Монсеньор Кихот - Грин Грэм. Страница 10

— Он сказал Блудному сыну, что государство, в котором существует частная собственность на землю и на средства производства и где господствует капитал, каким бы это государство демократическим себя ни считало, — является государством капиталистическим, механизмом, изобретенным и используемым капиталистами, чтобы держать в подчинении рабочий класс.

— Ваша история стала не менее скучной, чем мой молитвенник.

— Скучной? Вы называете это скучным? Да я же привел вам слова самого Ленина. Неужели вы не видите, что тот старик крестьянин (а мне он представляется с бакенбардами и бородой, вроде Карла Маркса) впервые заронил в уме Блудного сына мысль о классовой борьбе?

— И как же ведет себя дальше Блудный сын?

— Пробыв неделю дома и окончательно разочаровавшись, он на рассвете (красном рассвете) снова уходит на свиную ферму к бородатому старику крестьянину, решив отныне принять участие в борьбе пролетариата. Бородатый старик крестьянин издали видит, как он приближается, выбегает ему навстречу, обнимает его и целует, а Блудный сын говорит: «Отец, я согрешил, я недостоин называться твоим сыном».

— Конец истории кажется мне знакомым, — сказал отец Кихот. — И я рад, что вы сохранили свиней.

— Кстати, о свиньях, не могли бы вы ехать побыстрее? По-моему, мы делаем не более тридцати километров в час.

— Это любимая скорость «Росинанта». Он ведь старенький — нельзя перетруждать его в такие годы.

— Но нас же обгоняют все машины.

— Какое это имеет значение? Его предок никогда и тридцати километров в час не делал.

— А ваш предок никогда дальше Барселоны не ездил.

— Ну и что? Он действительно не удалялся от Ламанчи, но в мыслях своих совершал далекие странствия. Как и Санчо.

— Насчет мыслей моих ничего не могу сказать, а вот в желудке у меня происходит такое, точно мы уже неделю едем. Колбаски и сыр отошли ныне в область воспоминаний.

В самом начале третьего они поднялись по ступенькам ресторана «У Ботина». Санчо заказал две порции молочного поросенка и бутылку красного вина «Маркес де Мурьета» ["Маркиз де Мурьета" (исп.)].

— Удивительно, что вы предпочитаете аристократию, — заметил отец Кихот.

— Ради блага партии можно временно примириться с существованием аристократов — как и священников.

— Даже священников?

— Да. Некий бесспорный авторитет, которого мы не будем называть, — и он окинул быстрым взглядом столики по одну и по другую сторону от них, — писал, что пропаганда атеизма в определенных обстоятельствах может быть не только не нужна, но и вредна.

— Неужели Ленин действительно написал такое?

— Да, да, конечно, но лучше не произносите это имя здесь, отче. Кто его знает. Я ведь говорил вам, какие люди бывали здесь во времена нашего горячо оплакиваемого лидера. А леопард не меняет своих пятен.

— В таком случае зачем же вы меня сюда привели?

— Потому что нигде так не готовят молочных поросят. К тому же ваш воротничок может служить вам в известной мере защитой. А еще большую защиту вы получите, когда наденете пурпурные носки и пурпурный…

Появление молочного поросенка прервало его речь, и они какое-то время обменивались лишь знаками, которые едва ли могли быть неверно истолкованы тайным полицейским агентом, кто бы он ни был, — к примеру, когда в воздух взлетала рука с вилкой во славу «Маркеса де Мурьеты».

Мэр издал удовлетворенный вздох.

— Вы когда-нибудь ели более вкусного молочного поросенка?

— Я вообще никогда еще не ел молочных поросят, — не без стыда ответил отец Кихот.

— А что вы едите дома?

— Обычно бифштекс — я ведь говорил вам, что Тереса великолепно готовит бифштексы.

— Мясник у нас реакционер и бесчестный человек.

— Но бифштексы из конины у него отличные. — Отец Кихот не успел сдержаться, и запретное слово сорвалось у него с языка.

Быть может, именно вино дало отцу Кихоту силы противостоять мэру, а мэр вздумал за свой счет снять номера в отеле «Палас». Однако отцу Кихоту достаточно было увидеть сверкающий, заполненный шумной толпою холл.

— Да как вы можете — вы, коммунист?..

