Карантин (СИ) - "Майский День". Страница 42

Насколько я понял, мы оказались в компрессорной кабине, придуманной для того, чтобы станция не теряла в пространство так нужный ей воздух, когда впускала или выпускала наружу гипотетических обитателей или забортных гостей. Догадаться оказалось совсем нетрудно, поскольку, пока мы бранились, насосы начали наполнять помещение газом, мы ощутили, как постепенно перестали раздуваться от внутреннего давления наши костюмы, а я ещё и слышал тихий шелест подаваемой смеси. Тяжесть не увеличивалась, но я полагал, что за очередным порогом она станет больше.

Прозрачная, но весьма толстая на вид дверь отделяла нас от основных помещений станции. Вероятно, внутри хотели видеть визитёров, не полагаясь целиком на камеры слежения. За стеклом находилась другая комнатка, побольше, но тоже совершенно пустая. И там включились фонари, едва прибор на груди показал, что давление сравнялось с привычным. Нас приглашали следовать дальше.

Анализатор среды, закреплённый на рукаве, удостоверил, что состав воздуха пригоден для дыхания, и я показал датчик Гессе, хотя у того был свой собственный, если и этот прибор он не ухитрился раскокать.

— Пойдём?

Человек кивнул. Искать скрытые механизмы не пришлось: ручка торчала сбоку, на самом виду. Я потянул её, и дверь услужливо ушла в пазы. Мы переступили порог, точнее ложбинку, по которой ездила прозрачная плита, но разницы я не видел. Мы оказались внутри станции, и ничего ужасного с нами не случилось.

Оглядевшись, я заметил, что здесь тайны закончились. На стене, рядом с послушно вернувшимся на место люком темнел ряд кнопок или клавиш и возле каждой старого начертания буковки бесхитростно сообщали о назначении любой из них. Выглядело всё просто и понятно: открытие, закрытие, блокировка, прозрачность, повышенная защита, катапультирование. Я на всякий случай прочитал и запомнил порядок функций, а потом поторопил Гессе, смотревшего на эти письмена с непонятным мне волнением.

— Давай дальше, мы сюда не грамоту учить приехали.

Он кивнул. Внутри станции, как я и предполагал, существовало притяжение вполне сравнимое с привычным — искусственная гравитация. По моим ощущениям выходило, что она несколько слабее, чем на планете, но достаточная, чтобы уверенно ходить, а не летать. Новая дверь выглядела и совсем обыденно, хотя казалась излишне массивной для такого простого устройства. Я без колебаний воспользовался ручкой, которая располагалась на косяке рядом, но работала на открывание. Затворялось всё следом автоматически.

Несмотря на пригодную для дыхания атмосферу, скафандры мы пока снимать не стали, чувствовали себя в них увереннее, что ли, хотя вряд ли эта ткань при всей своей прочности могла защитить от агрессии, а уж нападать самим помешала бы с гарантией.

Сообразив последнее, я предложил частично разоблачиться, то есть: мне скафандр снять, а человеку оставаться в нём. Я сильно сомневался, что какой-нибудь ядовитый газ мог мне по-настоящему навредить. В глубоких шахтах работали в основном вампиры, потому что им даже вентиляция не требовалась. Конечно, мы старались её делать, но всё равно убедились, что вредное людям нам урона не несло. Добыча шла чаще всего в автоматическом режиме, но налаживать линии разработки посылали только бессмертных.

Однажды двоих вампиров засыпало в дальней выработке, да так основательно, что и воздух туда почти не поступал. Когда через месяц их откопали, оба были живы, хотя сердиты и голодны. За себя я не боялся.

Гессе, подумав, согласился с моими доводами, но предложил ещё чуток повременить. Смысла я в этом не видел, но желая помочь ему ощутить себя подлинным командиром, послушался. Следуя инструкциям Чайки мы теперь окончательно поменялись ролями.

За дверью оказался самый обыкновенный коридор. Хотя нет, так я его бы не назвал. Как я уже сообразил (а кто бы не догадался), станция имела радиально-кольцевое строение. Открывшаяся нам рокада плавно изгибалась, но обе стены шли не ровными плоскостями, а изобиловали выступами и нишами, причём значительных размеров. Если с внутренней стороны за этим рельефом могли скрываться производственные, а то и жилые помещения, то внешние наводили на некие мысли.

