Монсеньор Кихот - Грин Грэм. Страница 34

— Как же я мог его убить — ведь это он отказался мне отпустить грехи?

— Достаточно логично. А почему он тебе отказал?

— Он сказал, что я издеваюсь над исповедью.

— О, господи, я же совсем забыл. Это Тереса послала тебя… Нехорошо она поступила. Правда, намерения у нее были самые благие, и я уверен, вы оба получите отпущение грехов. Но она сказала мне, что у тебя маловато смекалки. Так почему же все-таки отец Эррера отказал тебе в отпущении грехов? Что ты такого насочинял?

— Я только сказал ему, что переспал с целой кучей девчонок.

— Ну, в Эль-Тобосо их не так уж и много, если не считать монахинь. Ты же не говорил ему, что спал с монашкой, или сказал?

— Я в жизни б не сказал такого, отче. Я же секретарь Общества детей пресвятой девы Марии.

— А отец Эррера к концу жизни наверняка станет членом «Опус деи», — заметил мэр. — Поехали же, ради всего святого.

— Все-таки, что же ты ему сказал и что он сказал тебе?

— Я сказал: «Благословите, отче. Я согрешил…»

— Нет, нет, опусти все эти предисловия.

— Ну, я ему сказал, что опаздывал к мессе, и он спросил, сколько раз, а я сказал — двадцать, а потом я сказал ему, что я привирал, и он спросил — сколько раз, а я сказал — сорок пять.

— Что-то многовато у тебя получилось, верно? А потом?

— Ну, я ничего не мог больше придумать, и я боялся, что Тереса рассердится, если я его дольше не задержу.

— Передай ей от меня, когда увидишь, что не мешало бы ей завтра исповедоваться на коленях.

— А потом он спросил, не согрешил ли я против целомудрия, голова у меня сразу заработала, и я сказал, ну, сказал, что спал с девчонками, и он спросил — со сколькими, а я сказал: «Да штук шестьдесят пять будет», и тогда очень он разозлился и выставил меня из исповедальни.

— Неудивительно.

— Так что же, я теперь в ад пойду?

— Если кто и пойдет в ад, так это Тереса — передай ей, что я так сказал.

— Ужас сколько я всего наплел в исповедальне. Я-то ведь только один раз опоздал к мессе и то по уважительной причине — такая была прорва туристов на заправке.

— А сколько раз ты врал?

— Да раза два или три, не больше.

— А как насчет девчонок?

— Да разве найдешь в Эль-Тобосо хоть одну, которая всерьез занялась бы делом, — так они боятся монашек.

Тут мэр произнес:

— Я вижу отца Эрреру — он идет из церкви.

— Послушай меня, — сказал отец Кихот, — покайся и обещай мне, что больше не будешь врать в исповедальне, даже если Тереса попросит тебя. — Он умолк, а паренек пробормотал что-то. — Так ты обещаешь?

— Да, обещаю, отче. Почему не обещать? Я ведь к исповеди-то хожу не чаще раза в год.

— Скажи: «Даю обещание господу перед вами, отче».

Паренек повторил за ним, и отец Кихот быстро пробормотал отпущение грехов.

Мэр сказал:

— Этот чертов священник всего в ста шагах от нас, отче, и он набирает скорость.

Отец Кихот включил мотор, и «Росинант» подпрыгнул, как антилопа.

— В самое время, — сказал мэр. — Но он бежит сзади почти с такой же скоростью, как наш «Росинант». Ох, этот парень, да благословит его господь, сущее сокровище. Он подставил ногу, и тот споткнулся.

— Если в исповеди этого паренька и было что не так, — вина на мне, — произнес отец Кихот. Обращался ли он при этом к себе, к богу или к мэру, так навсегда и останется неизвестным.

— Переключите «Росинанта» хотя бы на пятьдесят. Старина ведь даже не старается. А священник мигом оповестит жандармов.

— Никакой спешки пока что нет — зря вы так думаете, — сказал отец Кихот. — Сначала он кучу всего наговорит парнишке, потом захочет перемолвиться с епископом, а епископа какое-то время не будет дома.

— Он может сначала позвонить жандармам.

— Никогда в жизни… Он человек осторожный, как все секретари.

Они достигли шоссе, ведущего на Аликанте, и мэр нарушил молчание.

— Налево! — резко произнес он.

— Не в Мадрид же, конечно? Куда угодно, только не в Мадрид.

— Никаких городов, — заявил мэр. — Там, где встретим проселочную дорогу, будем ехать по ней. Я почувствую себя спокойнее, только когда мы доберемся до гор. У вас, очевидно, нет паспорта?

— Нет.

— В таком случае нам нельзя укрыться в Португалии.

— Укрыться — от чего? От епископа?

— Вы, видно, не понимаете, отче, какое серьезное преступление вы совершили. Вы же освободили галерного раба.

— Бедняга! Все, что он приобрел, — это мои ботинки, причем не намного лучше его собственных. Он был обречен на неудачу. Я всегда считаю, что вечные неудачники — а у него ведь даже бензин кончился — куда ближе к богу, чем мы. Я, конечно, помолюсь моему предку за него. Как часто Дон Кихота подстерегали неудачи! Даже с ветряными мельницами.

— В таком случае, вы уж помолитесь ему хорошенько за нас обоих.

— О, да, помолюсь. Помолюсь. У нас с вами, Санчо, пока было не так уж много неудач. Видите, вы, я и «Росинант» — мы все трое снова в пути и на свободе.

У них ушло более двух часов на то, чтобы кружным путем добраться до городка под названием Мора. Там они выехали на шоссе, ведущее в Толедо, но следовали по нему всего несколько минут.

— Надо пробираться к Толедским холмам, — сказал мэр. — Это шоссе — не для нас.

Они развернулись и какое-то время ехали по извилистой и очень неровной дороге — судя по солнцу, они, похоже, описали полукруг.

— Вы знаете, где мы находимся? — спросил отец Кихот.

— Более или менее, — не очень уверенно ответил мэр.

— Я что-то немного проголодался, Санчо.

— Ваша Тереса надавала нам столько колбасы и сыра, что хватит на неделю.

— На неделю?

— Гостиницы ведь не для нас. Как и шоссе.

В холмах вокруг Толедо, забравшись достаточно высоко, они нашли удобное место, где могли съехать с дороги, укрыться от чужих глаз вместе с «Росинантом» и поесть. К тому же там оказался ручей, где они могли охладить вино, — он бежал вниз, в находившееся под ними озеро, которое, как мэр не без труда определил по карте, называлось Торре-де-Абрахам.

— Вот только почему его назвали по имени этого старого мерзавца Авраама — понять не могу.

— Почему вы говорите, что он — мерзавец?

— Разве он не готов был убить собственного сына? О, конечно, был там мерзавец и похуже — тот, кого вы именуете господом: ведь этот омерзительный поступок совершил он. Это он подал пример, и Сталин, подражая ему, перебил своих духовных сыновей. При этом чуть не убил и коммунизм вместе с ними, как курия убила католическую Церковь.

— Не совсем, Санчо. Несмотря на все старания курии, рядом с вами, во всяком случае, сидит один католик.

— Да, а рядом с вами — коммунист, который все еще жив, несмотря на Сталина. Мы с вами уцелели, отче. Давайте выпьем за это. — И он вытащил бутылку из ручья.

— За двух уцелевших, — сказал отец Кихот и поднял стакан. Он испытывал вполне здоровую жажду, и его всегда удивляло то, что биограф его предка так редко упоминал о вине. Историю с бурдюками, которые продырявил Дон Кихот, сочтя их за врагов, едва ли можно принимать в расчет. Отец Кихот снова наполнил свой стакан. — Мне кажется, — сказал он мэру, — что вы больше верите в коммунизм, чем в партию.

— Я примерно то же самое собирался сказать про вас, отче: что вы, похоже, больше верите в католицизм, чем в Рим.

— Верю? Ах, верю… Возможно, вы и правы, Санчо. Но возможно, вовсе не верование имеет значение.

— Что вы хотите этим сказать, отче? Я думал…

— Вот Дон Кихот — он действительно верил в существование Амадиса Гальского, Роланда и всех своих героев… или же верил лишь в те добродетели, которые они олицетворяли собой?

— Вы заходите в опасные воды, отче.

— Знаю, знаю. В вашем обществе, Санчо, я мыслю свободнее, чем когда я один. Когда я один, я читаю — прячусь в книги. В них я нахожу веру в людей, которые лучше меня, а когда я обнаруживаю, что моя вера, как и тело, с возрастом слабеет, тогда я говорю себе, что я, наверное, не прав. Это моя вера говорит мне, что я, должно быть, не прав… или всего лишь вера тех людей, которые лучше меня? Это моя вера говорит или вера святого Франциска Сальского? Да и имеет ли это такое уж значение? Передайте-ка мне сыру. До чего же от вина у меня развязывается язык!