Вершители Эпох (СИ) - Евдокимов Георгий. Страница 96

Вокруг была пустота — даже не бесцветная, просто «ничего». Она не знала, сколько это длилось, но показалось, что долго, потому что, когда что-то появилось рядом с ней, искрясь и подрагивая, она улыбнулась — искренне и по-детски. Это была линия судьбы — маленькая и девственно светлая, как только что взошедшее солнце. Она была из крепко связанных между собой, сжатых в одну сплошную длинную вереницу ярких пятнышек, пышущих огненным теплом. Потом появились ещё, ещё, и ещё, и вот уже Вайесс шла в коридоре из бесконечно одинаковых линий, тянущихся системными вариациями до самого горизонта, и каждая судьба менялась, разветвляясь притоками в разные стороны, соединяясь с остальными, постоянно преображаясь. Это была самодостаточность, вселенское спокойствие, и в этот момент она поняла: здесь не было ничего «важного» или «неважного», не было ничего «главного» или «второстепенного», здесь был просто мир такой, какой он есть — с бесконечностями вариаций, со способом реализовать любую возможность, и эта реализация не зависела от Вершителей или Судей — она зависела только от этих маленьких точек-мыслей, потом становившимися пятнами-событиями. На самом деле, Вершителей… не существовало, или, наоборот, каждая из этих линий была линией Вершителя, и каждая так или иначе влияла на все остальные, и ни одну, конечно, нельзя было обрывать по собственной воле.

— Всё это время, — подумала она вслух, если только здесь существовали слова, — баланс нарушали… мы.

А потом она увидела их — две бесконечные красные линии — оборванные, израненные и потрескавшиеся от старости. Вселенная показала ей — они были ошибкой системы, заклинившей деталью, случайно появившейся от переизбытка энергии. Вайесс увидела их прошлое, уходящее вглубь веков, и все сделанные ими изменения, каждую переделанную человеческую жизнь, сплетённую с Нимами судьбу Фатума, и с ней — судьбу Джона Фолкса, увидела настоящее, застывшее картинкой на одном из пятен, и посмотрела в будущее, туда, где через пару шагов обе судьбы одновременно обрывались, возвращая рисунку идеальную геометричность.

Она коснулась обеих линий, и по ним побежали потоки воли, переливавшейся в её тело через соединения с каждым человеком пятнадцати миров. Она принимала их на себя не как владелец, а как посредник между необходимостью и собственной миссией, вливая их в чёрное, как ночь, и тонкое, как воздух, лезвие. Медленно потянулось время, с каждым мгновением возвращаясь в норму и перекрывая собой иллюзорное видение мира судеб. Вайесс заметила, как порвал распавшийся кокон Энью, как преодолел расстояние между ней и Фабулой, как создал из магии короткий нож… Душа рвалась остановить его, пресечь, самое главное, спасти Джона Фолкса, так что она повернула лезвие в его сторону, и тут же сдвинула обратно, пресекая собственные мысли. Ей показали, что этот вариант — единственный, и в этот раз не могла помочь ни её способность к импровизации, ни напитавшая её сила.

— Ты говорил, что придётся чем-то жертвовать, если необходимо, — обратилась она к нему, даже не надеясь, что он услышит. — Не думала, что придётся жертвовать таким.

Лезвие само подалось вперёд, утягивая её за собой и перетекая из руки в руку чёрным воском рукояти. Ей это надоело, надоело, что сама не может взять это в руки и поступить как считает нужным, надоело, что её тянут за собой, что из раза в раз она возвращается в волонтёрский отряд беспомощностью, бессилием, отрешённостью. Ей снова крутили как игрушкой эти надменные, бесстрастные, розово-голубые, переливающиеся тенями облака. И, оказалось, ничего она не оставила, да и как можно было оставить, как — забыть, пересилить, что должно случиться, чтобы она наконец поняла, поняла, «куда дальше» и «как дальше», но пока что перед глазами была такая же бессмысленность, как и в сердце, а клинок всё двигался вперёд, прорубая путь через секунды и ведя за собой её послушные руки.

— Нет! Пожалуйста, — по щекам градом катились кровавые слёзы, и жадно хватала их горечь татуировка, впитывая в себя эмоции, пока зазубренный клинок неминуемо приближался к цели. — Нет! В сторону!

