Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой - Грин Грэм. Страница 6
Все это она рассказала дочери в приступе истерики.
Потом доктор Фишер обо всем узнал. Он стал ее допрашивать, и она сказала ему правду, а он правде не поверил, хотя, возможно, и поверил, но ему было все равно, изменяла она ему с мужчиной или с пластинкой Хейфеца, с кошачьим концертом, которого он не понимал. Она убегала от него в тот мир, куда он не мог за ней последовать. Его ревность так на нее действовала, что она поверила, будто у него на это есть основания: она почувствовала себя в чем-то виновной, хотя в чем именно — не знала. Она просила прощения, она унижалась, она рассказала ему все — даже какая пластинка Хейфеца ей больше всего нравилась, а потом ей всегда казалось, что в минуты близости он ее ненавидит. Она не могла объяснить это дочери, но я себе представлял, как это было, как он вонзался в нее, словно закалывал врага. Но один решающий удар не мог его удовлетворить. Ему нужна была смерть от тысячи ран. Он сказал, что прощает ее, и это только усугубило чувство ее вины — значит, было что прощать, — но он сказал также, что никогда не сможет забыть ее измены… какой измены? И вот он будил ее по ночам, чтобы закалывать снова и снова. Она узнала, что он выведал фамилию ее друга, этого безобидного маленького любителя музыки, пошел к его хозяину и дал пятьдесят тысяч франков, чтобы тот его уволил без рекомендации. «Хозяином был мистер Кипс», — рассказала она. Ее друг был просто конторщиком, отнюдь не важной персоной, мелкой сошкой, которую легко заменить другой мелкой сошкой. Его единственным достоинством была любовь к музыке, но об этом мистер Кипс ничего не знал. Доктора Фишера еще больше оскорбляло то, что этот человек так мало зарабатывал. Его бы не обидело, если бы жена изменила ему с другим миллионером, — так по крайней мере считала мать Анны-Луизы. Он безусловно презирал бы Христа за то, что тот был сыном плотника, если бы Новый завет со временем не стал приносить такую колоссальную прибыль.
— А что случилось с тем человеком?
— Мать так этого и не узнала, — сказала Анна-Луиза. — Он просто исчез. А всего через несколько лет исчезла и моя мать. Я думаю, она была как те африканки, которые могут заставить себя умереть. Она только однажды заговорила со мной о своей личной жизни — я тебе все это рассказала. Насколько запомнила.
— А ты? Как он обращался с тобой?
— Плохо он никогда со мной не обращался. Для этого я его недостаточно интересовала. Но знаешь, мне кажется, что маленький конторщик мистера Кипса действительно уколол его в самое сердце и он так и не оправился от этого укола. Может, тогда он и научился ненавидеть и презирать людей. Вот он и пригласил жаб, чтобы развлечься после смерти матери. Первой из них стал, конечно, мистер Кипс. По отношению к мистеру Кипсу у него душа была не на месте. В известном смысле отец ему себя выдал. И раз мистер Кипс все знал, отцу надо было его унизить, как он унижал мою мать. Он нанял его своим поверенным в делах, чтобы заткнуть ему рот.
— Что же он устроил мистеру Кипсу?
— Ты ведь не знаешь, как он выглядит.
— Знаю. Я видел его, когда в первый раз пытался встретиться с твоим отцом.
— Тогда ты знаешь, что он согнут почти вдвое. Что-то не в порядке с позвоночником.
— Да. Мне показалось, что он похож на семерку.
— Отец нанял известного детского писателя и очень хорошего карикатуриста, и вместе они создали книгу в картинках: «Приключения мистера Кипса в поисках доллара». Он подарил мне сигнальный экземпляр. Я тогда не знала, что существует настоящий мистер Кипс, и книга показалась мне очень смешной и очень жестокой. В книге мистер Кипс все время согнут вдвое и все время находит монеты, оброненные прохожими. Книга появилась в рождественские дни, и отец устроил — понятно, за деньги, — чтобы она была броско выставлена в витринах всех книжных магазинов. Книгу поместили на такой высоте, чтобы сгорбленный мистер Кипс, проходя мимо, мог ее увидеть. Имя юриста — особенно юриста-международника, который занимается громкими уголовными делами, — не пользуется широкой известностью даже в родном городе, и, кажется, только хозяин одного книжного магазина возражал против этой затеи, опасаясь ответственности за диффамацию. Но отец обязался заплатить любой штраф. Наверно, большинству детей свойственна жестокость: книга имела шумный успех. Последовало много переизданий. Одна из газет даже стала печатать такие комиксы. Думаю, что отец заработал на этом немалые деньги, и это доставило ему изрядное удовольствие.
