232 (СИ) - Шатилов Дмитрий. Страница 26

— Откуда ты узнал? — удивился Глефод.

— Я просто дошел до их позиций и спросил, что да как, — ответил Най. — Они довольно дружелюбные ребята, особенно если не болтать, что ты их враг. Я не сболтнул, и меня угостили кашей. Я и тебе принес, вдруг захочешь. У меня немного осталось в пакетике.

— Нет, спасибо, — сказал Глефод.

— Но она вкусная!

— СПАСИБО, НАЙ, Я НЕ ХОЧУ, – повторил капитан в громкоговоритель, позаимствованный в Музее, после чего убрал устройство от губ и продолжил обычным голосом. – Чем предлагать мне вражескую кашу, расскажи лучше, что ты увидел. Какая она – Освободительная армия? Так ли она велика, как писали в газетах?

– Даже больше, — сказал Най. – Вся равнина перед столицей заполнена людьми, она как целое море муравьев с отдельными жучиными островками.

– Жучиными островками? Най, что это значит, во имя всего святого?

-- Я имею в виду машины, Аарван. Танки, грузовики, орудийные платформы. Это просто метафора. Я разведчик, но я еще и поэт. Все как в книгах, сам понимаешь. В одной руке меч, в другой – перо. А еще я художник, если тебе интересно.

– Ты зарисовал вражеские позиции? И тебе позволили это сделать?

– Конечно! – с гордостью ответил Най. – Я даже показал им то, что получилось, хотел услышать их мнение. Сперва они сочли меня шпионом и уже поставили к стенке (я читал такое в одном романе, обычная ситуация на войне), но тут кто-то посмотрел мой рисунок и начал смеяться. Потом он показал его остальным, и они засмеялись тоже. Командир сказал, что я действительно дурак, а дураками пусть занимается Бог, это уж его заботы. Я не обиделся, талантливых людей часто считают глупыми, хотя это не так. Потом он потребовал от меня сказать, что Освободительная армия несет народу Гураба процветание и величие, а Джамед Освободитель – прирожденный лидер, достойный вести за собой могучую нацию. Я повторил за ним, потому что это чистая правда. Еще командир спросил, нет ли у меня каких-либо причин ненавидеть Освободительную армию и препятствовать будущему, которое она намеревается создать. Я сказал, что нет, я далек от политики и экономики, а личной ненависти у меня ни к кому нет. В этот момент мне было немного страшно, я боялся, что он спросит о моей настоящей причине сражаться, и тут уж придется сказать ему правду.

– А он не спросил, почему ты одет, как рыцарь?

– Нет, я оставил доспехи в кустах неподалеку от лагеря.

На этом месте Глефод задумался и сопоставил факты. Свою обычную, испорченную одежду Най бросил в Музее, стало быть...

– Ты хочешь сказать... – начал он, и Най кивнул.

– Я прикрылся лопухом. Из вещей у меня остались лишь карандаш за ухом, том рассказов и в нем – лист бумаги. Еще у меня была решимость, но она за вещь не считается. Гляди, что я нарисовал.

С этими словами Най снял латную перчатку, залез пальцами за железный ворот и выудил оттуда сложенный вчетверо альбомный лист.

– Ты изобразил солдат в виде быков, – задумчиво проговорил Глефод, вглядевшись в рисунок. – И оба глаза у них на левой стороне лица. И перспектива какая-то странная. А это еще что за квадрат?

– В небе? Это солнце.

– Нет, рядом с ним.

– Это... – замялся Най. – Аарван, вот здесь мог бы догадаться и сам. Это линейный крейсер «Меч возмездия». Тот самый, что...

– Я знаю, Най, – перебил Глефод. – Тот самый, что отдал Освободительной армии мой отец. И что ты слышал про этот крейсер? Что о нем говорят?

– Ничего, кроме того, что и так известно, – сказал Най. – Что, если бы Джамед хотел пустить его в ход, династия давно бы уже пала. Я видел, как люди смотрели в небо так, словно оно на их стороне.

– А что думаешь ты?

Я думаю, нам нечего бояться. Все идет согласно твоей легенде – и есть еще Щит Дромандуса, который защитит нас, если что.

– Дромандус – славный малый, – сказал Глефод. – Но ты упомянул батальон, который будет тут совсем скоро. Не хочу оспаривать творческое видение, однако из твоего рисунка не очень-то ясно, сколько их и чем они вооружены.

