Цезарь, или По воле судьбы - Маккалоу Колин. Страница 35

Именно этот факт заронил зерно, которое стало прорастать на благодатной почве извращенного ума Клодия. Чем дольше он ждал, тем слаще становилась мысль о мщении. И после двадцати лет он вдруг понял, как можно разделаться с Фабией. Хотя бывшим весталкам разрешено было выходить замуж, мало кто пользовался этим правом: считалось, что это не принесет счастья. С другой стороны, немногие из бывших весталок были так же красивы, как Фабия, или так же богаты. Следовало только найти ей в мужья высокородного бедняка. И он остановил свой выбор на Публии Корнелии Долабелле, который также был вхож в «Клуб Клодия» и напоминал Марка Антония: большой, брутальный, бычеобразный, безрассудный.

Когда Клодий предложил ему приударить за Фабией, Долабелла с радостью ухватился за эту идею. Хотя он был патрицием чистой воды, каждый отец мало-мальски приглянувшейся ему девицы тут же прятал свое чадо за спину и говорил твердое «нет». Как и другой Корнелий – Сулла, Долабелла был вынужден завоевывать место под солнцем, полагаясь лишь на свои мозги, ибо ничего не имел за душой. А бывшие весталки были sui iurus, то есть не подчинялись никому из мужчин. Они сами за себя отвечали, сами распоряжались своей жизнью. Какой случай! Невеста с хорошим происхождением, великолепным приданым, еще достаточно молодая, чтобы рожать, очень богатая – и никакого paterfamilias, чтобы отказать ему!

Да, Долабелла был столь же брутальным, как и Антоний, но сходство это было лишь внешним. Марк Антоний не был глупцом, но у него напрочь отсутствовало обаяние. Привлекательной в нем была лишь наружность. А Долабелла обладал легким, веселым характером и умением поддерживать беседу. Антоний ухаживал примитивно: «Я тебя люблю, ложись!» А Долабелла говорил женщине: «Позволь мне упиться красотой твоего милого, нежного личика!»

Результат – свадьба. Долабелла покорил не только Фабию, но и всю женскую половину семьи Цицерона. То, что дочь знаменитого оратора Туллия (неудачно выскочившая за Фурия Крассипа) нашла его просто божественным, было еще полбеды. Но чтобы всегда угрюмая и некрасивая ворчунья Теренция тоже пришла от него в полный восторг – такое не снилось ни одному сплетнику Рима. Таким образом, Долабелла посватался к Фабии с благословения ее старшей сестры. Бедная Туллия была безутешна.

Клодий радовался, следя за развитием ситуации, ибо брак Фабии превратился в кошмар с самого первого дня. Почти сорокалетняя девственница, проведшая тридцать лет в окружении женщин, нуждалась кое в каких наставлениях, которых Долабелла дать ей не смог или просто не захотел. Хотя акт дефлорации в первую брачную ночь нельзя было назвать грубым насилием, но и восторга это деяние не принесло ни одной из сторон. Раздраженный и поскучневший, но согреваемый мыслью о перешедших к нему деньгах Фабии, Долабелла вернулся к женщинам, которые знали, как и что делается, и были согласны хотя бы имитировать экстаз. Фабия одиноко плакала дома, а Теренция тут же причислила ее к дурам, не понимающим, как управиться с мужиком. С другой стороны, Туллия воспрянула духом и стала даже подумывать о разводе с Крассипом.

Но организатор всей этой круговерти был уже занят другим. Месть – развлечение, а политика – дело, которому Клодий отдавал себя всецело.

Он поставил себе цель стать Первым Человеком в Риме, но не собирался добиваться этого обычным путем – высшая политическая должность вкупе с небывалыми военными успехами. Главным образом потому, что таланты Клодия относились не к военной сфере. Он был силен в демагогии и вознамерился пробиться к власти через плебейское собрание, состоявшее сплошь из римских всадников-торгашей. Такие попытки предпринимались и раньше, но Клодий пошел собственным путем.

План его был грандиозен и прост. Он не обхаживал могущественных торгашей-плутократов. Он запугивал их. Используя для этого ту часть римского общества, которую все остальные не брали в расчет, а именно proletarii, неимущих. Людей без денег и влияния, чьи голоса не имели никакого веса во время выборов, пригодных лишь на то, чтобы делать детей и поставлять Риму легионеров. Впрочем, даже последнее стало для них возможным не так уж давно, когда Гай Марий открыл неимущим дорогу в армию, поскольку до этого в войсках служили только люди обеспеченные. Неимущие становились легионерами, но политически оставались ничем. Да им вся эта политика не была и нужна. Раз есть хлеб и есть зрелища, не все ли равно, кто там всем этим наверху заправляет?

