, прививать прекрасное и распространять мораль, распутывать нити мироустройства.

— И это, клянусь Индевардом, правильно! Ведь для того и существует искусство!

— Вы молоды и наивны, Эдвард Фон Грейс, это вас погубит. Церковь душит умных творцов, они им не нужны. Да и если бы им разрешали вытворять, что вздумается? Появилась бы сотня другая книг, пьес и картин о смысле бытия и сакральной морали! Мало того, что большинство не в силах понимать символизм, да и вовсе читать, неужели каждый автор прав? Начался бы безумный спор с тысячами противоборствующих сторон! В море глупости легко потерять зерно истины. Да и даже умеющие читать люди в Иннире предпочитают простые сказки и истории о смелых воинах. Ваши «великие» творцы просто умрут с голоду, они мало кому нужны, они — пережиток, последствие появления печатного пресса, это изобретение действительно опередило своё время — оно ведь никому теперь почти и не нужно. Уж лучше истина будет одна. Думать придётся меньше и время на поиск ответов тратить не придётся. Лучше уж время на труд пустить. Пользы больше будет.

В тот вечер Эдвард промолчал и ушёл. Через три дня великого композитора нашли мёртвым в грязной канаве с пеной у рта — у бедняги ни с того ни с сего случился приступ эпилепсии.

«Я должен был стать королём и всё изменить, чёрт бы драл этого Индерварда и его слуг! Они думают только о крестьянах и еде: «В такой-то деревне не доедают! Помогите!» Почему мы, разумные и культурные люди, должны заботиться о безграмотных свиньях и их проблемах!? Наш удел — разгадывать тайны души человеческой, пока эти отбросы выращивают для нас еду, ибо на другое не способны! Неужели никто не понимает, что слуги были дарованы господам, и не может быть мира, где все люди — господа, или слуги шанс имеют господами стать!» — Музыка разбудила в бароне старые воспоминания, и он разрешил себе ненадолго придаться мечтам, а потом пошёл дальше, уходя от красивой, но бессмысленной мелодии. Она медленно затихала во тьме. Барон редко замечал противоречия в собственных теориях и желаниях…

Позже Эдвард наткнулся на стол, за которым сидело семь животных. Он остановился не так далеко, чтобы изучить обстановку более внимательно.

Первой была огромная жаба в розовом платье, изгвазданном жирными пятнами. Рядом с жабой стояла миска с мелко-нарубленными человеческими пальцами, которые она ела сладко причмокивая.

По правую лапу от «гурмана» разместился огромный хомяк в рваном костюме, его щёки все раздулись, а изо рта то и дело вываливались золотые монеты, которые он в панике бросался искать под столом.

На этот спектакль высокомерно смотрел орёл, который больше напоминал человека. Высокий и пернатый, в вычищенном сюртуке, с золотой цепью на вытянутой шее. Он смотрел на оппонентов с некой долей птичьего презрения. Чаще всего он измерял взглядом товарища через два стула от него — спящего медведя. Животное сидело в роскошной мягкой шубе из медвежьего меха, и от уюта его постоянно клонило в сон. Когда голова короля леса склонялась достаточно низко, он задевал плащ соседа-волка, чем приводил того в изумительное бешенство. Такое бешенство ещё надо поискать! Волк в строгом чёрном костюме выл, кусал себя за лапы, а глаза его наливались кровью, только вот сделать медведю он ничего не мог без своей родной стаи.

В самой же отстранённой части стола сидела «парочка» — ленивец и крольчиха. Дама эта была просто отвратительно прекрасна в своём пошлом уродстве. Причёсанная, но грязная шерсть, вычурное платье с глубочайшим декольте, откуда вываливались громадные мохнатые груди. На всё это, облизываясь, смотрел ленивец, увы, ему не хватало стремления наброситься на крольчиху прямо за карточным столом, и он спокойно сидел, играя в общую игру.

— Раздавай уже быстрее! Доиграем эту партию и расходимся, а то жрать охота! Сегодня мне предстоит отведать и не таких блюд! — Проквакала жаба и бросила в распахнутый рот ещё одну порцию излюбленного угощения.

— Заткнись Оголонг, всё равно будем играть, пока карты не кончаться! Шут, сколько ещё карт осталось? — Упрекнул жабу орёл и посмотрел на шута.

Шут оттянул рукав и оттуда вереницей посыпались карты, так он стоял около десяти минут, пока под ним не образовалась целая гора.

— Тут, господа, три с половиной вечности и одна эпоха, на долго хватит! Скоро ещё подвезут! — Продекларировал он и стал отплясывать матросскую джигу на самом прочном в мире карточном домике, звери заметили Эдварда.

— Ты кто такой? Откуда? — Спросил высокомерно орёл.

— Неважно откуда. Подойди. Я хочу узнать, какой ты на вкус. — Жаба показала мерзкий и шершавый язык, она считала, что предложение звучит более чем заманчиво.

— Вор! Во-о-о-р! — Взвизгнул хомяк и спрятался под стол, придерживая маленькими лапками пухлые щеки.

Крольчиха ничего не сказала, а только соблазнительно подмигнула. Эдвард поморщился, но потом обнаружил, что, несмотря на животную и внешнюю отвратительность твари, в нём зреет некое… Желание?!

Ленивец ревновал, у него не было сил противостоять гостю. У него не было сил даже на то, чтобы показать, что он недоволен, поэтому он просто улыбнулся Эдварду. Ленивец не мог даже подумать о мести, ревность зародилась не в мозгу, а где-то там, в царстве инстинкта продолжения рода. Хотя, мама ему всегда говорила, что семьи у их вида получаются чисто случайно. Вот её муж, например, просто упал на неё с ветки в брачный сезон, а потом уже было лень расцепляться.

— Я барон Эдвард Фон Грейс, претендент на великую кисть и престол Иннира. Извольте ответить, где я сейчас нахожусь?

— Клянусь матерью волчицей, будь ты картой, то достался бы Дыгору! Как подходите вы друг дружке! — Рявкнул волк и указал когтем на орла, который тут же скрестил крылья и сильно оскорбился. Орёл оскорблялся от единого неверного слова. Верное слово или нет, он решал чисто интуитивно.

— Вы не ответили на мой вопрос! — Возмутился Эдвард.

— Не отвлекай господ от игры, там, откуда ты родом она многое решает, спрашивай меня — шута. — Скоморох довольный лежал на столе и наблюдал за «игрой», которая состояла в простом распределении карт. Звери поочерёдно переворачивали клочки разрисованной бумаги и живо обсуждали каждый. На каждой такой игральной карточке хранилось изображение одного человека и его имя.