Александр Матросов(Повесть) - Журба Павел Терентьевич. Страница 37

— Все сам понимаю, Саша, — засмеялся Виктор. — Нечего скрытничать, это и слепым видно…

— Верно, Витюнчик, — смутился Александр, — нечестно скрывать от друга… Но я все-таки не понимаю, какая любовь правильная — та, что начинается с первого взгляда, или та, что после ссоры.

— Вот у тебя, кажется, та, что после ссоры, а вообще…

Подошли ребята, и разгорелся спор о том, существует ли любовь с первого взгляда:

— Ну как же, — восторженно рассказывал Еремин. — Конечно, с первого взгляда!.. Встретил я в прошлом году девушку на вокзале. Она взглянула на меня и будто всего обожгла, даже мурашки по телу пробежали… Вот это, думаю, она, судьбина моя. И не знаю, братцы мои, что было бы, если бы она не вскочила в вагон отходящего поезда… Уехала она, а я еще долго стоял, пока сундуком не задел меня один дядька. И вот все больше думаю о ней, да не знаю, на каких широтах и долготах она затерялась…

— Ерунда! — возразил скептик Брызгин. — Мешок соли надо съесть, пока не распознаешь девчонку. Они ж хитрые и коварные, как ведьмы. А ты, Еремка, сам выдумал себе ту принцессу. Может, она спекулянтка…

— И ты, Гошка, тоже не прав, — сказал Виктор. — Есть чудесные девушки, и такую сразу по глазам узнаешь…

Спор затянулся, потому что никто из спорящих так и не мог доказать свою правоту. Только Александр прямо признавался, качая головой, как хмельной:

— Ничего, хлопцы, не понимаю, только знаю, что она — есть, есть…

Когда Лина вошла в клуб, Александру показалось, что сразу стало здесь и светлее и торжественнее. Ему хотелось, чтоб при ней никто дурного слова не сказал и чтоб все вели себя хорошо, точно она будет судить о нем по поступкам его товарищей.

— Давай любимую, — кивнул он Виктору Чайке. — Про черноокую…

Чайка тряхнул выгоревшим на солнце белым чубом и заиграл.

Александр, точно поднимаясь на облаках, с замиранием сердца запел:

Лина пристально смотрела на певца. Он взглянул на девушку, и глаза его сказали: «Это я только тебе пою, про тебя и себя пою».

Лицо его то хмурится от смущения, то озаряется. Но вот он выпрямился. Первое смущение прошло. Голос становится сильнее и увереннее. Вот он, прислушиваясь к баяну, подхватывает звонким тенорком:

Но вот голос певца замирает. Стихает баян. А ребята все еще молча и удивленно смотрят на Александра. Смутившись, он не знает, что сказать, и, смеясь, с напускной беззаботностью спрашивает:

— Почему тихо? Да что вы все приуныли? Орлы вы или чижики? А ну, грянем партизанскую. — И первый затягивает:

Пели и про калину, и про степь широкую, и про рябину. Александр стеснялся на людях подойти к Лине, но каждый миг чувствовал ее присутствие и старался, чтобы пели стройно, чтобы Лине было хорошо и радостно с ними.

Потом он все-таки подошел к девушке с альбомом героев войны.

— Вот посмотрите наш альбом. Сами делали. О героях войны… Вот это настоящие люди! И сколько их! Ведь они простые, как все мы, — да? А какие храбрые! Вот смотрю я на Тимошку. Как воробей — маленький и чудной. А может, завтра он-то и будет героем, — а?

Лина кивнула:

— Учитель наш, помню, сказал: «Великие всегда простые».

— Правда, правда, Ли-на, — с расстановкой произнес Александр имя девушки, наслаждаясь его звучанием. — Хорошо он сказал!

Он задумчиво смотрел на ее щеки со следами ожогов, на голубую жилку под золотистым пушком на левом виске, и в ясном взгляде его — уважение и нежность к этой заботливой и смелой девушке.