Клодий и не хотел делать из них политиков. Ему нужно было лишь количество, он не собирался набивать их головы своими идеями или пробуждать в этих людях сознание собственной силы. Просто-напросто они становились клиентами Клодия. Они видели в нем патрона, добивавшегося для них осязаемых выгод: права иметь свои клубы, коллегии и общины, получать раз в месяц бесплатное зерно, а раз в год – какие-то деньги. С помощью Децима Брута и кое-кого еще Клодий организовал тысячи тысяч неимущих, входивших в общины перекрестков, каких было множество в Риме. В любой день, когда он велел шайкам явиться на Форум и на близлежащие улицы, у него под рукой было не менее тысячи человек. Благодаря Дециму Бруту он располагал именными списками и учетными книгами, дающими возможность равномерно распределять нагрузку и плату в пятьсот сестерциев, выделяемых за каждую вылазку. Проходили месяцы, прежде чем того же самого человека призывали снова устроить беспорядки на Форуме и попугать влиятельный плебс. Таким образом, члены шайки оставались неузнанными.

После того как Помпей Великий заплатил Милону за то, чтобы тот набрал шайки из бывших гладиаторов и головорезов, борьба осложнилась. Клодию теперь приходилось не только пугать плебс, но и соперничать с Милоном и его профессиональными громилами. Затем Цезарь заключил договор с Помпеем и Марком Крассом в Луке, и Клодий вынужден был подчиниться. В довершение его отправили в составе посольства в Анатолию за государственный счет, что давало ему возможность заработать кучу денег за год отсутствия в Риме. Вернувшись, он вел себя тихо. До тех пор, пока Кальвин и Мессала Руф не были выбраны консулами в конце квинтилия. И тогда война между Клодием и Милоном возобновилась с новой силой.

Курион не отрывал глаз от Фульвии, но он столько лет пялился на нее, что никто не обращал на это внимания. Конечно, все заглядывались на эту красотку. Каштановые волосы, черные брови, огромные синие глаза, словно бы намекающие на что-то. Рождение детей только добавляло ей привлекательности, как и умение со вкусом одеваться. Будучи внучкой аристократа и знаменитого демагога Гая Гракха, Фульвия так уверилась в прочности своего положения в свете, что то и дело появлялась на Форуме и, не смущаясь, самым неженственным образом поносила противников Клодия, которого обожала.

– Я слышал, – сказал Курион, с трудом опуская глаза, – что, сделавшись претором, ты намерен распределить всех вольноотпущенников Рима по тридцати пяти трибам. Это действительно так?

– Да, это правда, – самодовольно подтвердил Клодий.

Курион нахмурился, чем только усугубил свое сходство с капризным подростком, что ему совсем не шло. Этому отпрыску старинного плебейского рода Скрибониев исполнилось тридцать два года. Острые карие глазки, усеянная веснушками кожа, ярко-рыжие волосы, торчащие во все стороны, несмотря на старания парикмахера. Отсутствие переднего зуба, которое обнаруживалось, когда он улыбался, придавало ему разбитной и задиристый вид. Впрочем, такая наружность скрывала вполне зрелый цепкий ум, что, однако, не убавляло в его обладателе склонности к каверзам и всякого рода проделкам. В юности, например, он и Антоний изображали страстных любовников, немилосердно изводя почтенного консуляра Скрибония-старшего, а на самом деле успели наделать кучу детей.

Но сейчас Курион хмурился, а значит, дырка в зубах не сверкала, а озорной огонь в глазах почти погас.

– Клодий, если распределить вольноотпущенников по тридцати пяти трибам, это разрушит всю систему трибутных выборов, – медленно сказал он. – Человека, кому принадлежат их голоса, – а это в данном случае будешь ты – невозможно остановить. Все, что ему нужно сделать, чтобы провести своих кандидатов, – это отложить выборы до того времени, когда в городе не будет сельских выборщиков. В настоящий момент вольноотпущенники могут голосовать только в двух городских трибах. Но ведь в Риме их полмиллиона! Стоит рассовать этих бывших рабов по остальным трибам, их голоса перевесят голоса коренных римлян, сенаторов, всадников первого класса. Римские неимущие причислены к четырем городским трибам и не голосуют в трех десятках других! Ты передашь контроль над процессом формирования городской власти в руки неримлян! Греков, галлов, сирийцев, бывших пиратов – сброда со всего мира, познавшего рабство! Да, они стали свободными, получили гражданство. Но мне очень не хочется отдавать им на откуп весь Рим! – Он сердито мотнул головой. – Клодий, Клодий! Никто тебя не поддержит! Никто! Даже я!