Казань (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 16
– Начали – кивнул я – Большое снижение числа умерших мамаш. Большая польза государству.
– Где же взять людей и докторов?
– Учите – пожал плечами я – Берите повивальных бабок, платите им. Выдам вам денег на обустройство медицинской школы. Вот, офицеры свою школу на загляденье сделали. Хотите посмотреть?
– Хочу. Но прежде – врач грозно посмотрел на аптекарей и те испарились из комнаты – Что у вас за отношения с моей дочерью?
Глава 5
Императрица Екатерина приняла Орлова в своем кабинете, где со шкафов смотрели мраморные бюсты великих людей, где на полках стояли толстые книги в тисненных золотом переплетах. Фике была вся в черном, и это очень шло к ней. Ее глаза подпухли от слез, складка над переносицей сдвинулась резко, она была бледна.
После целования руки она просто указала графу на стул около себя.
– Ваше величество! – первым, волнуясь, начал Орлов – Разрешите принести глубокие соболезнования в свете последних злоключений…
– Ах брось, Гриша – Екатерина залилась слезами – Кругом обман и предательство. Видно Бог нас наказывает.
Граф бросился на колени перед императрицей, обнял ее. Екатерина подалась вперед, обхватила Орлова за шею. Некоторое время бывшие любовники не могли разомкнуть объятия. Первая отстранилась императрица.
– Что делать будем, Гришенька?
– Сей же час смотр гвардейским войскам на Марсовом поле и на Москву. Оттуда через Нижний на Казань. К весне выбьем самозванца из города, казним мятежников.
– Бибиков уже пробовал.
– У него было мало войск.
– А до него Кар.
– А этот и вовсе трус и предатель!
– Гриша, только что курьер приходил. Пугачевцы взяли Самару.
В кабинете воцарилось тяжелое молчание.
– Я решила возвернуть половину второй южной армии обратно – Екатерина показала Орлову недописанное письмо – Крым уж очищен от татар… посему…
– Надо учинять новые мирные договоры с османами – мрачно произнес Орлов – Одной 2-й армией мы не обойдемся. Ежели взята Казань и Оренбург – Сибирь також падет.
– С кем учинять? – резко произнесла императрица, припудривая нос – Мустафа III при смерти. Ему наследует Абдул-Хамид. Он десять лет был в затворниках во дворце. Тихий, богобоязненный, говорят умом тронутый.
– Прямо как царевич Иоанн Антонович – тихо произнес Орлов, но Екатерина услышала.
– Я же запретила упоминать его имя!
– На каждый роток не накинешь платок – пожал плечами граф – Сама про грехи наши заговорила.
– Искупим! Клянусь, ежели свернем голову маркизу – построю сто церквей по всей Руси.
– Двести – иронично произнес Орлов – Надо договариваться с пашами и визирями. Они сейчас в Османской империи все решают.
– Долго – отмахнулась Екатерина – Пока будем сносится – падет Нижний и Москва. Князь Волконский так бунтовщиков и не унял – заперся в Кремле, шлет депеши. Езжай Гришенька в Первопрестольную. Бери полки и езжай. И Павла возьми с собой.
– Павла??
– Надо бы его от Паниных оторвать. Вьются коршуны – Екатерина отбросила пудренницу – Нашептывают. Низложить меня хотят. И Павла на царство объявить.
– Бл…жьи дети! – выругался Орлов – Кто сие доложил?
– Новый обер-секретарь Тайной экспедиции. Я назначила Суворова.
– Генерал-майора? Александра Васильевича?? Румянцев на него жалуется, своеволен.
– Нет, отца его, Василия Ивановича. Старик суров, был сибирским губернатором. Кому как не ему знать чаяния казачков… – императрица тяжело вздохнула – Эх, как же не хватает Степана Ивановича. Значть бы чем этого волка Пугачев приманил.
– Шешковский, паскуда – опять заругался граф – Лично удавлю ежели поймаю.
– Езжай, Гришенька – 2-я армия будет выходить из крымских пределов дай бог к лету. На тебя, да на гвардейцев вся надежда.
– Не подведут. Но на всякий случай отзови полки из Польши. Смирно там, а оставлять Питер без войск…
Екатерина согласно кивнула, взяла Орлова за руку:
– Задавишь ребеленов – станешь вместо Чернышева.
Граф мстительно улыбнулся. Занять вакансию главы военной коллегии – была его мечтой.
