Брайтонский леденец - Грин Грэм. Страница 40

Дэллоу молча наблюдал за происходящим, и Малыш чувствовал, что сейчас этот друг бесит его больше, чем враг; как и Спайсер, он знал слишком много, и то, что он знал, было опаснее всего, что было известно Спайсеру. Спайсер знал только такое, из-за чего можно угодить на скамью подсудимых, а Дэллоу разгадал то, что знают лишь зеркало и простыни, — тайный страх и унижение.

— Что с тобой делается, Дэллоу? — спросил он, едва сдерживая ярость. Глупая физиономия со сломанным носом выразила крайнюю растерянность.

— Завидуешь? — хвастливо начал Малыш. — И правильно. Ведь ты видел ее. Она не то, что ваши крашеные шлюхи. Она — первый сорт. Я женюсь на ней из-за вас, но положу ее в постель для себя. — Он злобно повернулся к Дэллоу. — А у тебя что на уме?

— Слушай, — спросил Дэллоу, — ведь это та самая, что ты встретил на молу? Мне не показалось, что она такая уж распрекрасная.

— Ты… ты же ни черта не понимаешь, — разразился Малыш, — ты же лопух. Ты не можешь отличить первый сорт, даже когда на него глазеешь.

— Герцогиня! — заметил Кьюбит и расхохотался.

Безграничное возмущение пронизывало Малыша с головы до пят. У него было такое чувство, будто оскорбили его любимого человека.

— Полегче, Кьюбит, — пригрозил он.

— Не обращай на него внимания, — успокаивал его Дэллоу, — мы ведь не знали, что ты втрескался…

— У нас есть для тебя подарочки. Пинки, — не унимался Кьюбит, — обзаведение для дома. — Он указал на две непристойные безделушки, стоявшие на умывальнике рядом с пивом, — их было полно в брайтонских галантерейных магазинах: миниатюрный радиоприемник в виде кукольного стульчика с наклейкой «Самый маленький в мире двухламповый приемник А-1» и горчичница в виде ночного горшка с надписью «Для меня и моей девочки». Малыша охватил такой ужас, какого он никогда не испытывал, отвратительное сознание того, что он среди всех них единственный девственник. Он хотел ударить Кьюбита по физиономии, но Кьюбит, смеясь, увернулся. Оба прихлебателя выскользнули из комнаты — они не любили домашних потасовок. Малыш услышал, как на лестнице они захохотали.

— Тебе это в хозяйстве пригодится, — не унимался Кьюбит, — ведь в доме должна быть не только кровать! — Он и подтрунивал и подбадривал.

— Ей-богу, я сделаю с тобой то же, что сделал со Спайсером, — пригрозил Малыш.

Смысл его слов не сразу дошел до Кьюбита. Наступила длинная пауза. Кьюбит было захохотал, но увидел испуганное лицо Дэллоу и только тут понял.

— Что, что? — переспросил он.

— Да он рехнулся, — вмешался Дэллоу.

— Думаешь, ты больно уж ловкий, — продолжал Малыш, — Спайсер тоже так думал.

— Это же из-за перил, — сказал Кьюбит, — тебя же здесь и не было. К чему ты клонишь?

— Конечно, его тут не было, — подтвердил Дэллоу.

— Ты думаешь, тебе все на свете известно? — Всю свою ненависть Малыш вложил в слово «известно», и свое отвращение тоже: Кьюбит ведь знал все о «забавах», как и Друитт за свои двадцать пять лет брака. — Не все-то тебе известно… — Он хотел пробудить в себе гордость, но испытывал только унижение. «Самый маленький приемник А-1». Человек может знать все на свете, но раз он не попробовал этих грязных делишек, то он ни в чем не разбирается.

— К чему это он клонит? — спросил Кьюбит.

— Нечего тебе его слушать, — уговаривал Дэллоу.

— А вот к чему, — продолжал Малыш. — Спайсер оказался слабаком, а во всей банде только я знаю, что делать в таких случаях.

— Очень уж ты ретив, — огрызнулся Кьюбит, — ты что, хочешь сказать, что перила тут ни при чем? — Вопрос напугал его самого, ему не хотелось услышать ответ. Он стал неловко продвигаться к двери, не спуская глаз с Малыша.

— Ну, ясно, все дело в перилах; — примирительно сказал Дэллоу. — Я-то ведь там был.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Кьюбит, продолжая продвигаться к двери. — Для него всего Брайтона мало. Хватит с меня.

— Давай, — крикнул Малыш, — катись! Катись и помирай с голоду.

