Тарч (СИ) - Демин Игорь. Страница 19

Что он сделал, когда понял, что сотрудники офиса проявляют ненормальное желание сожрать его драгоценную тушку? Убил всех? Или заперся в кабинете за толстой дверью и двое суток гадил в цветочные горшки, стараясь производить поменьше шума? Вряд ли он рвался домой. Дети упорхнули из семейного гнездышка куда-нибудь в столицу и стараются не беспокоить папу даже звонками. А располневшая и порядком надоевшая жена, прекрасно осведомленная обо всех его интрижках, мужа давно не любит, да и не вызывает ни любви, ни желания защитить. Тарч почувствовал, как внутри него начинает разгораться совершенно неуместный гнев. Почему такие вот, без заслуг обласканные жизнью, никому не нужные, выживают, а Кирилл, рискнувший жизнью ради жены и дочки соседа, не испугавшийся выйти из дома на кишащую монстрами улицу — погиб?

Между тем, конфликт между Ломом и Утюгом разгорался как куча хвороста. Не привыкший оставлять без ответа наезды и оскорбления Лом с каждой фразой усиливал напор, а его оппонент хоть и был уже готов пожалеть о без повода брошенной фразе, но под действием разгоревшихся эмоций уже не мог отступить. Взаимные оскорбления постепенно подводили ругань к той черте, когда нужно или замолчать, или начинать драться, и Лом уже начал привставать, демонстрируя готовность, но, как это обычно и бывает, между двумя лающимися мужиками, встала женщина. Тучка бесстрашно внедрилась между мужмками, успокаивая их по очереди и стыдя, и, наконец, уговорила Утюга замолчать, уступив Лому право сказать последнее слово.

Лом, к его чести, обрадовался возможности не доводить конфликт до мордобития не меньше окружающих. Уже через несколько секунд он примиряюще улыбнулся.

— Ты, бать, что вообще-то разозлился? Понятно, мужика своего девка убила. Это плохо. Ну, давай теперь плакать целый год. Сделанного не воротишь. В той жизни нам уже не жить, если, вон, братишка не врет, — Лом кивнул на Тарча, — Надо про новую думать. Я, вон, с Жекой, со своим, и огонь, и воду прошел. А я его ломиком. Да и дядя Вася свой был мужик. Ну, мне что теперь? Давайте все повесимся, вон там, на суку. Все мы тут, кроме Тучки, кого-то приговорили, — Лом обвел всех присутствующих длинным вопросительным взглядом, и никто не ему не возразил, — Хан вон темнит. А ясно же — не просто так он в окно сиганул. Ты, может, и чистенький. А люди жить хотят, а не умирать. Ты вот, как тут оказался? По белой простынке пробежал?

Тарч был бы не против сейчас рассказать всем о своей версии — с податливой секретаршей и загаженными цветочными горшками, но предпочел промолчать, как делал всегда, когда не был уверен в своей полной правоте. Не нравился ему Утюг категорически. Но было в этом чувстве что-то от сугубо материальной зависти, от неудовлетворенности не во всем устроенной собственной жизни, а потому казалось оно, это чувство, некрасивым и неправильным даже самому Тарчу. А вот Тучка, свободная от негативных эмоций и лишней рефлексии, молчать не стала. Она робко поднесла руку к плечу мужчины и попросила:

— Расскажи, как у тебя было, а? Пришлось? Ну… убивать кого-нибудь?

Утюг не хотел рассказывать, это было видно и по позе, и по выражению лица, но выжидательные взгляды двух десятков глаз, во многих из которых сквозила откровенная заинтересованность, и добрая вкрадчивая интонация голоса Тучки, сделали молчание неестественным, попахивающим излишней бравадой и подростковым бунтарством.

— У меня был сын, — выдохнул мужчина, и в его голосе уже не было ни злобы, ни высокомерного пренебрежения, — Миша. Он у меня особенный. Знаете, бывают такие люди. Не такие, как все, — Утюг сделал в воздухе кистью левой руки вращательное движение, и этот жест мог означать что угодно, как особую гениальность парня, так и его умственную неполноценность, — Он даже учился хорошо, хотя и приходилось учиться дома, иногда. В сентябре, после каникул, отдаем его в школу, а потом сорвется, и два месяца дома учимся, с репетиторами.

— А что не так с ним? — тихо спросила Тучка, хотя это был, пожалуй, самый неловкий вопрос, который можно было придумать.