Я подошёл к ближайшему выступу и положил ладонь на его поверхность. Даже сквозь перчатку я ощутил едва уловимую вибрацию, причём не столько материала, сколько энергии, знакомой и новой одновременно.

— Это она работает! — сказал я Гессе. — Должно быть, по внешнему краю идут механизмы, преобразующие жёсткое излучение звезды в пригодные электрические токи.

— Да, есть тут люди, или нет, комфортом они себя обеспечили, — ответил Гессе, осуждающе разглядывая панели бледно-жёлтого цвета.

О чём он думал, не знаю, скорее всего, вспоминал, как нелегко поначалу приходилось брошенным на произвол судьбы переселенцам, когда сами земляне, расположившись тут с комфортом, взирали на них свысока. Строго говоря, это я видел то тягостное время своими глазами, а Гессе лишь представлял по хроникам, но вполне вероятно, огонь обиды жёг не на шутку. Я его понимал. Напарника, а не горячее желание отомстить, хотя…

Мы двинулись дальше. Фонари на шлемах так и не пригодились, потому что при нашем приближении почти всегда загорался свет. Мы время от времени заглядывали в попадавшиеся с внутренней стороны коридора помещения. Сперва действовали с большой опаской, но быстро осмелели. Люди по самой своей природе склонны более верить в лучшее, у них просто нет выбора.

Оборудование внутри попадавшихся комнат мало о чём говорило. Что-то мы забыли за века, что-то изобрели заново в другой форме. Я узнавал отдельные детали энергетических узлов, хотя больше угадывал их назначение интуитивно.

— Вся внешняя окружность этого блина представляет собой одну комплексную силовую станцию, — сказал я Гессе.

Мы теперь разговаривали в полный голос, уже не страшась нарушить тишину — вломились ведь достаточно отчётливо, захоти кто, уже бы нас обнаружил и дал об этом знать.

— Она огромна.

— Совершенно верно, — не стал я спорить. — очень велика, что наводит на определённые мысли. У меня сложилось впечатление, что самые внешние структуры — это неизвестное нам оружие. Я немного разбираюсь в энергии, потому что зарабатываю этим на хлеб, и несмотря на сибаритство предполагаемых жильцов, даже таком большому дому в мирных целях требуется меньше ресурса.

— Кто бы сомневался! — проворчал Гессе.

Во мне станция вызывала любопытство, но в нём пробудилось иное чувство. Поразмыслив, я квалифицировал его как протест. Иной человек, попадая во дворец, простодушно восхищается царской мебелью, а другой завистливо созерцает недоступную роскошь, но напарника я в мелочности не подозревал. Нет, в нём кипело другое.

Готовясь и обучаясь, он думал лишь о средствах достижения цели, о её сути и смысле, но не видел её воочию, и сейчас, узрев, не то замёрз, не то распалился душой, а скорее всего работало здесь и то, и это. Горькое понимание чужого отторжения, а не умозрительное представление о нём.

Мы успели осмотреть лишь крошечный кусочек станции землян, а уже оценили отчасти её надменную избыточность. Когда там, внизу, умирали от недостатка лекарств и еды дети, здесь неторопливо и со вкусом монтировали блок за блоком, радуясь будущему творению и неспешно размышляли о том, что бы ещё полезное и нужное отнять у оставшейся внизу бывшей части человечества, чтобы вернее загнать её в мрак и невежество.

И у меня, как выяснилось, за века не перегорело полностью. Я не только понимал чувства Гессе, но и изрядно их разделял. Постыдно обжираться на глазах голодного, так было всегда. Всё же я сказал напарнику как мог рассудительно:

— Не кипи — пар зрение застит, а оно нам сейчас требуется ясным.

Он поглядел на меня сначала почти враждебно, но потом согласился, хотя и сквозь зубы:

— Ты прав. Раз мы пришли с миром, надо пустить его и в душу.

— Золотые слова!

Обоим нам более всего хотелось засучить рукава и выпятить челюсти, но приходилось репетировать улыбки. Кошмар, если подумать. Может не так нам и требовалась дружба с жестокой старой планетой? Построили бы в недрах новые корабли и мощные орудия и жахнули однажды по надменной станции наверху. Война иногда представляется более разумным выходом из положения, чем мир. Тут вся суть в занимаемой исходной позиции. Никто ведь не любит унижаться.