Письмо из прошлого - Коулман Роуэн. Страница 27

Интересно, что она ищет? Справочник путешественника во времени или фотографию своей мамы, которая выглядит точь-в-точь как я?

— Хочешь «Seven-Up»? — Стефани предлагает мне бутылку, и я с благодарностью ее принимаю. Я уже заметила, что прыжки из настоящего в прошлое и обратно выжимают тебя как губку. Ужасно хочется чего-нибудь с сахаром, и этот напиток кажется мне самым вкусным в жизни.

— Как взбредет что-то в голову, так она начинает носиться с этим, как собака с косточкой, — говорит Стефани, положив руку мне на плечо и наклонив голову. — Ты ей нравишься. А когда ей кто-то нравится, она ныряет в это чувство с головой. Тут же хочет узнать человека всего и сразу.

— Она мне тоже нравится, — отзываюсь я. — Вы все нравитесь.

— Я тебя совсем не знаю, — говорит Стефани, глядя, как Рисс лихорадочно листает модные журналы и бросает их Мишель и Линде, и те тоже начинают их листать. — Я не завожу друзей так легко, как Рисс. Мне нужно больше времени.

— Это хорошая политика, — говорю я, и, похоже, слова, которые я выбрала, ее задевают. — Но, видишь ли, я больше похожа на нее, ты мне нравишься. Все вы нравитесь. Я просто хочу побыть здесь немного… то есть… серьезно, как я могу тебе навредить?

— Не очень сильно, похоже. — Стефани оглядывает меня с головы до ног. — Думаю, ты ничего.

— Вот, нашла! — Рисс поднимает журнал «Vogue». — Это апрельский выпуск, и я просто ужас как хотела сшить это на кого-нибудь, а тут ты! У тебя чистая кожа и темные волосы, ты в нем будешь просто отпад, секси-Белоснежка!

Я беру журнал и смотрю на разворот. На нем изображена Фарра Фосетт^[9]. Золотисто-медовая кожа, идеальные, вьющиеся белокурые волосы. На ней платье от Ива Сен-Лорана. Облегающий верх, шнуровка спереди немного расслаблена, приоткрывая полоску смуглой кожи, покрытой ожерельем в виде золотых монет.

— Она выглядит потрясающе, но я…

— Нет, погоди, — перебивает меня Рисс. — Я не буду его копировать. Я сделаю его под тебя. Так что сможешь надевать его на танцы — например, жоржет хорошо ляжет на шелк, но выглядеть будет все равно как шелк. Я сделаю вырез как раз под твою грудь, так что будет классно. Вытащим тебя из этих футболок и завернем во что-нибудь, от чего у парней просто крышу сорвет.

— А как насчет кого-нибудь из них? — Я указываю на остальных девушек.

— Не-а, Стефани — коротышка, Мишель — стесняшка, а Линда — настоящая заноза в заднице.

— Эй! — возмущается Линда, одновременно пренебрежительно пожимая плечами.

— Ты должна позволить мне сделать это, я просто умираю, так хочу его сшить! К тому же мне удалось отхватить кусок отличной ткани от платья одной маленькой мисс королевы выпускного. Она отлично подойдет!

— Тогда почему ты не пошьешь платье для себя? — спрашиваю я. Ее энтузиазм вызывает у меня улыбку. — Не то чтобы я не была тебе благодарна, просто платья — это не совсем мое.

— Это почему? — Рисс начинает недовольно постукивать ногой по полу, и я смеюсь, потому что это типичный жест Горошинки. — У меня и так шкаф ломится от тряпок, к тому же тебе нужно будет надеть что-то, если ты пойдешь с нами на танцы.

— А я иду с вами на танцы? — сквозь смех спрашиваю я. Сама мысль обо мне, танцующей, кажется мне нелепой.

— Конечно же идешь! — говорит Линда. — Ты нам нравишься, но, что еще важнее, ты нравишься Майклу Белламо. Я видела его сегодня утром, и взгляд у него был такой горящий, что… Короче, ты идешь с нами! И можешь пытать этого засранца так же, как он в свое время пытал меня!

— А я говорила тебе не связываться с ним. — Рисс тычет в ее сторону пальцем. — Майкл — славный парень.

— Я бы и не стала, не будь он так чертовски красив в этих узких джинсах. — Девочки смеются, и я вместе с ними.

— Ты правда думаешь, что я ему нравлюсь? — Слова вырываются прежде, чем я успеваю себя остановить.

— Ой, вы только посмотрите, Луна покраснела! — восклицает Линда.