— Не буду я голодать, — возразил Кьюбит, — в этом городе есть кое-кто другой…

Когда дверь захлопнулась. Малыш повернулся к Дэллоу.

— Давай и ты уходи; — сказал он. — Вы думаете, что проживете и без меня; ну а мне стоит только свистнуть…

— Зачем ты так со мной разговариваешь? — обиделся Дэллоу. — Я тебя не оставлю. Я вовсе не собираюсь так скоро мириться с Крэбом.

Но Малыш не слушал его. Он повторил"

— Стоит мне только свистнуть! Они приползут обратно, — хвастливо добавил он. Затем подошел к железной кровати и улегся на нее… Какой долгий день!

— Быстренько звякни Друитту. Скажи ему, что с ее стороны нет никаких затруднений. Пусть он поспешно все улаживает.

— Если сможет, то на послезавтра? — спросил Дэллоу.

— Ну да, — согласился Малыш. Он слышал, как захлопнулась дверь, щека его подергивалась, он лежал, глядя в потолок, и думал: «Не моя вина, что они доводят меня до бешенства и толкают на такие дела; хоть бы люди оставили меня в покое…» При этом слове воображение его иссякло. Он лениво попытался представить себе этот «покой» — глаза его закрылись, и за сомкнутыми веками он увидел в бесконечной серой мгле страну, каких он не знал даже по открыткам, — места, еще менее известные, чем Большой Каньон или Тадж-Махал. Он опять открыл глаза, и мгновенно по его жилам снова потек яд — там, на умывальнике, стояли подарки Кьюбита. Он был как ребенок, больной гемофилией, — от каждого прикосновения выступала кровь.

В коридоре отеля «Космополитен» приглушенно прозвенел звонок; сквозь стену, к которой примыкало изголовье кровати, Айда Арнольд услышала голос, звучавший без перерывов: за стеной была, наверное, комната для заседаний и кто-то делал доклад, а может быть, говорил в диктофон. Фил спал, рот его был слегка приоткрыт, в нем виднелся пожелтевший зуб с металлической пломбой… Повеселились… человеческая природа… никому не причиняет вреда… В настороженной, печальной, неудовлетворенной душе с точностью часового механизма возникали старые оправдания. Что может сравниться с порывом вожделения? Мужчины, правда, всегда подводят, когда доходит до дела. С таким же успехом она могла бы посмотреть все это в кино.

Но вреда такое никому не приносило, этого требовала человеческая природа, никто ведь не мог назвать ее испорченной — может, просто слегка беспутной и легкомысленной, есть в ней немножко вольности, но нельзя сказать, что она, как некоторые, извлекает из этого выгоду, выжимает из мужчины все соки и вышвыривает его, как изношенную перчатку. Она знала, где Добро и где Зло. Бог совсем не против того, чтобы люди поступали, как требует их природа, он против того… Ее мысли отвлеклись от Фила, лежавшего рядом, к ее Миссии — творить добро, добиться, чтобы зло было наказано…

Она села на постели и охватила руками круглые голые колени; в ее неудовлетворенном теле снова росло волнение. Бедный старина Фред — его имя больше не звучало ни горестно, ни возвышенно. Она помнила его очень смутно — только монокль и желтый жилет, совсем такой же, как у старого Чарли Мойна. Все это было несущественно, важна была охота за преступниками. Она чувствовала себя так, как будто поправлялась после болезни.

Фил приоткрыл глаза, покрасневшие от непосильных ему любовных утех, и понимающе посмотрел на Айду.

— Проснулся, Фил? — спросила она.

— Пожалуй, дело уже подходит к обеду, — сказал Фил. Он нервно улыбнулся. — О чем ты думаешь, Айда?

— Я только что подумала, — ответила Айда, — что сейчас нам больше всего на свете нужен один из сообщников Пинки, кто-нибудь, кто струсил или разозлился. Ведь они рано или поздно начинают трусить. Нам только нужно подождать.

Она встала с постели, открыла чемодан и стала вынимать платья, подходящие, по ее мнению, для обеда в отеле «Космополитен». Розовый свет настольной лампы затмил слабо мерцающий ночник. Она потянулась; у нее больше не было ни вожделения, ни разочарования — рассудок был ясен. На берегу почти стемнело, край воды был похож на нанесенные белилами письмена — большие расползающиеся буквы. На таком расстоянии их невозможно было прочесть. Чья-то тень склонилась с безграничным терпением книзу и извлекла из-под гальки какие-то отбросы.