Подмастерье. Порученец - Хотон Гордон. Страница 8

Долетавший смех заманил меня в контору, где Глад, Мор и Дебош слушали рассказ Смерти о событиях дня. Когда я вошел, Мор не смог подавить ехидный смешок.

— Что смешного? — спросил я.

— Ничего, — ответил он. Взгляд его желтушных глаз проехался по моему сверкающему синему костюму, и Мор хмыкнул.

— Как кровоподтек?

Мой вопрос ему, похоже, доставил искреннее удовольствие.

— Растет не по дням, а по часам — и расползается по спине. — Он принялся задирать футболку. — Желаете поглядеть?

— Может, погодя.

Смерть метнул ключи от машины Дебошу, пояснил вкратце:

— У меня в багажнике бумага. Забери.

Дебош раздраженно хмыкнул и покачал головой, но послушался. Выбрел вон из комнаты, сшибив по дороге кофейную чашку. Смерть подобрал ее и поставил на стол, рядом с шахматной доской. Затем повернулся ко мне и спросил, не надобно ли мне чего.

Мне надобно было подтверждение, что я свою работу выполнил сообразно; мне надобен был переводчик, чтобы я начал понимать свой новый мир; мне надобно было знать, как именно я умер — но превыше всего мне надобно было отдохнуть, о чем я ему и сообщил.

Он кивнул.

— Я вас провожу в комнату.

Мы отправились к двери, но нас перехватил Мор — тошнотворная ухмылка раскроила ему прыщавое лицо.

— Не забудь: нам надо забрать продукты из Лаборатории. Прежде чем поедем в центр.

— Сделаем, — ответил Смерть.

Мы двинулись по главному коридору, свернули за лестницей направо в узкий проход, миновали его, очутились в следующем узком коридоре, вновь свернули направо и устремились к последней двери слева.

Смерть извлек из кармана золотой ключ и повернул его в замке.

— Ключ — идея Шефа, — пояснил он. — Первые несколько ночей будем вас тут запирать. Вам так будет уютнее. — Дверь открылась в средних размеров угловую спальню, с двумя окнами — в торце и на задах дома. Мебели немного: потертое кресло «Барка» [5] в ближнем левом углу, двухэтажная кровать у левой стены, письменный стол под торцевым окном впереди, платяной шкаф в дальнем правом углу, стол со стулом у дальнего окна и устрашающий кактус-молочай справа от двери. — Как видите, у вас будет сосед. Комнат не хватает, увы. — Он улыбнулся и утешающе похлопал меня по спине. — Короче, завтрак примерно в восемь. Приходите в контору, как будете готовы.

На письменном столе стояла старая пишмашинка «Синяя птица» [6]. Рядом с ней — белая ваза с мертвыми красными розами.

Мне как покойнику никакой нужды различать хороший и дурной вкус, дрянь и качество не было. Я утратил всякую склонность к различению, считал все одинаковым. В результате, глянув на артексный потолок, на белый ворсистый ковер, покрывало в красно-черную диагональную полоску, обои в цветочек и занавески в тон, стол из формайки с переносным телевизором и синюю стеклянную статуэтку лебедя, я не смог решить, нравится мне мой новый дом или нет. Он будоражил сильнее и выглядел необычнее гроба — и сообщил мне сильное чувство чего-то знакомого, из прошлого, — но глубинно это было не мое.

Я смутно осознал, что Смерть закрыл дверь и повернул ключ в замке. Мило: от этого простого звука мне стало очень безопасно. Я подошел к дальнему окну. От протяженного луга в низине и вечернего солнца меня отделяли канал и железнодорожные пути.

Я вернулся к кровати и лег на нижнюю койку. Я, конечно, знал этот город — но не смог вспомнить, как он называется.

Погружаясь в сон, наконец-то наедине с собой и в безопасности, я отплыл к теплым, неспешным дням моего детства, в родительский дом. Я поднимался по лестнице на первый этаж, глазея на мягкий, украшенный цветами ковер под ногами, считал ступеньки, миновал старые напольные часы на лестничной площадке, прислушиваясь к ленивым колебаниям золотого маятника, а затем нажал на деревянную ручку двери в кабинет отца и пробрался внутрь. Входить мне не запрещали, но нагло лезть в столь священное пространство казалось почему-то непочтительным.

