Брайтонский леденец - Грин Грэм. Страница 38

Накануне вечером он отправил Роз домой и теперь неохотно тащился туда же. Не к чему больше бунтовать, придется жениться на ней, нужно обеспечить себе безопасность. Мальчишки с игрушечными пистолетами рыскали между кучами булыжника, группа девочек угрюмо следила за ними. Ребенок с железным обручем на ноге, хромая, налетел на него, он оттолкнул его прочь; кто-то пронзительно крикнул: «Уймите их!»… Эти люди вернули его мысли к прошлому, и он ненавидел их за это. То был словно зов его кошмарного детства, поры его невинности, но невинности здесь не было. Пришлось бы вернуться к самым истокам человеческой жизни, чтобы обнаружить ее; невинным был только слюнявый рот грудного ребенка, беззубые десны, хватающиеся за сосок, пожалуй, даже и не это — невинность была только в первом крике сразу после появления на свет.

Он отыскал ее дом на Нелсон-Плейс, но не успел постучать, как дверь отворилась, Роз высматривала его сквозь разбитое окошко.

— Ох, как я рада! — воскликнула она. — Я подумала, может…

В мерзком коридорчике, где пахло уборной, она торопливо и горячо продолжала:

— Ужас, что было вчера вечером… видишь ли, я всегда посылала им деньги… они ведь не понимают, что иногда человек остается без работы.

— Я уговорю их, — успокоил ее Малыш. — Где они?

— Будь поосторожней, — предупредила Роз. — На них нашла хандра.

— Где они?

Но было и так ясно, куда идти, — из коридорчика вела только одна дверь и лестница, устланная старыми газетами. На верхних ступеньках среди грязных пятен с газеты глядело смуглое детское личико Вайолет Кроу, изнасилованной и зарытой под Западным молом в 1936 году. Он отворил дверь: у закопченного кухонного очага с холодным погасшим углем сидели на полу родители Роз. У них был приступ хандры — они молча взглянули на него, равнодушные и надменные: маленький, тощий пожилой мужчина, лицо, как иероглифами, изборождено морщинами страданий, терпения и подозрительности; женщина — средних лет, тупая, злобная… Посуда была невымыта, печка нетоплена.

— У них хандра, — громко объяснила ему Роз. — Они не позволяют мне ничего делать, даже разжечь огонь. Честное слово, я люблю, когда в доме чисто. Наш дом таким не будет.

— Послушайте, мистер… — начал Малыш.

— Уилсон, — подсказала Роз.

— Уилсон. Я хочу жениться на Роз". Но поскольку она еще такая молодая, мне нужно получить ваше разрешение.

Они и не подумали ему ответить. Они охраняли свою хандру, как будто это была блестящая фарфоровая безделушка, принадлежавшая только им одним, что-то такое, что они могли показать соседям как «свое собственное».

— Бесполезно разговаривать с ними, когда у них хандра, — сказала Роз.

Из деревянного ящика на них смотрела кошка.

— Да или нет? — спросил Малыш.

— Ничего не получится, — повторила Роз, — пока хандра не пройдет.

— Ответьте на простой вопрос, — настаивал Малыш, — можно мне жениться на Роз или нет?

— Приходи завтра, — предложила Роз, — тогда у них не будет хандры.

— Не собираюсь я распинаться перед ними, — возразил он, — они должны гордиться…

Вдруг мужчина поднялся и отшвырнул ногой кусок угля, отлетевший в другой конец комнаты.

— Эй, ты, убирайся отсюда, — заорал он, — не хотим мы иметь с тобой дела. Не хотим, не хотим, не хотим!

В его застывшем, бессмысленном взгляде мелькнул какой-то пугающий фанатизм, напомнивший Малышу Роз.

— Замолчи, отец, не разговаривай с ним, — вмешалась женщина, оберегая свою хандру.

— Я пришел по делу, — ответил Малыш. — Если вы не хотите подзаработать… — Он оглядел грязную и жалкую комнату. — Я думал, может, вам пригодятся десять фунтов… — Он видел, как сквозь тупое, злобное молчание просачиваются недоверие, жадность, подозрительность.

— Не желаем мы… — начал было снова мужчина, но постепенно замолк, как граммофонная пластинка. Он погрузился в раздумье, видно было, как мысли его теснили одна другую.

— Не хотим мы ваших денег, — отрезала женщина. У каждого из них было свое упорство.

