Карантин (СИ) - "Майский День". Страница 44

— Ты в порядке? — спросил я, созерцая сквозь стекло шлема выпученные глаза и разинутый рот товарища.

Он сглотнул и только тогда догадался захлопнуть пасть.

— Мёртвый землянин… Землянин мёртвый…

Звучало логично, но убедившись, что падать Гессе передумал, я решил не трястись над ним, а заняться, наконец, делом. Достаточно мы крались по станции, шарахаясь от каждого угла. Теперь телодвижения такого рода утратили смысл. Я раскрыл шлем, потянул носом сухой немного стылый воздух, а потом окончательно выбрался из скафандра, хотя теоретически мне требовалась для этого помощь.

Гессе наблюдал за моим своеволием, но не ругался и не протестовал. Пока он не вспомнил командные слова, я решил действовать. Стряхнув с себя остатки костюма, как был в носках, подошёл к столу, за которым расселась мумия и первым дело потянул к себе лежащую перед носом мертвеца папку. Издали она не бросалась в глаза, поскольку сливалась со столешницей фактурой и цветом, но я-то глазастый, сразу заприметил эту важную деталь. Внутри обнаружились запаянные в прозрачное вещество страницы, исписанные от руки старческим, но вполне твёрдым почерком. Завещание надо полагать.

Так всё это выглядело странно, что я, не начиная читать, ещё раз, уже вблизи обозрел труп, втягивая в себя его пустой запах. От чего умер это человек, я наверняка бы сейчас не сказал, но мог уверенно утверждать, что перед кончиной был он очень стар. Людей такого возраста не привлекают к работам на станциях и вообще в поле. Собственно говоря, они в реальном, а не вымышленном мире управляют разве что инвалидным креслом. Заслуженный отдых — вот как это называется. И какие выводы можно сделать, беспристрастно обозрев картину, представшую нашим глазам?

За спиной прогрохотали тяжёлые шаги, но я не оглянулся. Кому тут ходить было кроме Гессе, а он свой? Я вообще не ощущал на станции ничего живого. Примерно так мы и предполагали, только мы-то думали, что экипаж отозвали на Землю, а их похоже, бросили умирать здесь наверху, как и нас внизу. Теперь следовало разобраться — почему?

Поскольку ответ на этот вопрос был прямо передо мной, я опустил глаза и принялся читать. Напарник напирал на меня бронёй, пытаясь глядеть через плечо, и я сказал ему раздражённый этим запоздавшим упрямством:

— Сними кастрюлю, да и прочий бандаж. Ни к чему это всё, тут нормально.

— Это если он умер не от заразы! — ответил мой героический спутник внутри костюма, но я расслышал и без наушников.

— Нет, тут другое. Детали подождут, давай разбираться в сути дела, и не спорь со мной. Я лучше знаю.

Ну да, командиром был он, только какое это имело значение? Гессе проворчал что-то нелестное, чего я предпочёл не услышать, но послушно хотя и опасливо открыл шлем, а потом с моей помощью освободился от костюма. Глядя на его ноги в таких же как у меня милых носочках, я сказал, сам дивясь внезапно пробудившейся заботе:

— Надо будет тебе ботинки подыскать, прохладно здесь, замёрзнут копыта. Пока мы найдём в этой махине аптеку и прочитаем по складам инструкции, соплями весь обвешаешься.

Он не ответил, потянулся к папке, но я схватил её первый и не собирался отдавать. Пусть лучше он через моё плечо смотрит, а не наоборот: он ростом выше.

Язык и стиль изложения были уже изрядно чужими, но я помнил изначальную общую речь и быстрее Гессе догадывался о значении трудных мест. Завещание оказалось кратким и внятным, что, собственно говоря, от него и требовалось. Мужчина, назвавшийся Тобиасом Тайтом, излагал только факты, не привнося в документ домыслов, а писал он о том, как их бригада много лет назад (даты везде стояли, но их ещё надлежало соотнести с нашим календарём) была доставлена на станцию с тем, чтобы осуществлять дежурство. Первый оговоренный срок обозначили в десять лет, но потом его увеличили до пятнадцати, а там и вовсе сообщили контрактникам, что прислать смену и корабль пока нет возможности, и велели ждать.