Я был единственным ребенком, а кабинет — лучшим местом для моих развлечений. В нем имелся старый письменный стол, где мой отец хранил инструменты и всякие мелочи своего хобби, обернутые в голубую бархатную тряпицу: он в свободное время чинил часы. Были там и картины, и наборы для живописи — альбомы с вырезками, фотоальбомы, газеты и блокноты, всякие диковины и цветы в горшках… А еще там хранились десятки настольных игр, вечно наваленные горой у стены. Помню, однажды целое лето сам учился играть в шахматы.

Но самое главное — вся комната была заставлена вдоль стен книжными шкафами, от пола до потолка, а в них — сотни книг всех мастей и размеров. По многу часов проводил я в тиши уединения, листая том за томом правды и выдумки, впитывая все, что попадалось на глаза: науку и искусство, истории и факты, очерки и байки. Иногда, если отец работал допоздна, я влезал с ногами к нему на стол и доставал до самых высоких полок, где он хранил детективы. Думаю, он поставил их там из предосторожности, поскольку эти книги описывали взрослый мир, но меня не столько увлекали секреты взрослых, сколько тянуло брататься с преступниками и помогать сыщикам распутывать дела.

Сейчас кажется, будто большую часть юности я увлеченно создавал и населял свой внутренний пейзаж тайн и загадок. Делился мудреными знаниями и предавался меланхолическому созерцанию с Шерлоком Холмсом, обменивался крепкими шуточками с Сэмом Спейдом и Филипом Марлоу, ошивался по Бродвею с потешной шпаной Деймона Раньона, пил чай из фарфоровых чашек с мисс Марпл… С Эркюлем Пуаро мы, впрочем, так и не поладили. Я еще ребенком счел его слишком самодовольным.

И теперь, много позже своей смерти, я вижу, что никогда не был счастливей, чем в те часы, что проводил один с горой нечитанных книг, слушая неторопливое тиканье напольных часов и ожидая, когда отец вернется домой.

Я проснулся от череды громких кряков и грохота дверной ручки. Словно в коридор выпустили какую-то раздосадованную обезьяну, и она теперь отчаянно искала выход. Я сел на край кровати и собрался с мыслями. В комнате было темно и приятно прохладно. В окне виднелись звезды, доносился лай собак. Я собрался заговорить, но тут грохот прекратился, и вместо сердитых хмыков послышались удалявшиеся шаги.

Полностью опомнился я, лишь когда шаги возвратились, на сей раз — в сопровождении капризного нытья. Ключ вошел в замок, ручка повернулась, и на пороге возник пришелец.

Я услышал вздох.

Силуэт в дверях церемонно постучал.

— Кто это? — спросил я, щурясь на свет из коридора.

— Дебош.

— Заходите.

Он послушался, включил свет, запер за собой дверь и сказал:

— Я гляжу, вы обжились. — У него с собой был поднос, на нем — тарелка салата, подрагивавший бурый десерт и стакан воды. Он заметил, что я разглядываю еду.

— Это салат с козьим сыром и грецкими орехами, оливками и сушеными помидорами. Очень здоровый — не хочу я выглядеть, как Раздор. — Он показал на десерт. — А это обезжиренный крем-карамель. Мор спер остатки рисового пудинга. Хотите че-нить?

Я покачал головой. Он поставил поднос на стол, развернул стул, уселся и сделал долгий глоток из стакана.

— Вы не очень-то разговорчивый, да?

— Разучился.

Он хмыкнул с пониманием.

— Трудно выходить из гроба.

Он ел шумно и очень быстро, закидывая пищу в рот, словно с завтрака ни к чему не притрагивался. Когда исчез последний тряский кусочек десерта, он оплыл на стуле, огладил живот по кругу и громко рыгнул.

— Ну что, — начал он. Я подождал продолжения. Он же встал, дошел до кресла, крутнулся и плюхнулся в него. Перевел кресло в лежачее положение и принялся выковыривать пищу из передних зубов.