К нам осень не придёт (СИ) - Шелкова Ксения. Страница 20

Елену следовало отмести сразу: то, что сестра решится на подобный поступок, Анна и представить не могла. А вот мачехе, похоже, было крайне важно узнать, что отец хотел сказать Анне перед смертью! Но нельзя же открыто обвинить её в таком неприглядном деле, не имея никаких доказательств! Да и Елена не поймёт и ни за что не поверит! Что же теперь делать?

Измучившись от тяжёлых мыслей, Анна заперла дверь и подошла к мольберту. Мачеха поговаривала, что им надо бы вернуться в Стрельну, чтобы здоровье Анет не ухудшилось, ибо городская жара и печаль по отцу могут оказаться гибельными для её нервов. Однако у Анны все эти заботы вызывали лишь раздражение. Пусть мачеха вместе с Еленой отправляются обратно в Стрельну, коли им хочется — а она желает остаться здесь.

Анет взяла уголь и начала набрасывать роскошные розы. Она сделает их тёмно-красными, почти чёрными. Цветы оживут — а завтра она отнесёт их папеньке, побудет одна на могиле, выплачется вволю и ещё раз обо всём подумает. Она быстро смешала краски; букет получился именно таким, какой она хотела — роскошные, густо-бордовые розы. Анет закрыла глаза, готовясь вдохнуть сладковато-маслянистый аромат, когда цветы оживут на её картине.

Но… никакого чуда не происходило. Картина оставалась просто картиной, хотя и безупречно написанной. Не веря своим глазам, Анна дотронулась до холста — ничего! Ни намёка на то, что розы собирались превратиться в настоящие!

Анна прикусила губу и взялась за альбом. Она рисовала гуашью, акварелью, тушью несколько часов, не замечая, что выпачкала себе платье, руки и лицо красками и даже волосы её покрылись разноцветными пятнами. На бумаге и холстах одно за другим появлялись изображения маленьких зверьков, птиц, травы и цветов… Всё это оставалось рисунками и набросками. Оживать они не желали.

Наконец она отбросила очередную кисть и уселась на постель, закрыв лицо руками. Как же так?! Почему вдруг её волшебный дар, бывший столько лет её настоящим тайным утешением, к которому она уже привыкла и который как-то незаметно сделался для неё настоящей потребностью — почему он так неожиданно пропал?

Анна стиснула зубы, но всё равно не смогла сдержать слёз; при этом ей было совестно оплакивать собственные магические способности, которые в жизни ей совершенно ни к чему! Однако в её душе угнездилось подлинное отчаяние, ещё более, чем когда она впервые услышала о смерти отца.

В коридоре послышались шаги.

— Анюта, милая! — послышался за дверью голос Елены. — Позволь мне побыть с тобой, давай поплачем о батюшке вместе! Не стоит так убиваться в одиночестве!

Анна хотела было встать, но сил просто не осталось… Она повела глазами вокруг: в её комнате царил настоящий разгром: на полу валялись вырванные из альбома, изрисованные листы, уголь, кисти, всё было забрызгано красками.

За дверью послышались ещё голоса — мачехи и горничных; те что-то спрашивали у Елены.

— Рыдает, — взволнованно заговорила сестра, — да ещё и заперлась. Нельзя нам было её одну оставлять! Мамаша, посылайте за доктором, а я попробую уговорить её двери отпереть…

О боже, только этого ещё не доставало! Анет постаралась взять себя в руки и побрела к двери. Её колотило, точно в ознобе, ноги тоже дрожали, пальцы были ледяными. Она отворила дверь и попыталась улыбнуться непослушными губами — их сводило судорогой. При виде Анны мачеха и Елена дружно вскрикнули.

— Что с тобой, Анет, милая?! Что с твоим лицом? А руки? И платье всё замарано…

Анет машинально обернулась, глянула на себя в зеркало — и громко, судорожно, истерически расхохоталась. На неё смотрела безумная маска, разукрашенная во все цвета радуги, увенчанная взлохмаченными разноцветными волосами…

Она хохотала долго, до икоты — пока не появился доктор Рихтер, не пощупал её пульс и не сообщил об «поздней реакции на невыносимое горе». Ей почти насильно вливали в рот какие-то микстуры, отвары; затем Елена собственным руками умыла Анет, раздела, расчесала ей волосы и наконец уложила в постель. Горничная Люба, жалостливо вздыхая, навела порядок в комнате барышни, как смогла, оттёрла пятна краски, выбросила испорченные листы бумаги… Доктор же и мачеха напряжённо ждали, пока Анна наконец перестанет одновременно истерически хихикать, всхлипывать и икать.