— Так, ну-ка заткнитесь на секундочку! — Рисс замирает как вкопанная, услышав что-то по радио. — Боже, как же я люблю эту песню, сделайте погромче!

«I Feel Love» заполняет мастерскую и выплескивается на улицу. Многослойная, повторяющаяся мелодия синтезатора и чистый голос Донны Саммер, полный тоски и желания.

Именно в тот момент каждая нота и каждый оттенок мелодии отражают то, что чувствует каждая из нас, унесенная пульсирующим водоворотом песни. Они танцуют, поют, их голоса высокие и вьются ниточками. Песня звучит так громко, что кажется, будто у всех есть слух.

Рисс накидывает сантиметр себе на плечи, как боа, хватает степлер и поет в него, словно в микрофон. Не особо вдумываясь в то, что делаю, я поднимаю камеру и начинаю снимать их, бродить по их орбите, глядя, как они полностью растворяются в песне, и, пока она звучит, я чувствую себя их частью, частью их компании. Басы отдаются в моей груди, а голос Донны Саммер пробирает меня до кончиков пальцев ног. Появятся ли они на снимках, когда я проявлю пленку, или на ней будут лишь пустые полки и пыльные углы? Я не знаю, и сейчас мне все равно, имеет значение только это время, этот момент и каждая секунда, проведенная с ней. По мере того как песня затихает, девочки останавливаются, смотрят друг на дружку и смеются, пытаясь восстановить дыхание. А затем и этот момент уходит.

— Люблю эту песню, — повторяет Рисс, подбирает журнал, снимает с шеи сантиметр и пальцем манит меня к себе. — Ну-ка иди сюда. Сейчас мы сделаем из тебя красотку, — говорит она.

Девочки смеются, девочки сплетничают… Как же легко забыть о том, кто я и зачем здесь! Какую бы опасность я ни должна была чувствовать, какой бы ни была моя причина, все это казалось эфемерным — я чувствовала себя в безопасности. Чувствовала себя дома. Как будто я прожила здесь всю жизнь и мне совсем не нужно возвращаться назад. А затем Рисс вспоминает о Генри, и мое сердце замирает. Я снова становлюсь девушкой из другого времени.

— Генри целуется лучше всех, — говорит Рисс Линде, которая до этого развлекала нас историями о своих танцевальных шалостях с неким парнем по имени Сонни.

— Ну, тебе лучше знать, — кусаче и широко улыбается Линда. — Ты перецеловала половину Бруклина.

— Мужскую половину, — вставляет Стефани.

— Поцелуи не в счет, — улыбается Рисс. — И с тех пор, как у меня появился Генри, я уже не хочу целовать никого другого. Ты не поймешь этого, Стефани, и никто не поймет, потому что никто из вас никогда не был по-настоящему влюблен.

Насмешливый гул заглушает радио.

— Так ты и вправду решила сбежать в Англию, носить шляпку и пить чай? — спрашивает Мишель.

— Не думаю, что нужно обязательно носить шляпку, — отзывается Рисс, обкалывая булавками ткань вокруг моей талии. — Луна, ты носишь шляпку?

— Конечно, все время, — смеюсь я в ответ. Трудно быть рядом и помнить о том, что однажды эта девушка станет моей матерью, хотя сейчас это и не так. Она так же пахнет, конечно же, — это аромат кокоса и теплой кожи. И этот ее сосредоточенный вид за работой мне очень хорошо знаком. Я так скучаю по ней. И даже то, что она стоит всего в паре дюймов от меня, этого не изменит — я скучаю. По той женщине, которая всегда находила время поговорить с Горошинкой или со мной, выслушать нас, и не важно, чем она занималась. У нее всегда находилось время для нас, за исключением тех длинных дней и недель, когда она буквально замирала, переставала не только говорить, но и замечать окружающих. Тех дней, когда мы торчали у запертой двери в ее спальню, гадая, из-за чего мамочка такая грустная и не встает с постели.

— Ну, неважно, я не знаю. — Рисс в отчаянии пожимает плечами. — Не знаю, что мне делать. Я не очень хочу бросать дом, Стефани и вас всех. Но Генри уедет четырнадцатого, его уже ждет новая работа. Он и так остается здесь так долго, как только может. И я люблю его. Правда люблю. А он любит меня. Я точно знаю, что любит.

— Вы можете дружить по переписке, — предлагает Стефани, закуривая сигарету и выпуская дым в приоткрытую дверь. — Уверена, пишет он тоже неплохо.