Летний детектив для отличного отдыха - Устинова Татьяна. Страница 38

– Откуда пошел слух, что Люба подворовывает в домах, где убирает? Он ведь откуда-то пошел! Если ни у кого ничего не пропадало, значит, взяться ему неоткуда! У вас когда-нибудь что-нибудь пропадало?

Тут мать и дочь разом оглянулись по сторонам, как будто им только что пришло в голову проверить, пропало или нет!..

Блаженные, подумал Плетнев, с удовольствием прихлебывая из чашки. Ну точно, блаженные!

– Мы почти уверены, что у нас все на месте.

– Тогда у кого пропадало?.. И если все это наветы и клевета, почему Люба не защищается? Почему собирается платить? Зачем ей продавать дом?.. – Тут обе его собеседницы разом всполохнулись, как куры из хозяйства бывшего банкира, и Плетнев повысил голос: – Так сказал Артемка, а ему сообщил его друг Игорян! Почему егерь говорил, что Женька все время врет? Кому и что она врала?

Он допил кофе и повертел из стороны в сторону чашку, в прожилках которой путалось солнце.

– А зачем разбили трансформатор? Это же просто… вандализм какой-то! Хулиганство! А у нас здесь…

– Я знаю, знаю, – перебил Плетнев. – У вас здесь нет никаких хулиганов! Но это не хулиганство, Элли. Это как раз понятное событие, за которым последовало другое. Трансформатор разбили, свет погас, даже фонари на улице выключились. После этого разгромили мой дом. В такую грозу и в полной темноте никто не мог ничего заметить и… помешать. Другое дело, зачем разгромили дом? Я здесь совсем недавно, никого не знаю и вообще чужой человек!

– Ты нам не чужой, мальчик.

– Подожди, мама!

– Или этот человек что-то искал не у меня, а у Прохора Петровича? – задумчиво продолжал Плетнев. – Но почему именно сейчас? Он давно умер!

Он аккуратно поставил чашку на стол и опять принялся качаться на стуле.

– Упадешь, – рассеянно заметила Нателла Георгиевна. Плетнев продолжал качаться.

– А кем он был?

– Прохор Петрович? Военный в отставке, и давно в отставке. Он служил по секрету, по-моему.

– Ты хочешь сказать, в секретных подразделениях, мама.

– Да, да! О службе никогда особенно не распространялся. Хотя однажды рассказал, что Фидель Кастро целыми днями пьет какой-то небывалый кофе. Из килограмма зерен получается две ложки кофе. Прохор Петрович говорил, что проглотить это невозможно, а Фидель пьет целыми днями.

– Он знал Фиделя Кастро?! – переспросил Плетнев.

Нателла Георгиевна шмыгнула носом.

– Нас никогда не интересовал Фидель Кастро, – ответила она виновато. – Если бы я знала, что тебе это понадобится, я бы, конечно, расспросила его хорошенько и все как следует запомнила.

– Так, – Плетнев подумал немного. – А дом? Соседи мне сказали, что его дом строил отец Женьки.

– Дядя Паша, – подхватила Нателла. – Правильно тебе сказали. Дядя Паша у нас мастер на все руки! У него такой огород, если б ты видел!.. В прошлом году ни у кого не уродились кабачки, и все ели дяди-Пашины. Вся деревня. Он всех угощал. Очень добрый человек.

– Бог с ними, с кабачками, Нателла Георгиевна. Когда это было? Когда строили дом?

– По-моему, начали в девяностом году. Я помню, что по тем временам это казалось почти невероятным – такое строительство! Ничего же нельзя было достать, совсем ничего. Выдавали талоны на стиральный порошок и водку, а больше ни на что!.. Нам тогда еду присылали из Кутаиси, здесь не было еды. И мы даже подумывали уехать, совсем уехать, но Нелечкин папа сказал, что родину никак нельзя обменять на еду. Это разные понятия, сказал наш папа. Даже если очень трудно, нужно держаться. И мы держались.

– А Прохор Петрович в это время строил дом?

– Ну, его потом перестраивали, конечно! Уже когда все появилось – рамы, двери, доски.

– Подождите, – перебил Плетнев. – Рамы и двери – это все хорошо. Хотя не слишком понятно, откуда у отставного военного деньги, да еще в те времена. А до девяностого года здесь стоял какой-то другой дом?

– Ничего не стояло, – удивилась Нателла Георгиевна. – Поле было.

