Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод. Страница 2

В феврале произошло совсем непонятное: отрекся от престола царь. Россия осталась вовсе без царя. Как это так? Впрочем, уже через месяц Леонтий привык к этой мысли, потому что ничто не изменилось ни в России, ни в полку, ни в его собственной судьбе.

Весной, когда уже стало пригревать солнышко, по окопам побежали ручьи, а на ничьей земле обнажились трупы, испускавшие смрад, Леонтий — получил из деревни письмо. Морща лоб и шевеля губами, он читал корявые строки, писанные рукой Петра Веретенникова.

Петр сообщал, что мужики у них в деревне взбунтовались, опалили барский дом и господин управляющий бежал. Хотели было барскую землицу распахать и поделить по едокам, но тут нагнали солдат, и зачинщиков, в том числе и Петра, посадили в холодную. Правда, Петра, как георгиевского кавалера и инвалида, вскорости отпустили. Плохо, что вернулся обратно господин управляющий и теперь стращает, что вот отпишет он, дескать, в Петроград самому барину, а барин, известное дело, стребует с мужиков за спаленный дом. Далее Петр спрашивал, не слыхал ли Леонтий чего-нибудь насчет раздела землицы, потому как поговаривают, что в других местах мужики барскую землю поделили и крепко за нее держатся.

О дочках Петр сообщил только, что живы, хотя до сих пор плачут, зовут мамку.

Письмо Леонтия испугало. На всякий случай, чтобы не нажить беды, письмо он изорвал, а Петру ответил уклончиво, что у них на фронте о таких делах пока ничего не слыхать.

Слыхать или не слыхать — этого Леонтий не знал, потому что ни с кем о таких опасных вещах не говорил. Он даже думать об этом боялся. Только теперь его с такой неимоверной силой потянуло домой, что он готов был заскулить. Но скули не скули, домой все одно не пустят. Пожалуй, выход действительно был один: скорей побить германца. Об этом же говорил и новый русский правитель Керенский, который неожиданно приехал к ним на фронт. Правда, назывался он не царь, а глава Временного правительства и главнокомандующий, но для Леонтия Серникова это было все равно, что царь. Господин Керенский был во френче, но без погон, и поэтому непонятно в каком чине. Он подкатил к полку, выстроенному в каре, на длинной черной машине с красными сиденьями, встал во весь рост, засунув руку в кожаной перчатке за борт своего френча, и принялся держать речь. Серникову видно было, как старается главнокомандующий, слюной брызжет, он даже пожалел барина, но, как всегда, ничего почти не понял из барской речи, кроме давно известного: «надо побить немца».

Леонтий стоял смирно, тихонько вздыхал и думал: «А что, и верно, скорей бы уж довоевать и по домам». И тут кто-то из задних рядов зычно крикнул:

— А как с землицей будет, господин Керенский?

Леонтий испугался: сейчас крикуна схватят и арестуют. Но ничего подобного: господин Керенский вместо того, чтобы затопать, накричать на дерзкого солдата, повернулся в его сторону и, взмахнув рукой, ответил:

— Сперва надо разбить врага, довести войну до победного конца, а тогда мы будем решать вопрос о земле. Солдаты, знайте, — воскликнул он и протянул обе руки, точно собрался обниматься со всем полком, — в России у нас теперь свобода! Мы, новое правительство, готовы защищать ваши интересы точно так же, как вы своей грудью защищаете русскую землю от врага.

И опять Серников мало что понял, запомнил только, что господин главнокомандующий обещал решить вопрос о землице, как только побьют германца. Стало быть, это и есть ответ на вопрос, который задавал Серникову Петр и который вот только что выкрикнул какой-то смельчак. Сумнительно чтой-то… Вот ежели бы их высокопревосходительство сказал, допустим, что, дескать, всю землицу нынче же, пока не пришла пора сеять, поделят между мужиками, вот тогда бы ого-го, тогда бы Серников не то что в охотку пошел бы на германца кулаками, зубами дрался бы, лишь бы поскорее кончать распроклятую войну. Но, подумав так, он опять испугался и даже оглянулся: не подслушал ли кто-нибудь его мыслей?

Однажды Недомерка подозвал фельдфебель Ставчук и, видимо, пересиливая себя, назвал не Недомерком, а Серниковым и стал расспрашивать, не слыхал ли он, не говорят ли солдаты между собой о большевиках? Леонтий, тараща от старательности глаза, ответил, что ничего такого не слыхал, а что вот вшей действительно много и, случается, ругаются на них солдаты. Фельдфебель вздохнул и с сомнением посмотрел на Леонтия, потом, выставив толстый палец, не то чтобы приказал, а вроде как бы попросил:

— Услышишь чего-нибудь про энтих большевиков, разом мне доложишь. Да ты знаешь, кто они такие, эти большевики? Шпионы немецкие. Ладно, иди, ты солдат справный, — устало добавил он и махнул рукой.

