Прекрасный инстинкт (ЛП) - Холл С. Э.. Страница 76

— Мне бы хотелось так думать. Каждый день работаю над тем, чтобы стать еще ближе. Собственно говоря, возможно, в скором времени вам придется звать меня Кэннон.

— Это его имя, папа.

— Спасибо, сынок, я в курсе, — он широко улыбается Коннеру. — Ну что ж, Бог свидетель, Коннер превосходно разбирается в людях. И что до этого, — кивком головы мой отец указывает на меня. — Если вы расположили ее к себе, то, безусловно, заслужили право, чтобы к вам обращались Кэннон.

— Что скажешь, Лиззи, я расположил тебя к себе? — спрашивает Кэннон, слишком самоуверенный в себе.

— Заткнись, — я закатываю глаза.

— О, да, — Ричард хлопает его по спине, — ты ей нравишься.

Что ж, ладненько, шоу «Семейка Брэдли» длилось всего лишь тридцать минут, поэтому пора ЕХАТЬ.

— Коннер, где все твои вещи? — я спрашиваю.

— В нашей с Воном комнате, — он лучезарно улыбается.

Я нацеливаю всю свою язвительность на Дика — заслуженная, общепринятая форма имени Ричард — и упираюсь руками в бока.

— Ты отдал половину его комнаты кому-то еще? Их тут девять, и он появился здесь первым. Какого черта ...

Моя бешеная тирада резко прерывается… Коннером.

— Я хочу жить вместе с Воном, он веселый. Это прекрасная идея, да, Бетти?

Чувствуя себя перегруженной, я тру виски и зажмуриваю глаза.

— Приятель, — говорю я как можно спокойнее, — пожалуйста, иди и собери свои вещи. Нам пора уезжать.

— Лиззи, может тебе стоит…

— Не лезь не в свое дело, Кэннон! Он не твой брат, не твоя забота! Я. САМА. РАЗБЕРУСЬ.

— Сэр? — он умоляюще смотрит на моего отца, чьи губы подергиваются, когда он вытягивает руку, как бы говоря «конечно же, чувствуй себя как дома», и слегка наклоняется.

— Я захвачу два бокала скотча и буду ждать тебя в кабинете. Третья дверь справа, — указывает он.

А затем вечно лезущий не в свое дело неандерталец поднимает меня, забрасывает на плечо и тащит по коридору дома, где я провела свое детство. Я слышу, как Коннер прыскает со смеху, а потом кричит.

— Я тоже собираюсь играть, сестра! Пока!

Вероятно, он отправился на поиски многочисленного потомства Лауры, без сомнения, запертого на чердаке и выживающего за счет печенья, посыпанного подозрительной белой сахарной пудрой.

Кэннон бесцеремонно кидает меня на обтянутый кожей диван и встает между мной и дверью.

— Ты, — он грозно указывает на меня пальцем, — ведешь себя как задница. Я люблю тебя, и я не сержусь на тебя, но, черт возьми, ты, ведьмочка, страдающая перепадами настроения, сексуальная девчонка, хоть раз, закрой нахрен свой рот и послушай! Оглянись вокруг, любимая, все, что тебе нужно, чтобы остановить боль, находится прямо перед тобой.

— Тебе это понадобится. — Дик большими шагами заходит внутрь, закрывает дверь и предлагает Кэннону стакан янтарной жидкости со льдом. — Элизабет, — он принимает высокомерную позу, сев за чересчур большой стол, видимо, компенсирующий нехватку чего-то, и кладет лодыжку одной ноги на колено другой. — Сначала ты была юной и ранимой. Затем ты стала рассерженной и сбитой с толку. Далее ты дошла до горькой, направленной на защиту, открытой ненависти. Теперь, теперь ты остановилась на достигнутом, но ты до смерти напугана необходимостью проживать каждый день без своих обычных защитных механизмов. Поэтому, пора взрослеть, юная леди! — рявкает он, хлопнув рукой по столу. — Ты молода, красива, талантлива, состоятельна, ответственна, любима, — он бросает взгляд в сторону Кэннона, который резко кивает, — и ты напрасно тратишь все это на вопиющую глупость. Я принес извинения за каждую роль, которую сыграл в этом, и убил бы за возможность искупить свою вину.

В Кэнноне просыпается доля сострадания или, быть может, сочувствия, и он подходит ближе, чтобы сесть на диван рядом со мной, пытаясь дважды схватить меня за руку с тех пор, как я пресекла его первую попытку.