– Иная награда меня манит! – Орлов возбужденно посмотрел на Екатерину. Перевел взгляд на ее шею, грудь.
– Все получишь! – твердо ответила императрица – Торопись!
Ранним вечером дорога скрипит снегом. По ней идет к родной деревне Левашовке веселыми тульскими местами звенигородского полку унтер-офицер Николай Куропаткин.
Уволен в чистую – ему ведь под Шумлой оторвало ногу по колено османским ядром. Теперь там деревяшка, проваливающаяся в снег.
Идет Куропатки бойко, на костыль опирается. Как положено – кафтан зеленый, епанча серая, у костров сзади прожженная; за плечами мешок. В мешке – гостинцы родне в Левашовке.
Вот уж видать господский дом встал на горке, за парком. Сквозь облетевшие липы да березы от вечернего солнца горят его окна… Маковки берез тоже горят и крест на колокольне церковной. На войне – пушки, гром, крики…А тут тишина, покой. Поля белеют, березки гнутся под ветром, ветками длинными качают, словно здороваются.
Спустился Куропаткин с горки, под горкой деревня – тут же темно, холодно. Ветер так и завывает… Идет унтер-офицер, а позади ребятишки бегут, дивятся: что за человек? Сколько лет прошло, позабыли. Да и малышня новая народилась.
Постучал Николай в окошко родной избы, отодвинулось окно. Старушка смотрит оттуда в повойнике, беззубым ртом шевелит, жует:
– Чего тебе, служивый?
– Мамушка, родная, неужель не признала??
Вытянулся Куропаткин во фрунт, треуголку снял, костыль отставил – одна нога только у него ровно у петуха – подшиблена. Стоит бодро.
– Унтер-офицер Николай Куропаткин представляется матери родной по случаю прибытия домой со славной войны. Честь имею явиться с царской службы. Вот он я!
– Коленька, чадушко родное! Болезный мой! Да что ж это у тебя ножка-то? Об одной ноге ты, что ли? Ай-ай-ай!
Спешит старая из избы, ноги подкашиваются, слезы льются, сына обнимает, целует…
– Ах ты несчастный какой… Господи-батюшка!
– Никак нет, счастливый я, матушка, – голову-то домой принес… А сколько там нашего брата полегло… Не счесть. А батюшка где?
Сказал да примолк.
Втихую облилась слезами старая, рукой глаза прикрыла, на церкву машет.
– Там, давно там, родимый… Отмучился… На погосте лежит. А вон брат Зиновей с вырубки идет… Да и Ульянушка, твоя женка-то, с с бабами бежит…
Жена с радости о землю грянулась, заголосила. Соседи сбежались – руками машут, дивятся… Староста пришел, Селиверст Семенович. Сидели в избе, и за полночь рассказывал Куропаткин про свои походы. И как под Бухарестом свое геройство доказывал, и как под Шумлой пострадал…
Рассказывает Николай, рукой поводит, а в темной избе уж на полу убитые товарищи лежат, всем чудится, кровушка их течет, раненые стонут и поперек всей избы едет на гнедом жеребце генерал Румянцев, весь в регалиях, брылья распустил.
Слушал народ Куропаткина невесело, а брат Зиновей, тот поднял голову, глазами сверкнул:
– У нас в деревне жизни нет! Баре немцам продали…
И стал втихую, шепотом рассказывать…
– Старый-то наш барин, Василий Акинфиевич, дай ему господи царство небесное, с год уж как померши. Молодой барин со службы сразу в деревню вернулся, стал жить да поживать. Говорит – тут как все налажу, в Питер перееду… В Питер он, барин, жить поедет, а вы-де, мужики, меня кормить будете… Барин-то молодой, Акинфий Васильевич, старосту нашего Селиверста Семеныча уволил, да, уволил…
– Уволил он меня, – сказал и Селиверст Семенович и кашлянул – Это точно.
И почесал в бороде.
– А теперь у нас новый прикаcчик… Господин Хаузен… Бывший пленный из пруссаков. Был у нас рыжий кобель, на цепи что сидел – помнишь? Так пруссак этот куда лютее. За один месяц все недоимки за три годах с мужиков собрал… У мужиков все чуланы, все чердаки, все погреба обыскал, излазил. Душу вытряс… У мужиков, говорит, ничего своего нету. Все барское. И сами вы, тоже барские… Рабы одно слово… Ну, баре и рады…