Вечность после... (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна. Страница 57

- Не продал бы? Не верю! Если бы в ситуации, подобной нашей, не дай Бог, оказалась твоя Лера, ты бы себя продал, не только свои дома! – спорю.

Алекс вздыхает и, помолчав, совершает последнюю попытку:

- Я понял тебя. Но просто послушай: я хочу помочь этой девочке. И не потому, что она твоя сестра… жена, любимая, нет, не поэтому. Я могу это сделать, и я хочу это сделать. Больше того: мне это ничего не стоит! Подумай, каким стрессом будет для неё новость, что всё, что у вас было, ушло на её лечение?

- Да, ты прав. Но придётся пережить. У меня ещё есть три ресторана в Ванкувере, голодать не будем.

- Голодать не будете, это так, но ресторанный бизнес сейчас не тот, что прежде. Сам знаешь. Моя команда выкупила два заведения у твоей бывшей жены – кандидаты на банкротство. Люди стали лениться, заказывают еду на дом, ты посмотри, компании доставки растут как грибы после дождя!

- Алекс, я не возьму твои деньги.

- Давай так: сейчас мы оставим этот вопрос. Мои фонды уже оплатили всё, что нужно, тебе ни о чём не надо беспокоиться. И чтобы ты не чувствовал себя должником, давай просто договоримся, что ты снимешь для меня хороший фильм. По книге моей жены, - подмигивает.

Не могу не улыбнуться:

- Алекс, я…

- Иди к своей женщине. Успокой, поддержки и не оставляй. Будь с ней. Придёт время, поговорим обо всём ещё раз. Да! Кстати… я свою версию пишу.

Мне кажется, или этот человеческий великан засмущался?

- Я знаю, - улыбаюсь. – Лера мне говорила.

- Ну вот… Я хочу хорошее кино, понимаешь? Очень хорошее! Не для рейтингов и продаж, а во имя смысла.

С этими словами он уходит, заглянув ещё раз к Еве. О чём они говорят, я не знаю: Алекс попросил несколько минут наедине. Этот парень не просто успешный бизнесмен - он умеет чувствовать людей, особенно женщин. Но не всех к себе подпускает, далеко не всех - в последнее время таких счастливчиков единицы. Люди любят сплетничать о нём, много говорят, много придумывают. Я никогда их не слушал, потому что имел редкую возможность знать его лично: это самый достойный человек и мужчина из всех, кого я встречал в жизни. И он целиком и полностью зависим от любимой женщины – Валерии, водрузил её на алтарь своей жизни, и, не боясь осуждения, молится. Об этом знают все. А он знает, кому молюсь я, поэтому, отложив дела и семейные заботы, приехал сюда.

Еве предложили лечение по «стандартной» схеме: химиотерапия и последующая операция по удалению опухоли.

- У меня выпадут волосы? – первое, что её интересует.

- Да, на время, - отвечает врач.

Её глаза наполняются слезами, и она бросает один короткий, но о многом говорящий взгляд. Я не успеваю ответить, вовремя найти те самые «правильные слова», и вместо меня это делает Алекс.

- Лера видела меня не только без волос, но и в крайней степени истощения и бессилия. Ты заметила, как она смотрит на меня теперь?

Ева кивает, аккуратно вытирая слёзы безымянным пальцем.

- Поверь, до болезни она ТАК никогда на меня не смотрела. Теперь я для неё не «красавчик Алекс» как прежде, а «дорогой Алекс», - он обнимает её за плечи, мягко поглаживая, успокаивая.

Они обмениваются взглядами, и я замечаю, как Ева на него смотрит: как на отца. И он видит в ней ребёнка, пусть не своего, но такого, которому нужна любовь и поддержка:

- Тебе не стоит об этом беспокоиться. Тебе вообще ни о чём не нужно сейчас переживать: Дамиен всё сделает как нужно, врачи тоже, это я тебе обещаю. А ты просто выдохни, расслабься и доверься нам, поняла?

Ева снова кивает, но теперь уже улыбается. Правда, сквозь слёзы.

- Эта болезнь отпускает, но только тех, кто по-настоящему хочет вырваться. Кого любят и кого держат. А тебя очень крепко держат, причём обеими руками и не только ими. Помнишь, что я тебе говорил?

- Да…- снова кивает.

И тут Алекс совершает жест, от которого у меня самого наворачиваются слёзы: кладёт свою ладонь Еве на затылок и, притянув к себе, целует в лоб. Долго и с чувством, как если бы целовал кого-нибудь из своих детей.

