Карантин (СИ) - "Майский День". Страница 46

— Зачем? — спросил Гессе тихо.

Неопределённо прозвучало, но я понял. В любом случае ведь гнул свою линию, а не подводил чужую черту.

— Ну я пока точно не знаю, точные выводы можно сделать позднее, но кое-какие соображения есть. Иногда людей надо поставить в откровенно пиковые обстоятельства, чтобы понять, что с ними так, а что нет. С людьми, я имею в виду. Слишком много они делают ошибок и неоправданно тяжелы бывают последствия.

— А мы, современные жители этого мира? Нам ведь задали эту задачу.

— Да, и теперь, когда исчезли надзиратели и в стене нашей общей тюрьмы появилась первая брешь, маленький клочок надежды, пришла пора озвучить ответ.

— И каков же он?

— Ну вот сейчас всё и выясняется, — просто сказал я.

На Гессе больно было смотреть, он неподдельно мучился, а я делал вид, что не замечаю его отчаяния и страха, хотя как он мог в это поверить — даже не знаю. Наверное, дошёл до некого предела, полностью отключил лишнее, чтобы сосредоточиться на главной задаче.

Скафандр действительно лежал возле переходной камеры. Я надел его, хотя поначалу думал, что не стоит. Жила во мне маленькая мстительность, пусть это, говорят, и нехорошо. Ну да я всегда был тем ещё гадом и не собирался меняться ради всех человеческих приятелей на свете. Я демонстративно не обращал внимания на Гессе, пока облачался в защитную одежду, деловито забирал верёвку, переступал желоб герметизации, позволял прозрачной плите отделить меня от человека. Повернулся лишь когда скрипнул механизм блокировки. Почему-то я сразу узнал этот звук, хотя и не слышал его прежде.

Гессе теперь смотрел на меня прямо. Набрался храбрости быть напоследок честным. Он тяжело дышал, я хорошо различал звуки даже через это толстое стекло.

— Ты не вернёшься, — сказал он хрипло, сглотнул так судорожно, что кадык едва не вспорол кожу. — Мне придётся провести здесь много лет, и я единственный, кем ты мог здесь питаться. Пойми. Так надо.

— С самого начала задумали этот фокус? — спросил я. — Ну давай тогда я останусь здесь один вместо тебя. Я к тому же крепче и проживу дольше.

Он отрицательно мотнул головой.

— Голодный ты сойдёшь с ума и разнесёшь станцию на куски, а она нужна нам. Нашему миру. Это наше будущее, всей планеты. Здесь технологии, знания, возможность по-настоящему выйти в космос.

Он говорил горячо, торопливо, болезненно щурился и сжимал кулаки. Волновался неподдельно и убеждал более себя чем меня. Меня-то было уже поздновато, не так ли? Организаторы всей аферы пошли на двойной риск и выиграли. По их представлениям.

Люди крепко держались за свои истины, но я не очень-то их осуждал. Сам был такой же. Я шагнул ближе к стеклу, и Гессе дёрнулся, сорвано крикнул:

— Не вздумай ломиться обратно на станцию! Здесь есть механизм катапультирования, попробуешь ломать дверь, я его включу.

Я улыбнулся.

— Гес, я просто хочу попрощаться. Не думай, что осуждаю тебя или Чайку. Вы ведь просто выполняете свой долг, а так ничего личного не происходит. Не так ли?

Должно быть, он ожидал истерик, гнева, проклятий, отчаяния, но я-то знал, что кроткой покорностью сумею ранить его куда сильнее. Играть в подлянку — так играть по-взрослому. Не я первый начал. Гессе судорожно сглотнул, и я побоялся, что ещё подавится ненароком и мне придётся действительно ломать дверь, чтобы на прощанье похлопать этого олуха по спине, но обошлось.

Я неспешно разоблачился и аккуратно зацепил скафандр за рычаг трелёвочной петлёй, чтобы не унесло даром в открытый космос.

— Оставлю это здесь. Тебе может пригодиться, а мне ни к чему. И да — так получится быстрее.

Бесхитростный трагизм моих слов всё же пронял беднягу напарника. Он откровенно сломался. Я увидел, как исказилось неприкрытой болью лицо, крепче сжались кулаки и поползла по щеке такая странная и неуместная сейчас слеза.

— Прости! — пробормотал он. — Я правда, не хотел от тебя избавляться, но обязан выполнять приказ. Ты был хорошим другом.