– Я и не думал, что это важно, – почесал затылок Най. – Рисунком я прежде всего хотел выразить суть. Такова задача искусства. Ну не сердись, Аарван. Я вовсе не нарочно.

– Как я могу не сердиться? – возразил капитан, действительно раздосадованный таким поворотом дел. – Уж если мы собрались совершить глупость, то делать это надо по всем правилам. Даже если я всего лишь притворяюсь достойным командиром, это не значит, что мне наплевать на тактику и стратегию. Может, я и не смогу ничего предпринять, но, по крайней мере, должен все обдумать.

– Ладно, – сказал Най, – будь по-твоему. Я не хотел говорить, но, если тебя это утешит, их минимум втрое больше, чем нас.

– Это плохо.

– Но, если смотреть глобально, в сравнении со всей Освободительной армией этот батальон совершенно ничтожен.

– А это уже хорошо. Всегда проще иметь дело с чем-то малым. Пойдем, Най. Именно это я и скажу остальным.

Глефод и Най Ференга, две несуразных фигуры в обносках мертвых эпох – они сошли с невысокого пригорка и двинулись в сторону приземистых серых пятиэтажек, среди которых Когорта затаилась в ожидании врага. То была покинутая окраина столицы, пустые дома, откуда люди ушли еще месяц назад. Теперь, когда Освободительная армия подошла ближе некуда, свою власть династия сохраняла лишь в центре Гураб-сити, где назначать и раздавать пайки ей было еще под силу.

Когда Томлейя думает о последних днях свергнутой династии, она представляется ей стариком, кормящим голубей в парке. Зерна кончаются, кулек пустеет, и ореол кормежки съеживается до жалкого кружка перед скамьей, и старик смотрит в пустоту перед собой в ожидании другого, кто придет и заберет последних птиц.

Старик уже не мог защищаться, но те, кто шел на него войной, не знали об этом. Прощупать мускулы старого мира, пересчитать трещины в его броне был послан лейтенант Гирландайо, а с ним – Первый разведывательный батальон: четыреста пятьдесят лучевых ружей и одно противотанковое орудие, выстрелить которому оказалось не суждено.

Неудивительно, что именно на это орудие лейтенант возлагал особенные надежды.

Кроме того, помимо людей и оружия, с собой Гирландайо имел подробные инструкции на случай, если придется говорить, а не воевать.

Его записная книжка вмещала десятки и сотни увещеваний для врагов всех политических убеждений, конфессий и сексуальных ориентаций.

Это были страстные и сдержанные, краткие и развернутые речовки и спичи, способные убедить хоть живого, хоть мертвого, лишь бы этот человек руководствовался доводами разума.

Гирландайо не верил в эти слова – и да, они не сработали. Тактические соображения лейтенанта представляли собой сложную смесь ошибок и верных предположений, из которых не следовало ничего, кроме самого факта их существования. Ошибок могло быть больше, а верных предположений – меньше, значение имела сама их совокупность, благодаря которой Гирландайо мог играть роль, отпущенную ему исторической необходимостью.

Как и прочие командиры Освободительной армии, включая самого Джамеда, лейтенант и помыслить не мог, что старый мир уже никому не нужен, и никто из гурабских солдат не поднимется его защищать. Если к столице мятежники подошли без единого боя, здравый смысл подсказывал им, что лучшие силы династия приберегла для защиты своего логова.

Неудивительно, что нервы Гирландайо были напряжены до предела. В конечном счете, это был вопрос самолюбия: если разведку поручили ему, закаленному профессионалу, значит, миссия предельно опасна, и всякая минутная слабость грозит бедой.

В воображении Гирландайо противник был настолько силен, что профессионализм лейтенанта требовал ослабить его любой ценой – например, уничтожением как можно большего количества солдат. Вот почему, едва завидев Когорту, он приказал открыть огонь раньше, чем вспомнил, что сперва хотел поговорить.

Щелкнули курки, и мир вокруг Когорты, расчерченный лазерными лучами, превратился в линованную тетрадь. Сравнение это приходит Томлейе на ум неслучайно. Чем был этот бой для воинов Глефода, как не ученической тетрадью, не прописью, которую им предстояло заполнить робкими кружками и палочками героев-приготовишек?