Долг и верность (СИ) - "Малефисенна". Страница 20

— Но тогда у тебя не было статуса, доверия со стороны Службы. Ты не владела ни информацией, ни знаниями. У тебя не было опыта. А сейчас есть шанс связаться с ополченцами, они ведь здесь, и использовать силу Ариэна, чтобы спасти…

— Что? — я открыла рот и опять закрыла. — Что ты сказал? — теперь он тоже понял, и мольба в его взгляде сменилась страхом.

— Я… д-думал, вы это увидели.

— Этот Темный — брат Императора? — Киан неуверенно кивнул и попытался что-то вставить, но я перебила. — Тот, который убил своего отца?

— Он не убивал. Император подставил его, чтобы править самому и получить возможность избавиться от всех Темных, — Киан почти тараторил, думая, что я перебью. Но я слушала.

— И это правда?

— Я слышал об этом и… видел, — этого недостаточно. Но правду об убийстве родного человека я могу спросить у Темного, Ариэна, сама. Потом, если хватит смелости.

Сейчас важно было другое. Меня сломала изнутри одна страшная навязчивая мысль. Мысль, узнав о которой, Киан не смог бы скрыть разочарование. В моих руках оказался бежавший брат Императора, и за его жизнь я навсегда смогу вернуть свою.

Пишите комментарии, задавайте вопросы, всегда приятно видеть обратную связь с читателями) это очень мотивирует

Глава 10. Откровение

Эвели

«Не ударишь ты, ударят тебя», — вот, что я слышала каждый раз, когда моими руками истязали и без того замученных обитателей Ботфорда. Вот, что говорил мне Роберан, начальник Тайной Службы, и в этот момент на его лице не было ни единой эмоции. А потом с такой же холодностью и отстраненностью приказывал продолжить очередную мою пытку.

Ему всегда это нравилось: внушать страх и владеть своими жертвами. И душой, и телом. Каждый ищейка проходил через его руки. Слабого человека били и унижали, ломали его надежду и веру с максимальным уроном для психики, чтобы потом из пепла возродился бездушный монстр, не способный на те эмоции, которые делают нас людьми. Роберан был мастером и потратил считанные недели, чтобы сломать мою веру в человечность: сложно продолжать верить, когда пленник соглашается истязать собственную сестру, только бы прекратить свою боль.

Это — причина, по которой я сравнивала цены моей жизни и жизни Ариэна? Рискнуть всем и окунуться головой в неизвестность или закончить то, что начала, и сдать Темного. Этот выбор меня напугал. Такая эгоистичная и циничная мысль, которая, тем не менее, появилась в голове и за секунды полностью завладела моим вниманием. Мой покой за жизнь человека. И я правда могла выбрать. Это был не просто породистый отступник из бывшего состава аристократии — брат самого Императора, которого было принято считать мертвым. Мой билет, дарующий полную власть над собственной жизнью: жрецам не нужно будет пытаться создать искусственную связь между Темным и Светлым, только восстановить родственную. Значит, мои услуги больше не понадобятся. Свобода…

Только вот сейчас я смотрела на Киана, который боялся моего решения, но не имел права с ним спорить. Смотрела долго, не решаясь хвататься за его мечущиеся в хаосе мысли, и поняла самое главное. Поняла свою иллюзию, которую холила и трепетно взращивала, возводя до абсолюта: не будет покоя. Нигде и ни с кем. Никакой мир не даст мне забыть все, что было. Все решения, которые принимала я, но из-за которых страдали другие.

— Прошу Вас. Не надо… его…

Хотелось что-нибудь сломать. Взвесив в руке полупустую колбу с засушенными цветками донника, я бросила ее не глядя, со всей силы. Вслед за расколотым пузырьком на голый пол посыпались осколки овального зеркала. Киан вздрогнул и опустил голову.

— Молчи.

«Ты сломал мою надежду. Может быть, не хотел. Но это ты заставил меня открыть глаза!» — так хотелось закричать на него, ударить за то, что разрушил привычное существование своим чертовым мировоззрением. Нельзя просто идти дальше — извиниться за все плохое и начать исправлять ошибки.

