232 (СИ) - Шатилов Дмитрий. Страница 7

Помимо уничтожения человека, ведущего одинокую войну на фоне всеобщего предательства, искажало предательство и все полезное, честное и достойное, что исходило от людей, не желавших безоглядно отдаваться течению жизни. Искаженное, все, что делали эти люди, обращалось во зло, вредящее династии и подрывающее ее и без того ничтожный авторитет. Династия была недостойна помощи таких людей, и династия знала, что этой помощи недостойна. Словно человек, раздавленный и парализованный чужим милосердием, она не могла собраться с силами и распорядиться оказываемой ей поддержкой.

Факт этот иллюстрирует следующая ситуация.

В самом начале мятежа город-государство Нигрем предложил Гурабу Двенадцатому войска и кредит в двести миллиардов нигрем-дукатино. Гураб побоялся пускать на свою территорию войска потенциального противника и не принял военной помощи, кредит же взял и растратил на испытания новейших подводных лодок, хотя война с повстанцами шла на суше, да и морей в его империи не было. Несмотря на определенную предвзятость по отношению к Нигрему, официальная историография Освободительной армии согласна с тем, что миллион нигремианцев, вооруженных новейшей техникой, и двести миллиардов нигрем-дукатино, употребленных в дело, могли бы значительно изменить ход войны.

Подобное решение Гураба Двенадцатого говорит о том, что глубоко в душе он осознавал свою историческую обреченность и не особенно пытался ей противостоять. Осознавал свою историческую обреченность и Аарван Глефод. Из этих двух людей, осознающих свою историческую обреченность, тот, кто решил сражаться, погиб, а тот, кто сдался, остался жив и прожил долгую и счастливую жизнь.

Выжил человек, из-за которого общее дело в одночасье стало никому не нужным.

Умер человек, который защищал это никому не нужное дело ценой своей жизни.

В этом мире что-то устроено не так, но никто не может сказать, что именно.

Пока что леди Томлейя тоже не могла этого сказать. Мнемопатия давала ей факты из жизни Глефода и последних дней гурабской династии, но истолковать эти факты Томлейе было пока не под силу. Требовался кто-то более безжалостный и беспощадный, чтобы вынести людям земли Гураб приговор, которого они заслуживали.

Но существуй такой человек, он уничтожил бы всех без разбору, и некому было бы читать эту историю.

5. Собрание. Появляется Дромандус Дромандус

Наутро, после бессонной ночи, Глефод позвонил наконец своим друзьям, а те в свою очередь позвонили своим. Поскольку все это были люди романтичные, а главное — неплотно примыкающие к жизни, идею вплотную примкнуть к легенде они восприняли с энтузиазмом, который и дал впоследствии название их Когорте.

Если взглянуть на Когорту Энтузиастов непредвзято, игнорируя трагические обстоятельства ее гибели, можно увидеть, что все ее воины по складу личности не имели ни малейшего шанса на счастливую жизнь в действительности, созданной Освободительной армией Джамеда и Наездниками Туамот. Новый мир не терпел капризов, требовал прагматизма, деловой хватки, крепких нервов, неиссякаемого жизнелюбия и того, что называется «стержнем личности». Он охотно вознаграждал, но исключительно в обмен на упорный труд. В мире этом ценилось не слово, а дело, не мысль, а действие, не ум сам по себе, а способность применить его на практике.

Девизом этого мира было: «Если ты такой умный, чего ты добился в жизни?» Если бы друзья Глефода и друзья его друзей дожили до наступления новой действительности, они не смогли бы ответить на этот вопрос.

Все они, даже те, кто, подобно Глефоду, принадлежал к потомственным воинам, были мечтателями, философами, салонными умниками и книжными червями — теми, кого новый мир науки, рациональности и прогресса клеймил болтунами, тунеядцами, чудаками и просто лишними людьми, не нужными прогрессивному человечеству.

Все они, разумеется, были неудачниками в своих карьерах, семейной жизни, воспитании детей, равно как и в любой другой попытке поставить себя на твердую ногу. Прекраснодушные, они высоко ценили честь, достоинство, верность, стойкость и святость, любили большие и сильные слова, имели хороший вкус и безупречное чувство стиля во всем, что не касалось обязанностей, службы и быта.

