Истины нет (СИ) - Ефимкин Максим. Страница 26

— Что ж так долго-то? — простонал Волдорт, как ему показалось, тихо, но брат Хэйл, видимо, помимо умения незаметно доставать нож обладал еще острым слухом.

— Сколько надо. Ровно двое суток, да тебе ли дело? Радуйся, дед. Вздумаешь чудить — в один момент появится лишнее стальное ребро. Понял?

Решетка отползла в сторону, и вниз опустилась лестница, осыпав узника трухой, комками грязи и пылью битого камня.

— Куда уж яснее, — Волдорт, шатаясь, ухватился за нее и стал забираться наверх.

Руки тряслись от голода и холода. Ноги крутило в коленях. Ступни почти не чувствовали перекладин. Глупо было бы, пережив Переселение, семьдесят два года в Немолчании, Всадника и два страшных дня в каменном мешке, умереть, сорвавшись с этого выкидыша лестницы. Поэтому священник изо всех сил хватался за жердочки, тщательно проверяя каждую, перед тем как перенести на нее свой вес. Он не сорвался.

Хэйл на жестовом быстро отдал последние приказы тюремщикам (Волдорт оказался прав, они сменились) и исчез за дверью. Священник подумал, что брат Хэйл не умеет просто заходить или выходить: он обязательно исчезает и появляется — так бесшумно и незаметно умеет передвигаться. Тюремщики — один низкий и коренастый, с длинными, словно у гориллы, узловатыми руками, с густой бородой, второй повыше, изящнее, но также молчаливый и хмурый — вытолкали Волдорта в боковую дверь, которую он с первого раза не углядел. Там оказалась еще одна маленькая комната с узкой скамьей и куском грязного мыла на ней. Наклонный пол заканчивался решеткой стока, в который со стены стекали несколько струек воды. Посреди стояла большая, потемневшая от времени деревянная бочка с новыми железными обручами, на две трети наполненная водой, а на краю ее висела старая и худая, но чистая колючая мочалка. Тот из тюремщиков, что был пониже, указал пальцем на бочку и прогнусавил с жутким иллигарским акцентом, ломая и коверкая слова:

— Мытса здесь. Мочалка, мыло, чтоб быть чисто, когда мы вернутса через десять пять минут. Принести вещи, — и, заметив удивленный взгляд Волдорта, поспешно пояснил: — Я могу немного сказать, но не могу слушать.Он указал рукой на маленькое оконце в двери и добавил, гадко оскалившись:

— Мы быть смотреть, чтобы ты не утонуть.

Священник не стал больше ничего спрашивать, он подтянул тяжелую скамью к бочке и ступил на нее. Опустил кисть в воду. Это надо же: вода оказалась теплой и от нее даже шел приятный запах хвои. Никак брызнули дорогого банного масла — видимо, кардинал не любил дурно пахнущих собеседников, кем бы они ни были. Волдорт мысленно возблагодарил Белое Княжество за то, что высокородцы центральных государств в конце концов переняли страсть князей к мытью тела. Он блаженно опустился в бочку, не обращая внимания на переливающуюся через край воду. Несомненно, обычным заключенным такое блаженство и не снилось, да и едва ли эта комната предназначена для узников ямы. Скорее всего, это отхожее место тюремщиков: никому не хотелось притащить домой вшей, даже таким, как они. Священник вовремя спохватился, что засыпает в тепле и неге, и, яростно намылив мочалку, принялся растирать себя не жалея. Грубое лыко почти до крови царапало кожу, но Волдорт скреб и скреб, словно стараясь отмыть всю грязь с начала времен. Тщательно вымыл голову, жалея, что ему не оставили хотя бы ножа, чтобы он мог обриться наголо и одним махом избавиться от зуда.