Они и ждали. На станции хватало припасов и энергии, места, чтобы вести здоровый образ жизни, а там на старушке Земле гремели битвы какой-то сложными словами названной войны. Поначалу ребята ничего не имели против, отсидеться здесь, пока там мир тонул в лишениях, выглядело изрядной удачей, но годы шли, тела ветшали, и обитатели станции начали один за другим умирать. Тобиас остался последним. Он протянул, сколько мог и поскольку хоронить его было некому…

В чём-то я понимал этого человека. Он бесхитростно и чётко объяснил в самом конце документа, где хранятся записи всех переговоров с Землей, попрощался. Я попытался представить, долго ли он сидел в этом кресле прежде, чем пришла смерть? Ускорил её приход инъекцией яда или повезло прийти сюда из последних сил? Я понял, что мне не слишком интересно. Чужая судьба ушла в прошлое, где ей было самое место.

Я содрал со стены претенциозное знамя и укрыл им Тобиаса. Мёртвым не полагалось смотреть на дела живых. Кроме того, он выполнил свой долг и заслуживал маленькой награды.

— Ты можешь прикинуть, как давно он скончался? — спросил Гессе.

— Уже прокачал базу данных. Судя по некоторым замечаниям в документе, запаху и прочим приметам событие случилось приблизительно пятьдесят наших лет назад.

— Примерно тогда люди предположили, что станцию перевели на автоматический режим.

— Да. Ты обратил внимание на один существенный момент? Эта декларация обращена к землянам, а отнюдь не к переселенцам. Мертвец стоял на своём до конца. Так что не будем лить слёзы над его бренными останками. Он молодчина и поступил достойно, но он — чужой. Идём, глянем на эти записи и поищем радиостанцию, пора бы связаться с Чайкой.

— Сначала завернём в холодильник.

— Не веришь, что все умерли? Нет тут живых. При общей системе вентиляции я бы их учуял.

Он упрямо промолчал, и я не стал спорить: и так своевольничаю, а начальство этого не любит.

Хранилище мы обнаружили без труда. Теперь, когда мне помогал нос, я ориентировался на станции куда лучше, прежнего. Огромный ледяной комплекс тихо гудел, черпая наружную прохладу. Я ошеломлённо осмотрел штабеля запасов — да, здесь явно не голодали. Десяти дежурным хватило бы на многие десятки лет, не будь люди короткоживущи и смертны. Температурный режим позволял хранить запасы минимум столетие. В этой отрасли земляне, как видно, преуспели.

Гессе тоже окинул пищевое богатство внимательным взором, но слюну не пустил. Даже не обрадовался, что с голоду не умрёт. Когда я предложил ему перекусить, лишь отрицательно мотнул головой. Я пожал плечами и повёл его к моргу.

Саркофаги оказались прозрачными. Мы могли без помех созерцать тела стариков, уложенные аккуратно, словно для кого-то важен оказался их последний покой. И теперь я понял, почему в той комнате разложили платья — кто-то заботливо выбирал наряд для иссохшей морщинистой дамы. Это как же надо любить другого человека, чтобы лелеять его даже после смерти! Жаль, что я не изведал в жизни этого чувства, хотя мне и без него неплохо существовалось. Может, следовало в очередной раз порадоваться за себя.

Я пересчитал тела, ревизия сошлась с общим списком, задерживаться тут нужды не было, но Гессе в непонятном мне потрясении бродил вдоль ряда мертвецов, словно они могли поведать ему нечто важное. Тянуть его за рукав я не стал, наблюдал издали. Что-то тёмное варилось в голове напарника, судя по тому как сурово осунулось его лицо. Я любопытствовал конечно, но понять не стремился. В холодильнике лежало достаточно бифштексов, чтобы приятель мой мог не переживать о необходимости каннибализма. Стенать над трупами чужих людей? Они нас не жалели, я считал, что тоже не обязан рыдать над их могилами.

Поймав мой взгляд, мрачный Гессе упрямо набычился и сказал, что пора идти смотреть записи. С планетой свяжемся, когда уясним в общих чертах смысл происходящего. Догадка, которая наверняка мелькала не у меня одного, выглядела слишком ужасной или наоборот обнадёживающей и ни один из нас не рискнул пока её озвучить. Я бы по доброте душевной сначала оповестил Чайку о том, что мы живы и бодро-весело гуляем по станции как по родной столице, а уже позднее грузил его подробностями, но решил, что раз главный тут человек, то пусть сам потом выслушивает претензии.