- Всё будет хорошо. Всё будет хорошо,– шёпотом повторяет мантру.

За все годы я ни разу не видел, чтобы мой отец, который всегда был и отцом Евы тоже, делал что-нибудь подобное. Видит Бог, ей это было нужно.

Пытаюсь взять себя в руки, но получается с трудом. Развернувшаяся в кабинете врача-онколога сцена, очевидно, чересчур эмоциональна даже для неё: миссис Таи улыбается, неуклюже скривив губы – улыбка сквозь слёзы.

Мы возвращаемся в Евин бокс и, наконец, остаёмся одни. Мне это необходимо – хочу уединиться, скрыться от чужих глаз, крепко обнять её и повторить, что всё будет хорошо.

Евина болезнь изменила меня. Впервые в жизни я подошёл к самому краю и заглянул в неё, в пустоту. И то, что увидел, мне не понравилось: это был ужас. Мой собственный панический, удушливый, болезненный страх остаться в этом мире, измерении, в этой быстротечной жизни одному. Без неё.

Да, я изменился: больше никогда не позволяю себе строгости и резкости, командного тона, излюбленного спасительного осаждения в моменты её истерик. Вся моя прошлая жизнь теперь кажется сном, в котором я почти не мог двигаться, да и соображал-то с трудом. И только когда под тяжестью отрезвляющей новости пелена спала, я понял главное: меня без неё не будет. Не способен я жить без неё, да и не хочу. Нет в моём существовании смысла.

Нелегко в этом признаваться, но, стоя у окна в мужском туалете госпиталя, я глотал слёзы, издавая при этом постыдные хлюпающие звуки, и думал: какого чёрта? Что это за дерьмо и когда оно кончится?

Смешно, годы идут, а реакция на острую боль всё та же: мысли о том, как убить себя быстро и максимально безболезненно в том случае, если Евы не станет. Но мне больше не девятнадцать: я отец и у меня обязательства, поэтому подобные мысли хоть и возникают (а кто им запретит?), но до реальности им, как мне до премьерского поста.

Да, в мужском больничном туалете пришлось дать эмоциям выход, потому что мозги уже плавились, а сейчас, в Евином боксе, я улыбаюсь и уверенно ей сообщаю:

- Стадия ерундовая, мы вылечим тебя в два счета! И сбежим куда-нибудь развлекаться. Хочешь опять в Европу?

Вечером того же дня медсестра приглашает меня пройти в кабинет 202.

- Зачем? – спрашиваю уже на месте.

- Кровь сдавать. У вас какая группа?

- Четвёртая. А Еве нужна кровь?

- Не всем оперируемым пациентам она необходима, но мы всегда просим родственников принять участие в программе донорства. У вас вот, кстати, группа очень редкая. А резус какой?

- Не знаю.

Я действительно понятия об этом не имею.

- Это ничего, я всё равно буду образец брать. Гепатитом не болели?

Медсестра вручает мне анкету, куда я должен вписать все свои болезни и похождения, затем приглашает расположиться поудобнее в просторном полулежачем кресле, аккуратно проткнув мою вену иглой, набрав образец и подключив к аппарату забора крови.

Спустя короткое время я чувствую небольшое головокружение, прикрываю глаза, а перед ними…

А перед ними смешная, круглая, до слёз трогательная макушка с пробором посередине – в восемь лет Энни всегда заплетала Еве две косы: «Чтобы не ходила растрёпанная!», потому что из одной у неё всегда выбивались её непокорные пряди. Я прохожу мимо, и у меня зудят ладони, прямо пекут, страстно желая дёрнуть за одну тонкую косичку и сделать это посильнее. Хватаюсь, чувствую пальцами тугой жёсткий жгут, ощущаю каждую волну заплетённых волос. Но прежде, чем Ева успевает опомниться, совершаю один резкий рывок рукой: её голова скачет, словно мячик, в направлении моего вероломного выпада, чашка с горячим чаем опрокидывается на колени, и моя сводная - родная сестра взвизгивает то ли от боли, то ли от неожиданности, то ли от унижения.

Эпизод в туалете я уже пережил, но видно не до конца, и теперь гадкое мокрое и солёное вновь собирается на моих сомкнутых ресницах. Сейчас, двадцать лет спустя, мне хочется вырвать себе ту руку или хотя бы вовремя остановиться и отвести её в сторону. Но это не фильм, это моя, наша жизнь, и отмотать плёнку назад нельзя. Нельзя переснять кадр.