— Не обращай внимания на то, что они говорят. Все равно я здесь не останусь.

— Постой, постой, — остановил ее отец. — И ты помолчи, мать. — Затем он обратился к Малышу: — Мы не можем отпустить Роз… даже за десять бумажек… да еще с неизвестным человеком. Откуда мы знаем, что ты будешь хорошо с ней обращаться?

— Я дам вам двенадцать, — предложил Малыш.

— Дело не в деньгах, — возразил мужчина. — С виду ты мне нравишься. И мы не станем препятствовать, если Роз устроится получше… только очень уж ты молод.

— Пятнадцать — мое последнее слово, — предложил Малыш. — Берите или отказывайтесь.

— Ты ведь ничего не можешь сделать без моего согласия, — заметил мужчина.

Малыш слегка отодвинулся от Роз.

— А я не очень-то и рвусь…

— Давай в гинеях.

— Я вам сказал свои условия… — Он с ужасом оглядел комнату — никто не может упрекнуть его, что он не сделал все возможное, чтобы избежать этого, не совершать больше преступлений… Когда мужчина открыл рот, ему показалось, что он слышит голос собственного отца, и эта женщина в углу — его мать, он торгуется из-за своей сестры и не испытывает никакого желания получить ее в жены…

Он повернулся к Роз.

— Я пошел, — и почувствовал, как в нем шевельнулась жалость к добродетели, которую не смогли ни исковеркать, ни уничтожить. Говорят, что у святых есть… как это?… «героические добродетели», героическое терпение, героическая выносливость, но он не мог разглядеть ничего героического в этом костистом лице, в выпуклых глазах; во время перебранки, когда в денежной сделке ее жизнь ставилась на карту, на лице ее отразилась только робкая тревога.

— Ну ладно, — добавил он, — с тобой мы скоро увидимся, — и пошел к двери. У порога он оглянулся — можно было подумать, что здесь собралась дружная семья. И тут он уступил, нетерпеливо и презрительно:

— Ладно. В гинеях. Я пришлю своего адвоката, — и вышел в зловонный коридор; Роз последовала за ним, задыхаясь от благодарности.

Он довел игру до последней карты, даже нашел в себе силы усмехнуться и сказать ей приятное:

— Я бы для тебя и на большее пошел.

— Ты вел себя просто чудесно, — с обожанием воскликнула она, проходя мимо вонючей уборной, но восторг ее был ядом — он как бы утверждал ее право на него, прямо вел к тому, чего она от него ожидала, — к ужасающему акту вожделения, которого он не испытывал. Она шла за ним, пока они не выбрались на свежий воздух Нелсон-Плейс. Среди развалин района Парадиз играли дети, на пустыре, где когда-то был его дом, дул морской ветер. Смутный инстинкт разрушения шевельнулся в нем, словно радость наслаждения открытым пространством.

Она повторила слова, уже сказанные ею когда-то:

— Даже представить себе не могла, как все устроится.

Мысли ее блуждали среди событий этого дня и вдруг пришли к неожиданному выводу:

— Вот никогда не думала, что хандра может пройти так быстро. Ты им, должно быть, понравился.

Айда Арнольд надкусила пирожное так, что крем выступил между крупными передними зубами. Она засмеялась немного развязно для маленькой гостиной в стиле Помпадур и сказала:

— Никогда не могла позволить себе тратить столько денег с тех пор, как рассталась с Томом. — Она откусила еще кусочек, немного крема застряло на пухлом языке. — Отчасти я обязана этим Фреду. Если бы он не дал мне совета насчет Черного Мальчика…

— Отступилась бы от этого дела, — предложил Коркери, — и просто повеселилась бы немножко. Ведь это же опасно.

— Ну, конечно, опасно, — согласилась она, но в ее больших глазах не было видно настоящего ощущения опасности. Ничто не могло заставить ее поверить, что и она, подобно Фреду, может попасть червям на съедение… Мысли ее не шли в этом направлении; как только они слегка отходили в сторону, стрелка автоматически включалась и возвращала ее, трепещущую от радости, на привычные рельсы, на пригородную линию с нарядными домиками, увеселительными заведениями для туристов и маленькими, тенистыми рощами для любовных утех на лоне природы. Она продолжала, разглядывая пирожное: — Я никогда не отступаю. Они даже представить себе не могут, какую кучу неприятностей на себя навлекли.