Подмастерье. Порученец - Хотон Гордон. Страница 10

Завтрак уже подали. Мне предложили плошку хлопьев, стакан апельсинового сока и банан. Глад, судя по всему, ел ассорти плесневелых сыров и гнилое яблоко. Смерть завтракал из металлической колоколообразной клетки с тремя живыми мышами. Тарелка Глада пустовала.

— Вы разве не голодны? — спросил я его.

— Всегда голоден, — ответил он.

Я оглядел стол со смутным беспокойством. Салфетки были черные, на них махали руками белые скелетики. Кромки столового фарфора украшал орнамент из миниатюрных гробов. У столовых приборов были костяные ручки.

До меня донесся писк, и я увидел, что Смерть открыл клетку. Выхватил одну мышь из заточения, стремительно свернул ей шею и, слегка причмокнув, сунул все тельце в рот. Энергично и довольно долго пожевав, он выплюнул крошечный мышиный череп и проглотил остальное. Оставшиеся две мыши взбудораженно заметались по клетке. Я отодвинул от себя плошку.

— Желаете кусочек? — осведомился Мор. Я повернулся и увидел, что он предлагает мне кусок бри, который три месяца выдерживали в теплой влажной комнате.

Не успел я ответить, как вмешался Смерть:

— Оставь его в покое.

— Чего ж не дать ему попробовать? — возразил Мор.

— Потому что он здесь не для этого.

— Ты такой заботливый.

— А ты в каждой бочке затычка.

— Хватит ссориться, а? — влез Глад. — Вы мне аппетит портите.

На белых стенах столовой не было ничего, кроме четырех девизов в рамах под четырьмя картинами. Девизы звучали так: «Одну меру пшеницы за труды одного дня», «Он выехал как победитель и чтоб победить», «Была дана власть ему лишить землю мира» [13] и (менее впечатляюще) «В ногу со временем». Три картины очевидно изображали Глад, Мор и Смерть, но в чрезмерно изысканных нарядах, с довольно жутким оружием и верхом на конях разных мастей. Смерть на его портрете сопровождал низкорослый коренастый обрюзгший тип верхом на угрюмом ослике — я мимолетно задумался, кто бы это мог быть, но спрашивать не хотелось. На последней картине красовался краснолицый исполин на фоне лютой битвы. Насколько я понял, это был Раздор.

— А вы голодны? — вернул мне мой же вопрос Глад. Все уже доели, а я к своему завтраку едва притронулся.

— Да, — сказал я.

Он вперился в меня, ожидая продолжения. Ничего не говоря, я уставился на него.

Из смежной кухни появился Дебош, облаченный в хлопковый некрашеный фартук и розовые резиновые перчатки «Календула» [14]. Собрал тарелки, плошку и клетку (в ней теперь болтался одинокий мышиный череп) и удалился за распашные дверцы. После краткого грохота посуды вернулся.

— Ты все сложил в посудомойку? — спросил Смерть.

Дебош удалился в кухню с видом предельного неудовольствия. До нас донесся повторный грохот посуды и шипенье выдвижных ящиков, затем он явился вновь.

— Включил? — продолжил Глад.

Дебош повторил предыдущие маневры, на сей раз — с еще меньшей ловкостью, и опять возник под низкий механический гул. Содрал с себя перчатки и швырнул их на стол, а следом устроился на оставшемся незанятом стуле. Он подчеркнуто и раздраженно цокнул языком.

— Что-то не так? — спросил Мор.

После завтрака я проводил Смерть и Мора до площадки первого этажа. Они препирались всю дорогу по лестнице вверх и умолкли, когда мы добрались до последней двери справа. Она была из полированной стали, прошита заклепками и имела на себе крупную пластиковую табличку на уровне глаз: «Осторожно! Зараза! Только для авторизованного персонала».

— Не обращайте внимания, — обнадежил меня Мор, — это просто шуточка. — Я не сумел оценить юмор и почувствовал себя не в своей тарелке. — Так. У кого ключи?

— Что ты на меня смотришь? — сказал Смерть. — Я думал, они у тебя.

— Будь они у меня, я б не спрашивал, — ответил Мор.