— Вот и мне, Линуся, страсть как хочется хоть капельку, хоть чуть-чуть быть человеком… ну… стóящим…

— Зачем? — лукаво улыбнулась она.

— Ну, чтоб от меня людям польза была, чтоб… — он вздохнул и тихо добавил: — Чтоб тебе нравился.

— Заче-ем? — тоже тихо и с придыханием спросила она.

Он смутился, стал теребить свой поясной ремешок, снял какую-то пушинку со своей белой рубашки.

— Ну, как же «зачем»? Думаю, каждый человек должен стараться быть лучше, чем он есть.

— Ого, какой вы серьезный! — чуть насмешливо сказала она и подумала: «И хорошо, что он такой. И хорошо, что он и серьезный, и веселый, и быстрый, как ветер».

— Да, правда, хочется быть лучше. А то иногда подумаешь о себе и возненавидишь себя. Так много еще всякой дряни увидишь! Будто в зеркало смотришь на себя, а видишь ежа, — и первый засмеялся.

Лина весело спросила:

— Почему ежа? Правда, недостатки есть у всех нас, но ежа… — И она тоже засмеялась.

— Ага, верно, есть. И ты, Линочка, не стесняйся, пожалуйста, режь мне всю правду в глаза, если заметишь у меня что плохое.

— Хорошо, Саша. Я уже кое-что замечаю.

— Что? Что? — насторожился он.

— Волосы на голове надо причесывать, а то они у вас торчат, как у ежа.

— Да ты не шути, Линка! Волосы — верно, а еще что?

— Воротничок рубашки не разглажен.

— А еще? Похуже что?

— А еще — сам вы иногда грубоватый и колючий, как еж.

Он глубоко вздохнул:

— Да ты просто придираешься ко мне.

— А сам просил говорить все.

— Хотя… хотя, может, и правду сказала. Грубоватый. В колледжах или как там… не учился.

Им хорошо было вдвоем: они запросто могли говорить о чем угодно, шутить. Александру хотелось побыть с ней подольше. Но к ним вразвалку подошел принаряженный и напыщенный Клыков.

Александра охватило беспокойство: может, Клыков ей нравится? Конечно, он с виду куда представительнее его, Матросова.

Но Лина сама не хотела, чтобы кто-нибудь посторонний вторгался в хорошее их чувство, о котором они оба стеснялись еще признаться самим себе и друг другу, и заторопилась:

— Ну, я пойду. Уже поздно. Спокойной ночи.

Александр даже не пошел провожать ее, чтобы никто ничего дурного не подумал о ней. Ночью он долго не мог уснуть, взволнованный большим, счастливым чувством и беспокойством, почему все-таки он так и не сказал то, что думал сказать. Его охватило неодолимое желание увидеть девушку снова. Хотелось сказать ей или сделать для нее что-нибудь особенное, выдающееся. Он ощутил в себе небывалую силу, казалось, можно горы сдвинуть.

Перед рассветом он уснул вдруг неожиданно и крепко. Но встал раньше всех и начал свою обычную работу, стараясь не думать о Лине. Потом пошел в слесарно-механический цех посоветоваться с мастером о новом способе закалки инструмента.

— Рад за тебя очень, — встретил его мастер, пожимая руку. — Доверили тебе воспитательство. Это, брат, великое дело, когда человеку доверяют. Только смотри, механику не забывай! — и ласково погладил станок.

Александру вдруг захотелось откровенно поделиться с мастером своими переживаниями. Он хорошо знает жизнь и людей, все поймет, не осудит и даст добрый совет.

— Да что механика, Сергей Львович! У меня несчастье, — сказал Александр печально.

— Что такое? — встревожился мастер. — Идем в кабинет.

Матросов сел против мастера, возбужденно блестя глазами.

— Выручайте, посоветуйте… И говорить вам стыдно и не знаю, что делать. Вот хожу, будто сам не свой, хотя знаю, — глупости все это.