– Как поле?!

– Ну, не совсем поле, но там никто не жил. Прохор Петрович появился у нас, когда вышел в отставку, мальчик. Раньше мы его никогда не видели. Как и Николая Степановича, нашего егеря, не Гумилева, конечно!.. Они тогда вместе приехали. Нелечка не помнит, она маленькая была, а я прекрасно помню!..

Никакого заявления Плетнев писать не стал, чем поверг участкового и явившегося с ним толстяка в синей форменной рубахе в изумление.

– Точно не будете заявлять?

– Не буду.

– Тогда дело не станем заводить.

– Не заводите.

– Ну, смотрите, – сказал повеселевший толстяк. – А этот… как его… ущерб?

– Я разберусь.

– Ну, глядите, – повторил толстяк. – Вон соседка ваша!.. Заявление о краже только сегодня написала, а уже результат ей подавай! Раскрытие, значит. А то, говорит, жаловаться на вас буду. А на нас только ленивый не жалуется! Но если заявления нет, жалобы не принимаются.

– Я не буду жаловаться.

Толстяк, кажется, хотел что-то сказать, посмотрел на Плетнева, потом, заглянув в дверь, еще раз оценил разгром.

Плетнев смотрел в сторону.

– Ну, раз заявлять не хотите, тогда я пошел.

– До свидания.

– А велосипед ваш как возле трансформаторной будки оказался?

– Понятия не имею.

– Ну, ладно, вы… того… если вопросы какие будут, вас вызовут.

Плетнев промолчал.

Кого бы ему вызвать, чтобы ответить на все вопросы?..

Надо было с чего-то начать, чтобы разобраться немного в разгромленном доме, а он не знал с чего. Разрушения казались ему фатальными, непоправимыми, он не удивился бы, если б, вернувшись от Элли и ее матери, застал на месте дома воронку или дымящиеся развалины.

Ему стало жалко своего дома и прекрасной жизни в нем – у него же была прекрасная жизнь, пока ее не разгромили!..

– Ле-еш! – закричали из-за забора. – Ле-еша!..

Плетнев вздохнул.

– Ле-еш, ты чего там маешься?!

– Ничего, – под нос себе строптиво пробормотал Плетнев.

– Ле-еш!

– Что?!

Ей-богу, он не знал, как взяться за дело!..

Он долго ходил по первому этажу, возникая и пропадая в зеркале, которое, как обычно, отражало невесть что, стараясь не наступать на осколки, черепки, вилки и ложки, и все равно наступал.

Ты-то знаешь, думал Плетнев про зеркало, кто здесь был. Кто отражался в тебе так же криво и косо, как я. Кто выворачивал землю из цветочных горшков и ящики из тяжеловесных буфетов. Тебе повезло, ты уцелело.

Меня перестало это забавлять, вот в чем дело. И тот, кто все это устроил, даже не подозревает, с кем связался!..

Алексей Александрович вытащил из кладовой громадную тяжеленную бобину скрученных мусорных мешков, оторвал один и стал сгребать в него все подряд, руками. Потом ему попалась погнутая щеточка на длинной ручке, которой положено выметать камин, и он стал сгребать щеточкой.

Пыль висела в воздухе, Плетневу было жарко и тошно.

Он выволок полный мешок на террасу и нос к носу столкнулся с Витюшкой, который мыкался под дверью. Плетнев, не сказав ни слова, брякнул мешок на пол так, что вздрогнули плетеные кресла, и вернулся в дом.

Витюшка постоял немного в проеме, глядя, как он ковыряется со своей каминной щеточкой, и ушел.

Через некоторое время он вернулся с Валюшкой и Артемкой. У всех троих был озабоченный вид, и они оказались вооружены вениками и ведрами.

Так же молча они включились в работу, и Плетнев не стал ни возражать, ни прогонять их.

Он знал, что так и должно быть, так правильно.

Валюшка мела пол истово, с напряженным покрасневшим лицом, а Витюшка рукавицами сгребал в мешки то, что осталось от плетневской жизни.

Алексей Александрович не заметил, когда появились Нателла и ее дочь, но, ползая на коленях в простенке, вдруг толкнул кого-то, и оказалось, что это Элли.

– Извините.

– Леш, поди-ка! Чегой-то я так нагрузился, одному невмоготу.

Вместе с Витюшкой они выволокли на террасу очередной мешок.