— Всё это скоро пройдёт, не волнуйтесь! — вполголоса говорил доктор. — Анна Алексеевна была весьма привязана к своему отцу, и, вероятно, переживает утрату тяжело, как никто из нас. Это свойственно таким горячим, порывистым натурам…

— Как бы её нервная болезнь не вернулась, — озабоченно отвечала Катерина Фёдоровна. — Она у нас хрупкая, чувствительная…

— Я прописал ей сильное успокоительное, — гудел докторский бас. — Да ещё за укрепляющей микстурой горничную утром ко мне пришлите.

Анна лежала, плотно сомкнув ресницы; мысли её кружились в бешеной пляске. Как же так, её дар оживлять собственные картины отчего-то пропал — а ведь совсем недавно выяснилось, что и неизвестное проклятие, из-за которого всякий раз поздней весной, в мае, с нею происходили странные непонятные перемены — это проклятие тоже куда-то пропало! Возможно, одно с другим как-то связано, а она даже не представить себе не может, отчего всё это с нею происходит! И никто, никто на свете не сможет ей ничего объяснить!

— Маменька, маменька… — не открывая глаз, прошептал Анна. — Как же мне вас недостаёт!

— Что такое, моя милая? — раздался мягкий, участливый голос Катерины Фёдоровны. — Я здесь, я рядом. Вот, выпей-ка лекарство!

Мачеха приподняла её голову и подала чашку со знакомо пахнущим отваром. Анна сжала губы: прикосновения рук мачехи сейчас были ей противны. Если это она украла письмо отца…

— Где папенькино письмо? — пробормотала Анна. — Вы его взяли… Зачем оно вам?

— Ну вот, — огорчилась Катерина Фёдоровна. — Анет, родная, успокойся же! Никто не трогал письма, просто ты нынче слишком расстроена! Ты выспишься, отдохнёшь, примешь лекарство, а завтра…

Анна приподнялась на локте.

— Где письмо отца, Катерина Фёдоровна? — спросила она, глядя мачехе в глаза. — Оно лежало в ящике бюро, когда мы…

— Элен, — со вздохом проговорила Катерина Фёдоровна, — будь добра, подай Анюте письмо!

Елена пожала плечами, встала, открыла ящик и вынула письмо.

— Вот оно, моя милая, только пожалуйста, не переживай так!

Дрожащими руками Анна развернула бумагу. Да, всё верно, это было то самое письмо; притом ей было отлично видно, как Елена собственноручно вынула его из ящика. Мало того, в комнате, кроме мачехи и Элен, ещё находился доктор, горничная — они тоже видели…

Всё закружилось вокруг Анет, казалось, стены понеслись в хороводе… Она молча, безропотно выпила из рук Катерины Фёдоровны микстуру и без сил упала на подушку.

* * *

Елена стояла у окна гостиной небольшой, изящно обставленной квартиры Владимира Левашёва. Вот всё и произошло. Владимир и Анна сегодня обвенчались. Церемония была совсем простой и скромной — вопреки всем желаниям их покойного папеньки. Но Анна потребовала от жениха уважения к её горю и отказалась от шумной пышной свадьбы. В присутствии мамаши и сестры она заявила, что готова выполнить волю отца и составить счастье Владимира Андреевича, но так как все они носят траур, то никаких торжеств не будет. Елена наблюдала в этот миг за Владимиром, и ей показалось, что в его глазах промелькнуло что-то вроде досады и злости. Однако он с готовностью склонил голову.

— Единственное моё стремление, Анна Алексеевна, это устроить всё, как угодно вам. Разумеется, если вы желаете скромной и тихой церемонии, такой она и будет.

Анюта испытующе взглянула на Владимира и кивнула в ответ — казалось, она ждала от него чего-то другого и была приятно удивлена.

На том и порешили. На венчании, кроме матушки и Елены, присутствовали близкие друзья отца: доктор Рихтер и господин Осокин. Были ещё подруга матери и какой-то дальний родственник жениха — вот и всё. После молодых повезли домой, дабы скромно отметить торжество в семейном кругу — никаких торжественных собраний и балов.