Летом полк неожиданно сняли с позиций и отправили в Петроград. Тут Серников опять увидел господина Керенского. Главнокомандующий приехал к ним в казармы и, взобравшись на стол, вновь сказал речь.

— Солдаты! — говорил он, заложив, как и тогда, руку за борт. — Вас вызвали с фронта, чтобы спасти Россию от большевиков. Большевики такие же злейшие враги ваши, как и немцы, они мешают вам победоносно закончить войну и вернуться домой к вашим семьям и к вашей земле. Правительство надеется на вас, верные сыны России!

Так… Стало быть, теперь ему, Леонтию Серникову, надобно спасать Россию. От большевиков. Ладно, подавайте их сюда, побьем и большевиков, лишь бы домой поскорее. Правда, не очень понятно, кто они такие — эти большевики, хотя фельдфебель и говорил, что шпионы. Насчет германца у Серникова не было никаких сомнений: во-первых, не нашей веры, во-вторых, землю оттягать хотят, в-третьих, сами на нас пошли, а мы, стало быть, — не замай. Каски на них с острой пикой, курят черные цигары, и дух от них тяжелый, одним словом — немцы. А большевики? Он и не видел ни разу ни одного.

Все стало понятней, когда ротный однажды объяснил, что надо изловить главного большевика, Ленина, которого немцы доставили в Россию в запечатанном вагоне, заплатив ему миллион. Солдатам давали читать газетку «Живое слово», где черным по белому было написано, что Ленин есть немецкий шпион. Наконец, по рукам пошел списочек врагов государства, которых полагается изловить, и первым в нем значился Ленин. В приватных беседах фельдфебель давал понять, что этих бунтовщиков и шпионов можно стрелять прямо на месте и что за это даже может выйти награждение.

Постепенно вся злоба, копившаяся в Серникове и не имевшая до сих пор точного адреса, стала сосредоточиваться на одном имени: Ленин. Вот кто виноват во воем, вот из-за кого война никак не может кончиться, вот из-за кого он, Серников, не может попасть домой. Ленин рисовался ему огромным бородатым человеком, увешанным оружием, с бомбой за пазухой, и обязательно в черных очках, как и полагается шпиону. Но однажды фельдфебель показал ему газетку с портретом лысого господина с небольшой бородкой и усами, с прищуренными, чуть раскосыми глазами. Под портретом было написано: «Товарищ В. И. Ульянов-Ленин». Ишь ты, «товарищ»… Это обращение, которое Серников уже не раз слышал, вообще-то ему нравилось, но уж никак не вязалось оно с фамилией главного большевика, да еще и немецкого шпиона.

И что-то не похоже, чтоб у такого господина за пазухой была бомба. Должно быть, хитер, на такого и в жисть не подумаешь, что он и есть главный немецкий шпион. Ладно, попадись ему этот Ленин, уж он его предоставит куда надо.

Полк держали в казармах, кормили сытно, но увольнительных в город не давали, чтобы смута и беспорядок, царившие в Питере, упаси боже, не проникли в казарму. И все же путями, неведомыми не только полковому командиру, но и самому фельдфебелю Ставчуку, зараза проникла в полк. Вдруг полк заволновался, забурлил, замитинговал и, не слушая ни окриков, ни приказов, ни уговоров, выбрал полковой комитет. Серников, как и все, участвовал в митинге, но мало что понял и только испугался, уверенный, что митинг к добру не приведет и как бы солдаты беды не накликали на свою голову.

Рано утром четвертого июля полк вывели из казарм (накануне солдатам раздали боевые патроны) для «восстановления и поддержания порядка по приказу Временного правительства». В порядке же столица явно нуждалась: улицы запружены были простым народом, шагавшим куда-то в колоннах с большими кумачовыми полотнищами, на которых было написано: «Вся власть Советам!» Что такое Советы и зачем им нужна власть — Серников не знал, да и не интересовался. Поразило его другое: вместе с рабочими шли солдаты и тоже несли плакат с еще более непонятной надписью: «Да погибнет буржуазия от наших пулеметов!» Как потом стало известно, это были солдаты восставшего 1-го пулеметного полка. И вот по этим-то солдатам и рабочим было приказано стрелять — разогнать, рассеять и восстановить порядок. И тут произошло неожиданное: при команде «На изготовку!» солдаты подняли винтовки, но при следующей команде — «Огонь!» — не раздалось ни одного выстрела. Как ни орали разгневанные офицеры, как ни матерились фельдфебели, полк стрелять отказался. Председатель полкового комитета, высоченный, рыжеусый Федосеев — в нем Серников с удивлением узнал того самого солдата, который самого главнокомандующего не побоялся спросить насчет землицы, — объявил командиру полка, что таково твердое решение полкового комитета: не стрелять. Полк отвели обратно в казармы, демонстрацию же разогнали налетевшие юнкера и казаки. Эти стреляли, убивали, секли шашками, не разбирая. По улицам Питера текла кровь.