Повесть о ледовом комиссаре - Водопьянов Михаил Васильевич. Страница 10

Но книги — книгами, не всегда они заменят живое слово авторитетного знатока. И Отто Юльевич подолгу беседовал с „арктическими профессорами“ Визе и Самойловичем. Он непрестанно учился у них.

В результате наблюдений и одной из таких бесед появилась запись в дневнике:

„Самое красивое в льдинах и особенно в айсбергах — их цвет. Интенсивно-голубой, как в гроте на Капри, — и та же причина. Когда льдина уходит под воду, она вдруг окрашивается прозрачной лазурью — глаз оторвать нельзя. Удивительно благородный тон, а иногда зеленовато-серый цвет. Бывает, что вода зеленоватая, а на самой льдине талые места светятся синим. По словам Визе синяя вода и лед — атлантические, а зеленые — северные“.

…На 76 градусе северной широты встретился огромный айсберг. Сверкая, он медленно качался на темной воде. Ледяная гора была совсем близко от корабля, как вдруг раздался оглушительный грохот. Вода кругом закипела, как в котле. Подтаявший айсберг от перемещения центра тяжести нырнул и перевернулся. Над водой появилась гладко отполированная течением его подводная часть. Затем он раскололся на две ледяные глыбы. Волнение успокоилось, и два айсберга вместо одного спокойно поплыли рядом.

Как-то сразу похолодало.

Скоро ледяная кромка!

Все предвещало ее появление — и холод, и туманы, и понижение солености воды.

Однако „Седов“ полным ходом продолжал идти по чистой воде. Уже появились надежды на свободное плавание до самой Земли Франца-Иосифа.

Но плавание в арктических водах похоже на лотерею, только с той разницей, что настойчивость дает большой шанс на выигрыш. Так было и на этот раз…

Пересекли 77-ю параллель, когда на самом краю горизонта показалась узкая белая полоска. Это, было „ледяное небо“ — отражение на небосводе ледяных полей.

Все чаще стали появляться айсберги и небольшие обломки ледяных полей, медленно плывшие по иссиня-черной воде.

„Впереди серебристая цепочка льдов. Она красива, но чем-то угрожающа. Совсем новое для меня ощущение — такое, как было, когда впервые увидел ледник в горах, — записал Шмидт в дневнике. — Капитан решил не огибать, а идти напрямик“.

„Седов“ вошел в разреженный, блестящий белый лед, который с продвижением вперед становился все плотнее и плотнее.

Отдельные льдины смыкались в огромные поля. Разводий между ними было все меньше и меньше. Пароход поворачивал то влево, то вправо. Воронин искусно лавировал между льдами, ища свободных путей, но их не было. Со скрежетом льдины царапали борта корабля, сдирая свежую краску.

77°20′ северной широты.

Густая, непроницаемая пелена тумана висит в воздухе. С капитанского мостика еле виден нос корабля.

С разбегу бросался „Седов“ на ледяную перемычку. Под напором стального тарана — мощного форштевня корабля — лед давал многочисленные длинные извилистые трещины. Временами чуть ли не на полкорпуса залезал корабль на заснеженную поверхность ледяного поля и собственной многотонной тяжестью давил, мял, дробил… Из-под бортов журча вырывались пенистые потоки воды, выбрасывая на поверхность ледяное крошево.

Вначале океан покрывала тонкая, всего в полметра, броня молодого льда, твердого и прозрачного, как стекло. С ним сравнительно легко справлялся „Седов“.

А чем дальше пробирались на север, тем более утолщались снежные ледяные поля с беспорядочно нагроможденными на них торосами. Идти стало затруднительно. Ледокол вползал на льдину, а она не ломалась, а только уходила под воду и всплывала за кормой целая, без единой трещинки. Подобное плавание грозило бедствием.

…„Седов“ ведь не ледокол, а „ледокольный пароход“ — л/п, как обычно пишут. Он по своим размерам раз в пять меньше такого ледокола, как „Красин“, — с огорчением заносит в дневник Шмидт. — Иногда нам приходится останавливаться, когда туман или снег и не видно, где будет чистая вода. Стоим и „ждем у моря погоды“, любуемся льдами».