До мозга костей эти люди принадлежали старому миру, вобрав в себя все лучшее и худшее, что сумел создать этот мир. Сами того не зная, они формировали дух своего времени — старомодный, безалаберный, непрактичный, часто расточительный и безответственный — и в то же время широкий, великодушный, рыцарский, щедрый, куртуазный и высококультурный. Старый мир понимал такой дух и умел создать этим людям условия, сглаживающие их практическую бесполезность, примиряющие с мыслью о том, что не они будут воплощать в жизнь те высокие идеи, о которых говорили столь много и красочно.

Старый мир ценил людей слова — новый же не задумываясь отправил бы их на свалку. Вот почему они согласились участвовать в авантюре Глефода — согласились, разумеется, на словах, как соглашается покупатель со словами коммивояжера, прежде чем захлопнуть перед ним дверь. Они боялись нового мира и как должное принимали тот факт, что совершенно беспомощны перед ним.

Имей капитан возможность выбирать, он выбрал бы для своей Когорты других людей, людей действия — и, вполне возможно, добился бы с ними куда более значительных результатов. Проблема заключалась в том, что с началом мятежа все люди действия перебежали к повстанцам, и единственными, кому могла прийтись по душе идея защиты династии, оставались люди слова, которые защитить ее не умели и не могли. Таким человеком был и Глефод — мечтатель, историк, совсем не солдат, несмотря на семнадцать лет службы — и потому он не мог иметь иных друзей, нежели те люди слова, с которыми его связывало так много.

Как и всякое жизненное решение, выбор соратников Глефоду диктовал собственный склад личности, так что винить ему было некого. И если он хотел добиться от своих людей чего-то большего, чем словесное одобрение и словесная же поддержка, ему оставалось совершить чудо — найти такие слова, что превратят людей слова в людей действия, создать такую иллюзию, которая окажется важнее и значительнее, чем сама жизнь.

Поскольку Глефод изначально все делал неправильно, он выбрал для собрания самое скверное место из всех возможных. Одновременно с этим во всей столице оно оставалось единственной свободной площадкой для выступлений. Это был стриптиз-клуб «Мокрые киски», который в перерывах между шоу сдавал свою сцену в аренду всякому, кто мог заплатить.

Глефод арендовал клуб с условием, что половина его будущей Когорты Энтузиастов останется после собрания смотреть шоу и оставит девочкам хорошие чаевые. Хотя клуб назывался «Мокрые киски», девочки оставались сухими, ибо возбуждаться на работе у них считалось непрофессиональным. Непрофессионально было и начинать шоу с опозданием, отчего выступление Глефода было крайне сжато во времени: с одной стороны — жгучими танцами стриптиз-труппы, с другой — наступлением на столицу Освободительной армии.

Кроме того, всех денег капитана хватило лишь на пятнадцать минут пребывания на сцене. За эти четверть часа ему предстояло убедить двести тридцать одного человека в необходимости выступить против восьмисоттысячной армии и в возможности эту армию победить. Для этого у него была в запасе древняя легенда – ложь от первого и до последнего слова – и древний гимн, столь же правдивый, сколь и древняя легенда.

Глефод верил, что справится. Отец, предавший династию, учил его, что на свете нет вещей, которых нельзя достичь при помощи стойкости, мужества и верности долгу. Он сказал это Глефоду перед тем, как тот поступил в Двенадцатый пехотный полк, где за семнадцать лет не добился ничего, кроме медали «За отсутствие происшествий».

Стены клуба «Мокрые киски» украшали нарисованные силуэты женщин в соблазнительных позах. Крышки столов и спинки стульев были в форме стилизованных сердец. В сумму, уплаченную Глефодом за пятнадцать минут сценического времени, входил двести тридцать один коктейль «Тропический фрутини» – по одному на каждого члена Когорты Энтузиастов. До того, как разойтись по злачным местам столицы, этот коктейль был эксклюзивным рецептом клуба «Задний вход» и любимым напитком столичных гомосексуалистов.