— А мистер Кипс?
— Он узнал об этом на первом из званых ужинов отца. Каждый нашел возле своего прибора маленький, но роскошный подарок — из золота или платины; каждый, кроме мистера Кипса: он получил большой бумажный пакет со специально переплетенным в красный сафьян экземпляром книги. Наверное, он пришел в бешенство, но перед другими гостями ему пришлось притвориться, будто это шутка, — ведь он ничего не мог поделать: отец платил ему огромное жалованье ни за что ни про что и он потерял бы его в случае ссоры. Кто знает? Быть может, он сам скупил все это множество экземпляров, и потому книга была распродана. Все это мне рассказал отец. Он считал эту историю очень забавной. «Но за что страдает бедный мистер Кипс?» — спросила я. Конечно, он не открыл мне настоящей причины. «Ну, со временем я посмеюсь над каждым из них», — ответил он. — «Тогда со временем ты потеряешь всех своих друзей» — сказала я. «Ошибаешься, — заявил он. — Все мои друзья богачи, а богачи жадны. У богачей нет гордости, они гордятся только своим состоянием. Церемониться надо с бедняками».
— Тогда мы с тобой в безопасности, — заметил я. — Мы не богачи.
— Да, но, может быть, для него мы недостаточно бедны.
Она обладала мудростью, и в этом я не мог с ней тягаться. Возможно, это была еще одна из причин, почему я ее любил.
8
Теперь, когда я остался один в этой квартире, я стараюсь припомнить, до чего же мы были счастливы накануне того первого ужина с жабами. Но как выразить словами счастье? Описать ощущение несчастья легко: я был несчастлив, говорим мы, потому что… Мы вспоминаем то и это, приводим всякие причины, а счастье подобно островам далеко в Тихом океане, которые, по рассказам матросов, выплывают из дымки там, где их никогда не отмечал ни один картограф. Потом остров снова исчезает на целое поколение, но ни один мореплаватель не может быть уверен, что он существовал только в воображении какого-то давно умершего моряка. Я повторяю себе снова и снова, как я был счастлив в те дни, но, когда пытаюсь мысленно найти причину этого счастья, не нахожу ничего осязаемого.
Дает ли счастье физическая близость? Конечно, нет. Это возбуждение сродни безумию, иногда — почти мука. Быть может, счастье — просто тихое дыхание рядом со мной на подушке или шорохи на кухне по вечерам, когда я возвращался с работы и читал «Журналь де Женев», сидя в нашем единственном кресле? Мы вполне могли позволить себе купить второе кресло, но на ото у нас не хватало времени, а когда мы наконец приобрели его в Веве — с машиной для мытья посуды в придачу, которая заменила грохотом мотора веселое бренчание тарелок в руках, — остров безмерного счастья уже затерялся в тумане.
К тому времени перед нами стала маячить близкая угроза ужина у доктора Фишера, и мысли о нем обуревали нас минуты молчания. Тень, темнее ангела смерти, прошла над нашими головами. Однажды в конце такого долгого молчания я высказал свою мысль вслух:
— Кажется, все-таки напишу ему, что не смогу прийти. Я сошлюсь…
— На что?
— Скажу, что мы едем отдыхать, будто фирма отпускает меня как раз на этот день.
— В ноябре люди не берут отпуск.
— Тогда я напишу, что тебе нездоровится, и я не могу тебя оставить.
— Он знает, что у меня лошадиное здоровье.
Это в какой-то мере было правдой, но лошадь была чистокровная, а они, кажется, требуют ухода. Анна-Луиза была стройной, тоненькой. Я любил трогать ее скулы и голову. Сила ее проявлялась главным образом в тонких запястьях, которые были крепки, как манильский канат: она легко могла отвинтить крышку банки, которая мне не поддавалась.