— Партия никогда не запрещала нам пользоваться буржуазным комфортом, пока он существует. Ну и потом здесь, безусловно, легче изучать наших противников. Кроме тоге, как я понимаю, этот отель — сущая ерунда по сравнению с новым отелем, который построили в Москве на Красной площади. Коммунизм ведь не против комфорта, даже не против так называемой «роскоши», если пользуются ею трудящиеся. Но, конечно, если вы предпочитаете ночевать без комфорта и умерщвлять свою плоть…

— Как раз наоборот. Я готов пользоваться комфортом, но здесь я не смогу им насладиться. Ведь чувство комфорта зависит от умонастроения.

Они отправились наугад на розыски более скромного квартала. Внезапно «Росинант» встал, и ничто уже не могло сдвинуть его с места. На улице, ярдах в двадцати от них, виднелась надпись «Albergue» [гостиница (исп.)] и выцветшая дверь под ней.

— «Росинант» все правильно чует, — сказал отец Кихот. — Здесь мы и остановимся.

— Но здесь такая грязища, — сказал мэр.

— Тут явно живут люди очень бедные. Так что, я уверен, они охотно нас приютят. Они же в нас нуждаются. А в отеле «Палас» никто в нас не нуждался.

В узком коридоре их встретила старуха и с изумлением уставилась на них.

Хотя никаких признаков других постояльцев заметно не было, она сказала им, что у нее свободна всего одна комната — правда, там две кровати.

— А ванна там есть?

Нет, ванны нет, сказала она, но этажом выше есть душ, а в комнате, которую они будут делить, есть умывальник с холодной водой.

— Что ж, мы согласны, — сказал отец Кихот.

— Вы с ума сошли, — сказал ему мэр, когда они очутились одни в комнате, которая, как не мог не признать отец Кихот, выглядела весьма мрачно. — Мы приехали в Мадрид, где десятки хороших недорогих гостиниц, и вы селите нас в этом немыслимом месте.

— «Росинант» устал.

— Нам еще повезет, если нас тут не прирежут.

— Нет, нет, старуха — женщина честная, я это знаю.

— Откуда вы это можете знать?

— По глазам видно.

Мэр в отчаянии воздел руки к небу.

— После того, как мы выпили столько доброго вина, — сказал отец Кихот, — сон у нас где угодно будет крепкий.

— Я, к примеру, ни на секунду глаз не сомкну.

— Но она же из ваших.

— Ни черта не понимаю!

— Из бедняков. — И поспешно добавил: — Конечно, и из моих тоже.

Отцу Кихоту сразу стало легче, когда он увидел, что мэр лег на кровать в одежде (а мэр боялся, что, если разденется, его легче будет прирезать), ибо отец Кихот не привык раздеваться при других, а до наступления темноты, подумал он, мало ли что, ну мало ли что может случиться и вывести его из затруднительного положения. Он лежал на спине, прислушиваясь к мяуканию кошки, прогуливавшейся по черепичной крыше. Может, подумал он, мэр забудет про мои пурпурные носки, и предался мечтаниям о том, как они будут ехать дальше и дальше, как будет крепнуть их дружба и углубляться взаимопонимание, и даже наступит такой момент, когда их столь разные веры придут к примирению. Может, мелькнуло у него в голове перед тем, как он погрузился в сон, мэр и не совсем не прав по поводу Блудного сына — насчет счастливого конца, радостной встречи, которую устроил ему дома отец, заколов откормленного тельца. Правда, конец притчи представлялся ему несколько неправдоподобным…

— Я недостоин называться твоим монсеньором, — пробормотал отец Кихот, погружаясь в сон.

Разбудил его мэр. Отец Кихот не узнал его при слабом свете угасающего дня и с любопытством, но без страха, спросил:

— Кто вы?

— Я — Санчо, — сказал мэр. — И нам пора идти за покупками.

— За покупками?

— Вы же произведены в рыцари. Так что мы должны купить вам меч, шпоры, шлем — пусть даже это будет тазик цирюльника.

— Тазик цирюльника?

— Пока вы почивали, я целых три часа глаз не сомкнул, чтобы они нас не прирезали. А ночью вы будете нести вахту. В этом грязном приюте, куда вы нас поместили. Будете нас охранять с помощью вашего меча, монсеньор.