— Будь они у тебя, тебе б и не понадобилось.

— Ну так у меня их нет, и я поэтому спрашиваю.

— А я тебе говорю, что и у меня их нет.

— Хорошо, у кого они тогда?

— Я не знаю, — сказал Смерть, отчаявшись. — Но у Дебоша должны быть запасные. Если только он не спустил их в канализацию. — Смерть отступил, и я осознал, что он собирается оставить меня один на один с Мором.

— Я с вами, — предложил я.

— Нет. Будьте здесь. Уверен, Мор с радостью обсудит с вами сегодняшнее расписание.

Он исчез вниз по лестнице. Когда я обернулся, Мор уже распахивал халат.

— Больше вчерашнего, — похвастался он.

Слова оказались излишними. Я сам видел, что синяк-подсолнух расползся вдвое. Черная сердцевина простиралась теперь почти по всему его торсу от шеи до пупа и от соска к соску. Желтые края сдвинулись к резинке его пижамных штанов, загибались на спину и подмышки и подсвечивали ему подбородок, как отражение от букета лютиков.

— Больно? — спросил я.

Он растянул узкий рот, обрамленный сухими нарывами.

— Всё больно.

Он оправил халат, и кровоподтек, сыпь созревавших прыщей, фурункулы и свежие нарывы скрылись из вида.

— Знаете, вам очень повезло, — сказал он. — Радикальные новые недуги нам разрешают напускать лишь раз в несколько десятилетий. Последнее слово за Шефом — но это редкое событие.

— Ага.

— Эта хворь особенно интересна. Стоит клиенту потребить первую дозу — тут как раз будет ваш ход, кстати сказать, — она превращается в вирусную инфекцию, передающуюся при прямом физическом контакте. Однако… — Ладони его свернулись в кулаки, и он сосредоточился на точке справа от моей головы. — …самое поразительное происходит до контакта. Действие вируса таково, что он подталкивает носителя вступать во взаимодействие с потенциальными жертвами и продолжает производить положительные сигналы, пока не возникнет физическая связь.

— Так.

— Само собой, он неуязвим для мягкой антисептической защиты слюны и слез, не действуют на него и желудочные кислоты, никак. Закавыка лишь в том, как его вбросить, чтобы не заразился никто из нас. — Он взбудораженно рассмеялся, явив полумесяц изъязвленных, красных десен. — Как только вирус преодолевает внешнюю защиту, его мишени — мембраны внутренних органов, в особенности сердца и желудка. А дальше… — Он провел плоской ладонью поперек горла и скривился.

— Понятно.

— Конец наступает в течение нескольких дней, или же клиент продолжит переживать внезапные припадки острой боли много лет подряд… Но самое впечатляющее — в способности вируса к бесконечной вариативности. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Это потрясающее достижение, даже если я сам это говорю.

— Интересно, где же Смерть? — сказал я.

Попялившись в ковер несколько минут, я с облегчением услышал объявление Мора, что он собирается переодеться и вернется пронто [15]. Я с радостью узрел его спину. Прождал четверть часа, сложа беспалые руки, и попытался вспомнить, что смог, о своей старой жизни.

Я родился в городке в нескольких милях к югу отсюда. Не помню, как он называется. Названия мест покойникам ни к чему, и мы глубоко погребаем их в памяти почти сразу после того, как перестает двигаться кровь. Но я отчетливо помню больницу, где родился, и старую церковь в центре городка, разрушенное аббатство возле парка. Помню даже, как отдыхал в лодке на реке одним жарким летним вечером — вижу переливы света на расходящихся кругах, слышу шлепки лопастей о воду и запах свежескошенной травы с ближнего поля. И вижу, как улыбается мой отец, а его крепкие руки налегают на весла.

Отец был следователем полиции, но почти никогда об этом не рассказывал. Я знал его как доброго, терпеливого человека, любившего собирать и разбирать часы. Помню, ждал у него в кабинете, когда он вернется с работы, гладил пальцами синий бархат, в который он заворачивал инструменты и детальки, ощупывал контуры крошечных колесиков и винтиков, сжимал пружинки.