Мой отец открывает ящик стола и, порывшись в нем, закрывает его и подходит ко мне.

— Это ключ от депозитной ячейки, принадлежавшей твоей матери в Федеральном банке в центре города на пересечении бульвара Пэтти и Варна. Перед входом стоит бронзовая статуя лошади, — он вкладывает ключ в мою ладонь, с трудом разгибая мои пальцы. — Я не знаю номера ячейки, так как никогда не был в банке, но пароль — Дасти.

Имя моего пони.

— Что в ней? — произношу я шепотом.

— Как я сказал, я никогда там не был. Но как ее единственная дочь, — он замолкает, достает носовой платок, который я так ненавижу, и промокает глаза, — я бы предположил, что там драгоценности: ее, может быть, ее матери. Я не знаю. Зато я точно знаю, что изменил свое мнение по поводу нашего компромисса. Я восемь лет держал язык за зубами, не рассказывая историю, мне не принадлежавшую. Я раскаялся и исповедался перед обоими, тобой и Богом, и с меня хватит. Коннер живет в хорошем, безопасном месте. Он любит меня, он любит Лауру и ее детей, но прежде всего, вне всякой конкуренции, он любит тебя, Элизабет. Позволь ему и мне жить спокойно, насколько это возможно, и разберись в себе. Время пришло.

— Ты считаешь, что несколько колье решат все проблемы? — рявкаю я, свирепо уставившись на него, как на человека, который, очевидно, выжил из ума.

— Элизабет, — он вздыхает, ворошит свои волосы и направляется к двери, — заткнись. Коннер и я будем здесь, когда ты вернешься, но только я буду отвечать на вопросы, и без его присутствия, а не за обеденным столом, который накроют Лаура и Альма.

Должно быть, я выгляжу душевнобольной, переводя взгляд от двери, которую он закрыл за собой, к бронзовому ключу, прожигающему мою руку, и к Кэннону, а потом снова повторяю все по кругу.

— Больше никаких отговорок. Ты напугана? — спрашивает Кэннон.

— Нет! — огрызаюсь я. Я не напугана. Я давно ждала этой возможности. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. Так ведь?

— Ох, думаю, ты имеешь в виду «да». Знаешь, даже когда ты прячешься и строишь стену за стеной, я все равно нахожу тебя, вижу тебя. Так что тебе следует выйти и позволить любому увидеть твою красоту.

Его мягкая улыбка больше наполнена любовью, чем жалостью, поэтому, пощадив его, я бросаюсь в его объятия. Но я никогда не признаюсь, что жутко напугана. Он целует меня в макушку.

— Я рядом.

Несмотря на то, что мне требовалось название банка или улицы, но и бронзовая лошадь — весьма примечательный ориентир.

Я прошу Кэннона не глушить двигатель на случай, если я просто забью на эту тайную ячейку и вместо этого ограблю заведение. Но как вы думаете, что он сделал?

Выключил двигатель и, переплетая свои пальцы с моими, открыл двери и предложил мне войти первой, прошептав за моей спиной «я люблю тебя».

Кто бы сомневался.

Красивая темноволосая женщина с бейджем, на котором написано «Риза, управляющий», приветствует нас в двух шагах от входа. Лучше бы ей здесь и стоять, поскольку им нужны все посетители, которых они только могут заполучить, чтобы окупить эту уродливую лошадь перед входом.

Почему Кэннон сморщивает свой прелестный нос, глядя на меня? Даже не знаю. Я ведь не сказала этого вслух.

— Приятно с вами познакомиться, Риза, — он пожимает ей руку, всколыхнув ее чресла (опять же, если у нас, женщин, они есть) своим высоковольтным шармом и голосом, от которого подгибаются пальцы на ногах. — Это Элизабет Кармайкл, отец дал ей ключ и отправил все выяснить по поводу банковской ячейки.

А Риза хороша, так вышколена и профессиональна, что отступи она назад хотя бы на дюйм, мой опытный циничный взор не заметил бы, как у нее слегка расширились зрачки и поджались губы. Но, увы, я прямо перед ней. И я это заметила.

— Вы дочь Анны? — спрашивает она.

— Была, — я скрещиваю руки на груди. — Если вы были знакомы с ней, то знаете, что она умерла. Семь лет назад. Это было в газетах и вообще везде, — я грубо насмехаюсь, — поэтому правильнее сказать «была».