Вскоре после того как «Седов» вошел в хрустящую ледяную кромку, его встретил хозяин здешних мест — огромный белый медведь. Собственно говоря, в сизой дымке тумана он показался совсем не белым, а темно-желтым, почти коричневым. Владыка ледяной пустыни шел медленно и важно, время от времени обнюхивая воздух. Он так легко и ловко перепрыгивал через полыньи, трудно было себе представить, что его огромная туша весит более полутонны. Медведь не обращал внимания на приближающийся корабль. Видимо, живя во льдах, он привык к вечному движению айсбергов и принял корабль за обычную плавучую ледяную гору.

Когда же на палубе поднялась суматоха и раздался первый выстрел поторопившегося охотника, зверь привстал, повернулся и моментально исчез в тумане.

Начальник экспедиции отдал приказ не стрелять в замеченных медведей до тех пор, пока оператор не заснимет их на кинопленку. И второй медведь, попавшийся на пути «Седова», вел себя так, словно был осведомлен об этом распоряжении. Он бесстрашно приблизился метров на 50 к судну. Хозяин ледяных просторов не знает себе равных по силе и ничего не боится. Но он очень любопытен.

^{…Медведь не обращал внимания на приближающийся корабль…}

Медведь подошел еще ближе к кораблю, задумчиво постоял и, не торопясь, ушел. Посланные вслед ему пули не достали зверя. Полярного медведя можно убить, только попав ему в голову или в сердце. Раненый зверь убегает с большой быстротой.

…Льды и белые медведи — эти атрибуты «арктической экзотики» — в изобилии были кругом. И естественно, что на палубе и в кают-компании о них шли долгие беседы и споры. Бывалых полярных охотников слушали с большим вниманием. Трудно было отличить правду от неизбежного домысла «охотничьих рассказов». Но слушать все равно было интересно.

…«Седов» попал в первое ледовое сжатие. Льды напирали на корабль, скрежеща и грохоча стали наползать на палубу. По команде капитана матросы ломами и пешнями бросились окалывать льдины. Им помогали все участники экспедиции. Наконец, поддаваясь напору корабля, льдины начали медленно уходить назад. «Седов» пробился вперед, в разводье, и, пройдя немного, опять замер перед сплошным, непроходимым льдом.

— Тихий назад! — раздалась команда с капитанского мостика.

Медленно, как бы нехотя, отошел «Седов», чтобы опять со всей мощью ринуться на новый приступ. И казалось, не будет конца этому единоборству со льдами.

Бывало, что за целую вахту — четыре часа — ценой огромных усилий и большого количества сожженного в топках угля ледокольный пароход пробивался вперед всего на корпус.

«Все привыкли к его многотрудной работе. Знаю приблизительно, когда пора остановить винт, чтобы уменьшить удары, каким темпом поворачивать, давать задний ход. Все это повторяется так часто, что уже вошло в подсознание. Можно читать или писать и в то же время угадывать ход по дрожанию судна, а по ходу судить о характере препятствий, — пишет Шмидт. — Об открытом океане сохранилось далекое воспоминание, почти как о Москве. Это медленное движение льдин, чередование ледяных полей и каналов кажется вечным, всегдашней формой моего бытия».

26 июля к туману присоединился снег. Он падал крупными мокрыми хлопьями. Разгар лета на материке. А здесь все покрылось пухлой белой пеленой. Ни зги не видно. Раздалась команда — «Вытравить пар».

«Седов» стал в ожидании ясной погоды.

Кругом его лежали беспредельные ледяные поля, усеянные обломками. Лед был многолетний, до четырех метров толщины, не считая высоты торосов.

Лед да низко нависшее свинцовое небо. Тишина. Северный покой, изредка нарушаемый гулкими выстрелами охотников.

Шмидт сидел и читал в каюте, когда к нему вбежал капитан с радостным криком:

— Отто Юльевич! Медведица с медвежатами!

Обычной суеты теперь не было, привилась традиция стрелять по очереди, после того, как кинооператор перестанет крутить ручку своей камеры.

Шмидт не был ни охотником, ни очень метким стрелком, но не отказался от участия в охоте. Он стрелял третьим, после промаха двух товарищей, и целился в шею убегающему наискось зверю. Раздались два выстрела одновременно. Медведь повалился набок. Стоявший рядом с начальником экспедиции матрос второго класса Бабич радостно вскрикнул: