Колесо времени(Солнце, Луна и древние люди) - Ларичев Виталий Епифанович. Страница 41

11→13→17→19.

Во втором Ж. де Энзелин насчитал вдвое большее число групп — восемь.

3→6→4→8→10→5→5→7.

В третьем снова оказалось четыре группы:

11→21→19→9.

О случайном количестве насечек в группах, по мнению Ж. де Энзелина, вряд ли могла идти речь. В самом деле, в первом блоке насечки в группах располагались в порядке возрастания и представляли все простые числа между 10 и 20 (11, 13, 17 и 19 делятся только на само себя или на 1). В третьем блоке группы 11→21→19→9 могли означать 10 + 1→20 + 1→20→1→10→1. Что касается второго блока, то в группах его отчетливо прослеживался принцип дубликации: 3→6 (3 Х 2 = 6)→4→8(4 Х 2 = 8)→10→5→5 (5 + 5 = 10).

Замеченные особенности позволили Ж. де Энзелину высказать предположение о намеренной группировке числа насечек на костяной рукоятке, об отражении в них некоей арифметической игры, об использовании людьми каменного века десятичной системы счета, а также о том, что они имели представление об удвоении и простых числах! Далее он, напомнив, что первые математические таблицы появились в Египте в династический период, а более примитивные системы восходили, очевидно, к додинастическим временам, высказал убеждение, что начальные математические знания распространялись от верховьев Нила и с берегов озера Эдвардс на три тысячи миль к северу до Асуана, составив затем базу выдающихся научных достижений сначала страны Хапи, а затем и классической Греции античной эпохи. В итоге выходило, что современная цивилизация обязана своими успехами безвестному народу каменного века Центральной Африки ишанго, поскольку, как считал Ж. де Энзелин, никаких следов столь раннего использования систем счета в Европе археологи не обнаружили.

Датский археолог ошибался, утверждая, что подобного рода «узоры» не встречались на поверхностях изделий, обнаруженных при раскопках памятников каменного века Европы. Сходные и иные по виду насечки, возраст которых исчисляется 12–34 тысячами лет, впервые были замечены европейскими археологами более века назад, и с тех пор вокруг этих невзрачных «знаков», открытых в Западной Европе, а позже и в Сибири, ведутся дискуссии, то едва тлеющие, то вновь вспыхивающие яростным пожаром. Они раскрывают увлекательные картины напряженного кипения научных страстей, не менее захватывающих, чем острые в бескомпромиссности столкновения вокруг каменных плит Стоунхенджа. Завершая эту книгу, ограничимся пока беглым проходом по цепочке «сцен» в актах волнующей «драмы идей», связанной не с обычной для археологии древнекаменного века «производственной» темой, а с невероятно сложной для раскрытия интеллектуальной и духовной сферой жизни древнейших людей Земли.

Замечательный археолог прошлого века — Буше де Перт, «крестный отец» науки о древнекаменном веке, был первым, кто обратил внимание на предметы с насечками. Обнаружив такие орнаментированные изделия при раскопках палеолитических местонахождений в бассейне реки Соммы под Парижем, он оценил их как особо важные в связи с проблемой «начала искусств» и опубликовал в 1857 г. во втором томе знаменитых ныне «Кельтских допотопных древностей». Нарезки, размещенные на поверхностях костей большей частью правильными рядами, он представил с достаточной детальностью как в иллюстрациях, так и в описаниях. Не раздумывая над тем, оправдан ли такой прием в отношении культуры палеолитического человека, он посчитал естественным установить количество знаков на каждом образце. Число насечек варьировало от 20 до 50, но уже эти крайние в ряду числа позволяли поставить вопрос о существовании в древнекаменном веке системы счисления. Буше де Перту удалось к тому же заметить, что на трех костях количество знаков оказалось равным 25, что, очевидно, могло случиться лишь при осознанном и целенаправленном, то есть со строгим подсчетом, нанесении на поверхность линейных нарезок. Усиливая значимость выявленной закономерности и, очевидно, в ожидании возражений со стороны археологов, он обратил внимание также на то, что блоки из 25 насечек размещались на костях разной длины. Отсюда следовало, что количество знаков не могло определяться протяженностью поверхности, удобной для их рассредоточения.

Особой сложности задача, которую далее предстояло решить, заключалась в том, чтобы установить, для чего на кости наносились нарезки и что они могли означать. У Буше де Перта не возникало сомнений в том, что палеолитический человек умел считать. Знаменательные по группировке ряды насечек следовало воспринимать, по его мнению, в качестве «меток на память», сходных по назначению с зарубками, которые делают при своих подсчетах булочники. С тем же простодушием первооткрывателя Буше де Перт предположил знакомство палеолитического охотника с зачатками геометрии. Именно так можно воспринять его замечание о том, что кости с ритмично и равномерно размещенными на их поверхностях нарезками могли использоваться в качестве «инструментов для измерения». Оставалось, однако, неясным, что подсчитывалось и что измерялось с их помощью людьми древнекаменного века.

Значительный интерес представляют размышления Буше де Перта о причинах появления у «человека природы» образцов изобразительного творчества, в том числе всевозможных «знаков» и «символов», напоминающих «примитивные иероглифы». Он считал, что древнейший человек не делал ничего «просто так», «для ничего». Если причины изготовления орудий из камня первобытным охотником «представляются ясными», как же в таком случае следует оценивать объекты, которые к «предметам индустрии» прямого отношения не имеют? Ответ исследователя, наделенного редкостной интуицией, не может не поразить: «первые изделия человека были вызваны необходимостью материальной… Из необходимости духовной родились изображения, символы, воспроизведения человека или животных». Размышляя далее о природе этой «духовной необходимости» и определяя возможные объекты культа, Буше де Перт указывал, что ими становилось то, что «можно было ощущать — солнце, луна, звезды, деревья, животные».

В свете возобладавшей позже в археологии палеолита никчемной теории бездумного «искусства для искусства», а также навязанной Г. де Мортилье зарождающейся науке о первобытности концепции безрелигиозности верхнепалеолитического человека, которая обернулась вскоре человеческой и научной трагедией неприятия лидерами французской археологии первых открытий пещерного искусства, идеи Буше де Перта о духовной содержательности первобытного художественного творчества выглядят не просто дерзко новаторскими, а опередившими свое время более чем на полвека. Компрометация открытий его, продолжавшаяся десятилетиями, сковала ход изучения археологами образцов древнего искусства, в том числе и тех, которые покрывали знаки типа насечек.

В последующие десятилетия XIX в. нарезки и лунки на предметах мобильного искусства ввиду их «нерегулярности», «непохожести» одна на другую, «произвольности» рассредоточения оценивались в среде археологов то как результат «бездумного черчения» на поверхности кости или камня в минуты, когда палеолитический охотник был свободен от труда, то как отражение так называемой «врожденной потребности» дикаря к украшению предметов быта. Иногда, впрочем, высказывались предположения, что подобного рода знаки представляли собой отражение «охотничьей магии». Но такое заключение могло в действительности означать лишь одно — нет надежды интерпретировать вложенное в эти знаки содержание, ибо трудно вообразить что-нибудь более безнадежное, чем попытки расшифровки «магических записей». Существо же дела, между тем, заключалось в действительности в том, что никто из археологов, за редким исключением, не усматривал необходимости и не изъявлял желания детально разобраться в особенностях конфигурации знаков, а также в закономерностях их группировок.