Как мы спасем тех людей от смерти? И даже если получится, что делать дальше? Куда мне идти, кем быть? Кто поверит бывшей ищейке, много лет зарабатывающей себе репутацию бездушной убийцы? Эти вопросы все крепче и крепче затягивали на моей шее веревку. Внутри закипало столько энергии и ненависти. Хотелось направить ее хоть куда-то, чтобы на глаза не набежали опять слезы.

— Выйди. И не вздумай сегодня попадаться мне на глаза, — отчеканила я, и Киан с большим трудом доковылял до своей каморки. Нет, я не была способна думать о его физическом состоянии сейчас. Достаточно было моего приказа караульным никого не выпускать. Хотя я ведь знала, что Киан не станет даже думать о побеге.

За меня решали, мной манипулировали, оставляя лишь фикцию вместо выбора, но когда настало время принять настоящее решение, я стушевалась. Вот она — правда.

Нет, я не имею права решать так: в одиночестве. Оставался еще один разговор, и у меня не было больше времени его оттягивать.

Ариэн

Все опять пропало. Стоило только ухватиться за надежду хоть кого-то спасти, способную вытянуть из этого отчаяния, и она тут же рухнула, как карточный домик. Как будто до этого было мало боли, мало корчившейся у ног рабовладельцев гордости. Мало очередного унижения и мольбы. Но мне больше нечего дать взамен.

Я до сих пор слышал задушенные крики — даже через закрытые окна, и вина продолжала грызть изнутри. Я бы спас столько жизней, если бы смог совладать с ситуацией в прошлом и не позволил эмоциям руководить. Но я позволил. И теперь оставалось только смотреть и слушать, и ненавидеть себя за неспособность вмешаться. Были бы силы, только это желание из разряда невыполнимых.

Я не смотрел на своих караульных, цепных псов, успевших показать свой оскал — которым ничего бы не стоило забить того невольника до смерти. Не слушал, о чем они в полголоса спорят. И старался не гадать, что последует за звуком разбитого стекла этажом ниже.

Наверно, просто пытался исчезнуть, раствориться в спертом разогретом дневным солнцем воздухе. Поэтому, когда ищейка почти что ворвалась в чердачную комнату, отчего-то растеряв всю хладнокровность, я не отреагировал — только поморщился, когда приятный холодный воздух ударил по ногам. Какая теперь разница, чего еще она хочет?..

— Всем выйти, — ее голос прозвучал удивительно глухо, хотя я предположил: она здесь, только чтобы указать мне мое место. В тот раз она четко показала, чего стоят мои просьбы, в этот раз покажет, чего стоят мои попытки сопротивляться. Я не буду ни о чем просить.

Дверь тихо хлопнула, и я украдкой поднял на нее глаза, но, как и в тот раз, не увидел злорадства или предвкушения. Взгляд ее темных глаз был уже не отстраненным, больше растерянным, как будто она искала какие-то ответы, но никак не могла найти. И была в каком-то подвешенном состоянии, что, наверно, должно было меня порадовать, как возможность хоть как-то ей отплатить. Но я не чувствовал ничего, потому что знал: стоит только вернуться к реальности, и гнев меня уничтожит.

Однако вместо очередного противостояния, из которого я бы не вышел победителем, она медленно развернула стул в мою сторону, мельком взглянув на пустую посуду, стоящую на столе. Да, голод оказался сильнее моей гордости. И если она хоть словом об этом обмолвится, я не посмотрю на слабость и сковывающие руки цепи. И без того было слишком тошно.

Но она молчала. Долго. Заставляя ежиться под ее взглядом, смотреть в неизвестность. А потом, хмыкнув, задала вопрос:

— Ты правда сдержал бы слово перед Кианом? — вначале я не понял. Имя было смутно знакомым, но не настолько, чтобы выудить его из памяти сразу. А потом, со слишком большим запозданием, до меня дошла причина, по которой этот вопрос появился. Тот невольник. Что она с ним сделала, чтобы узнать об этом? Или не только об этом.

Я хотел уже оскалиться в ответ — все равно терять нечего, — но вопрос был испытывающим, а не злорадным. Это я почувствовал не сразу, но когда понял, не сдержал удивление. Ответить правду или…