— Нервные срывы. Миша, когда срывается, становится очень агрессивным, злым, знаете, не понимает ничего, может ударить, душить начать. Очень опасным становится. Когда наступало обострение, даже к кровати приходилось привязывать. Наша домработница, Дарья, была и сиделкой с ним, и медсестрой. Мы ее специально на курсы отправляли учиться. Но когда обострение — и она не справлялась. Приходилось привязывать, кормить с ложечки.

— А врачи? Что говорят? — снова влезла Тучка.

— А что врачи? Врачи вот тут, — Утюг слегка постукал пальцем по лбу, — Лечить никогда не умели, и сейчас не умеют. Максимум, на что способны — облегчить страдания и сделать периоды интермиссии подлиннее. Предлагали стационар, но я никогда не считал, что там, среди чужих людей, Мише будет комфортнее, чем дома.

Утюг немного помолчал и начал рассказывать о дне, последовавшем после перезагрузки.

— Он, когда ко мне с утра пришел, в спальню, я сразу понял, что ему плохо. Подумал, что наступило обострение. Дарья в этот день должна была прийти только после обеда, она у нас не живет, когда с Мишей все хорошо. Так что дома не было никого и пришлось самому справляться.

— А мама? Мама где была? — удивилась Тучка.

— Мы с ним много лет уже вдвоем. Мама… Она умерла. Погибла в автомобильной аварии. Миша тогда нормальный был. Маленький еще, шесть лет. Она его не знала… таким. Потом врачи говорили — следствие детской травмы. Но им бы все привязать к детским травмам. Универсальная, все объясняющая причина. Миша маму почти не помнит, но мы иногда вспоминаем ее. Я рассказываю, он слушает. Фото смотрим. Ну, это не важно. Вдвоем мы были, не было дома никого. Пока его скручивал, он мне всю руку ободрал, флакон перекиси на себя потом вылил. Но мне привычно, скрутил и привязал к кровати. Напоил таблетками. А тут это еще все — ни электричества, ни связи, врача не вызовешь. Накормить его пытался, все выплевывал. Я хотел за Дарьей съездить и за дочкой ее, они вдвоем живут, давно я думал их к нам переселить, но ей в школу там удобнее, бабушка рядом — так и не сложилось. Хотя, наверное, оно и к лучшему. Выехал за Дарьей, ну, и на улице увидел, сами понимаете что. Люди жрут людей. Прекрасная картина гибли общества. Зато увидел, что нынче в кулинарной моде. И что теперь вместо ресторанов.

— Только не говори, — Лом грязно выругался, — Что ты кормил его людьми!

— Пошел ты, — Утюг беззлобно отправил парня в популярное пешее путешествие, — Я мясо закупаю частями тушек. В деревне, со двора, у знакомых. Экология, все такое. Килограмм сорок было свинины. Ну, и говядины, с пятнадцать. Он уже после десяти килограмм посвежел, довольный стал. Я уж думал, легче ему станет. Сидел рядом все время. Разговаривать пытался. Читал любимые книги. Потом он в рост пошел, как будто год прошел за день. Через сутки я его уже четырьмя ремнями вместо одного связал, на каждую руку и ногу.

— Ты зачем его вообще кормил? — удивленно спросил Лом.

Утюг долго молчал, жуя губы и покачивая головой.

— Нет смысла спрашивать, есть ли у тебя дети. Иначе не устраивал бы ты сейчас клоунады. Брат младший, хотя бы, был? Можешь себе представить, что он обратился? Но ведь вот — это он! Он! Не зомби какой-то из кино. А он! И ты не знаешь, что это. Почему это. И когда пройдет. Есть ли от этого лекарство, и если нет, не изобретут ли его чуть позже, когда еще не будет поздно, и до этого момента нужно только дожить. Протянуть, считая каждый день, и дождаться. Я хотел дождаться врачей, полицию, армию, кого угодно. Может быть, я всю жизнь жил так, как жил, что у Миши был этот шанс. Построил большой дом. Наполнил его всем, что нужно. Получил разрешение на оружие. Всегда жил так, что хоть конец света — а на нас, и на Дарью с девчонкой, еды, воды и боеприпасов хватило бы на несколько месяцев.

— Ну, и что? — немного иронично, но не настолько, чтобы это задело Утюга, спросил Лом, — Дождался ты нужного момента?

— Не дождался. Ребята шерстили все большие дома и популярно все объяснили. Ко мне в дом не зашли, только спросили про оружие и технику. Рассказали, что, да как, в двух словах. Ну… только про зараженных, не как Тарчу. Я хоть человек и сентиментальный, но не дурак, знаешь. Понимаю, когда люди так просто говорят, а когда доносят до тебя важную информацию.