Фатум отреагировал слишком медленно, или, может, она была быстрее, но когда он заметил, было уже слишком поздно и для него, и для Джона Фолкса. Два меча — чёрный и бесформенный, как космос, и синий, как штормовое море, — плавно прорезали одежду, потом кожу, добираясь до сердец через разрубленные ниточки уходящей жизни. Вайесс увидела, как на единственное мгновение слетает с лица парня эта вечно задиристая ухмылка, как разглаживается шрам, на секунду возвращая того улыбчивого парня, которого, наверное, когда-то знал Джон, и который теперь смотрел на неё, крепко держась за лезвие и всаживая его всё глубже и глубже в собственную память. Момент остановился разделённой реальностью, и они оказались вдвоём где-то посередине хода времени, будто время для них вдруг пошло в обратную сторону, уничтожая само себя.

— Забирай, — прошептал Юнмин, вкладывая что-то мягкое ей в руку, и из уголка рта потекла светлая струйка бессмертия. — Если он верит в тебя, я тоже.

— Я ничего… — плакала Вайесс, удивляясь тому, как могло скопиться внутри столько слёз. — Я ничего не могу. Я бесполезная… Я не могу ничего решить.

— Послушай… Говорю тебе как тот, кто видел гораздо, гораздо больше, — хмыкнул парень, кладя ладонь на раскиданные во все стороны чёрные щупальца волос, и те послушно улеглись на место, шипя от касания белизны. — Тебе не нужно ничего решать. Не нужно…

— Он сказал…

— Ты всё видела сама, и теперь то, что ты хочешь узнать, уже внутри тебя. Ничего не важно — ни я, ни Джон, ни целый мир, ни эта дурацкая миссия. Ты уже — часть Вселенной, ты стала тем, кем Он гордится…

— Что мне нужно делать?

— А что ты хочешь?

Рассыпались на части две красные линии, вместе с собой разрывая межреальность, съёжившуюся в одну точку. Вайесс смотрела из неё, как исчезают две долгие, как вечность, жизни, растворяются в успокоившемся море и заделанных трещинах, как всё вокруг становится ярче и насыщеннее, а внутри, в самой душе, что-то падает и разлетается на осколки, окончательно и бесповоротно сломанное. В этот момент она — Вселенная, она — Пустошь, и по коже скальпом стекает боль, позабытая много веков назад, человеческая боль. Она переполняет её, рвётся наружу, и в тот самый момент, когда отрывается и сгорает последний осколок красных линий, последний осколок её прошлой, открывается в глубинах мироздания Око, и из черноты её бесчувственности сыпется волнами чёрный, металлический песок, погребая под собой остатки Тральмара и вбирая в себя остатки жизни Судей. Момент неравновесия, момент передачи полномочий разделяет всё на «до» и «после», пока создающее новую Пустошь Око смотрит ей прямо в глаза — и радужка этого, нового Ока голубая, как дождь, как свет галактики над головой, как последние минуты заката, голубая, как самое светлое будущее.

Её тело собирается чёрным огнём из воздуха, и белая сила Судей, соединённая с силой Пустоши, рвётся наружу пожирающими материю пламенными языками, из глубины которых отчаянно вглядываются в мёртвое тело два звёздных глаза. «Что ты хочешь?» — вопрос роится в голове необузданной раной, водоворотом воспоминаний, а перед глазами — всё ближе и ближе безжизненная оболочка Учителя и склонившаяся над ним крючковатая фигура Ученика. Песок под ногами, будто намагниченный, шлейфом тянется за ней, пока она присаживается на одно колено и приставляет, сама не понимая зачем, два пальца к шее Джона Фолкса. Пульса нет. Что-то бормочет себе под нос Энью, но Вайесс теперь только видит на его месте пустую, прогнившую в соку собственного отчаяния оболочку.

Она осторожно поднимает Джона на руки, так, будто он ещё жив, и будто каждая клетка его тела — бесценное сокровище. Скукоживается и опадает въевшаяся в тело чешуя, превращаясь в песок и разлетаясь по округе ветром. Энью провожает её взглядом, и, наверное, сейчас в его глазах она снова похожа на Бога — в его, но только не в её собственных. Вспыхивает мраком огонь на пальцах, и впереди из земли вырастает, скручиваясь смерчами темноты, башня, поднимаясь всё выше и выше к таким же безразличным облакам. Лестница пахнет гарью и дымом, а Вайесс всё продолжает переступать ступеньку за ступенькой, утопая в бесконечности одинаково тяжёлых секунд, пока не оказывается на самом верху. Врезается в волосы порыв ветра, унося с пряди в темноту ночи сероватую треугольную заколку — осколок металлической звёздочки. Вайесс поднимает руки, проводя в воздухе превращающиеся в полотно замысловатые контуры, и через несколько секунд опускает тело в маслянистую прозрачную субстанцию, растекающуюся овалом в метре над землёй и бережно принимающую на себя человеческую тяжесть.