— Ну да и контейнер, якобы набитый консервированной кровью, на деле — пустой ящик. Так бы вы и стали рисковать всем проектом, размещая на борту лишний груз.

Задерживаться не тянуло. Я опасался испортить подлинную красоту момента. Кроме того, никогда не любил мелодрам. Или мы сейчас разыграли трагедию? Мы ведь оба были правы. Каждый по-своему, как и положено в этом жанре.

— Не вини себя, Гес. Ты всё сделал как должно, и я совершенно не держу зла и давай уже выпинывай меня наружу, а то скоро рассвет. Никогда не прощу себе, что пропустил это грандиозное зрелище.

Он хотел ещё что-то сказать, открыл рот, но не издал ни звука, сухо кивнул, словно я выходил ненадолго за хлебушком, отвёл взгляд и утопил нужную клавишу. Внешние створы начали движение. Пожалуй, стоило предварительно откачать воздух из переходной камеры, но вероятно, с точки зрения Гессе это было слишком жестоко для нас обоих.

Воздух со свистом рванул прочь, меня кинуло в сторону пустоты, прижало к узкому ещё проёму, но к тому времени, когда заслонки разошлись достаточно широко, давление почти исчезло, и в открытый космос я выплыл торжественно и величаво.

Остаточный сквознячок подтянул к пустому кораблю, принёсшему меня сюда наверх, но мысль привязаться к нему выданной для другой цели верёвкой и впоследствии качественно действовать Гессе на нервы даже не пришла в голову. Я вообще забыл об этом человеке, да и о прочих людях тоже.

Передо мной величаво и просто зияла, сверкая звёздами, ночная мгла. Огромный мир, так скудно наполненный светом, что бархат его тьмы трогал до слёз. Я не плакал. Я и не дышал, инстинктивно задержав в груди последний станционный вдох. Растягивал великолепный момент в вечность. Каким прекрасным показался космос без вуали атмосферы, без стёкол шлемов, во всей мощи неудержимого вампирского зрения. Никогда не наблюдал ничего лучше.

Пока я любовался вселенной, станция отплыла прочь, хотя вроде бы и не должна была, но я не заморачивался больше этой ерундой. Я развернулся и посмотрел на планету. Она тоже очаровывала, тихо дремлющая под тонким кокошником зари. Красивая. Моя. И я подумал, едва не рассмеявшись от величия своих помыслов, что те облажались и эти, а нам, оставшимся, облажаться нельзя, потому что мы, быть может самые последние разумные существа во вселенной, приютившиеся здесь посреди великого космоса. Единственная надежда настоящего осмысления великолепного мира. Знаменательно? Ну и ладно. Реально же не придётся к этому привыкать.

Пустота не держала, отказывая в настоящей опоре, а планета властно звала к себе, и я не стал сопротивляться неизбежному. Я подтянул ближе волшебные нити, и горизонт, хоть и был он здесь непривычно крив, подхватил меня, упруго придерживая, готовый вновь принять в свою обитель. В мой мир, где из жалкого червя, забившегося в тёмную нору, я превратился, пройдя незаметно все стадии гонений, в сияющее великолепие имаго.

Ну, прозрачные крылья не выросли, это да, зато я точно знал, что и так вернусь невредимым на планету, где вместе с людьми постараюсь исправить чужие ошибки и не совершать своих. Воскресить надежду и построить мечту. Обрести настоящий приют, а не презренные катакомбы в карантине. Я неслышным метеором собирался лететь домой. Теперь уже окончательно домой. Я прошёл предложенный кем-то суровый тест, и канувшая в Лету Земля наконец-то меня отпустила.

Глава 20

Нда… Опьянение полной свободой слегка выветрилось, оставив на дне соображения осадок здравого смысла. Красиво позависав в пространстве и насытив душу несомненным величием момента, я вспомнил, что на планету всё же возвращаться надо, причём самому, без посторонней помощи, и, честно сказать, слегка струхнул. Не то чтобы испугался до потери соображения, но внезапно ощутил себя очень маленьким на фоне огромного великолепия миров внизу и наверху.

Я судорожно подтянул нити горизонта, только что пальцами их не пощупал, чтобы убедиться в содействию и понимании. Они никуда не делись, уверенно держали меня над планетой, оплетая не то чтобы силой, скорее благополучием, так что я чуть успокоился.