Через десять минут в комнату заглянул тощий. Удовлетворенно хмыкнул и зашел внутрь. В руках он держал острую бритву и лоханку с густой мыльной пеной. На плече висело несколько сухих тряпок. Тюремщик жестом показал «Сиди смирно» и с ловкостью опытного брадобрея обрил узнику голову и подбородок. Оставил на скамье принесенные тряпки и нечленораздельно пробурчал что-то похожее на «Вылезай, вытирайся», после чего удалился, прихватив с собой бритву и лоханку. Волдорт неохотно выбрался из бочки и растерся докрасна сухими тряпками. Снова щелкнула защелка в двери. Тощий кинул священнику узел с одеждой — легкими матерчатыми штанами и грубой рубахой с поясом-веревкой, — все ветхое, но чистое. Волдорт едва успел надеть широкие для него штаны и рубаху, как дверь распахнулась. На пороге стоял брат Хэйл. Он критически оглядел узника и удовлетворенно кивнул, коротко добавив:

— Подпояшься, нечего спадающими штанами смущать народ.

После чего развернулся, показав всем видом «Иди за мной», и исчез за дверью. Священник, шлепая босыми ногами, но не чувствуя холода камней, разгоряченный ванной, вышел из комнатушки. Брат Хэйл стоял чуть поодаль, рядом с ним — четверо солдат. Еще двое стояли ближе. Волдорт успел рассмотреть вышивку на нагрудных накидках — щит и парящий беркут, герб кардинала. Значит, брат Грюон не доверял местной гвардии, предпочитая своих проверенных слуг. Они подошли к священнику, один попросил его вытянуть перед собой руки и крепко, но не останавливая кровообращения, связал их, а второй накинул пленнику на голову глухой колпак, после чего его повели. Волдорт даже не пытался считать шаги, повороты, ступени. Его водили около получаса бесчисленными коридорами, лестницами, поворотами. Мокрые камни, теплое, чуть скрипящее дерево, хлюпающая вода. Вдруг Волдорт ощутил боль: что-то острое впилось в правую ступню. Он вскрикнул и захромал.

— Разиня! Смотри, куда ведешь! — послышался голос Хэйла, сопровождаемый звонкой оплеухой.

Священника остановили и усадили на каменный пол, не снимая с него колпака. Грубые руки нажали на ступню, и острая боль еще раз разлилась по ноге Волдорта. Послышался звон стеклянного осколка, прыгающего по камням.

— Все достал? — снова послышался голос Хэйла.

— Так точно, лорзан!

Волдорт удивленно поднял брови. Лорзан? Неужели брат Хэйл имеет такое высокое воинское звание? Или вовсе не настоящий монах?

— Перевяжите туго, и чтобы ни одна капля крови не упала в покоях Его Светлости!

Конечно, едва ли стоило думать, что порезанная нога еретика обеспокоила бы конвоиров в противном случае.

И снова бесконечные камни, деревянные перекрытия, повороты, лестницы, спуски и подъемы. Вскоре ноги ощутили мягкие южные ковры. Колпак приподнялся и резко прыгнул прочь, веревка с рук бессильно опустилась к ногам. Волдорт, прищурившись от яркого света множества свечей, рассмотрел крепкую дверь из красного дерева с причудливыми золотыми арабесками, часть широкого коридора и два больших стрельчатых окна с витражами слева и справа. Волдорт усмехнулся: он всегда знал, что, вопреки уверениям, городская крепость и южная часть собора связаны тайным подземным переходом.

Взгляд остановился на окнах. На правом Дева Небесная возлагала руки на больного проказой, излечивая его. На левом Прощающий Грехи принимал исповедь у смиренного мужчины с окладистой бородой. Заходящее солнце своими лучами пронизывало левый витраж, и на полу виднелся образ Прощающего Грехи, но смиренный мужчина, уже прощенный, склонил в слезах голову. Это настолько поразило Волдорта, что он не мог пошевелиться: шедевры древних мастеров, создавших эти витражи, никто не мог повторить. Глаза священника в момент заволокло слезами, когда он вспомнил, как сыпались бесценные цветные осколки в соборе.

Хэйл приоткрыл дверь, и на миг его голова просунулась в щель, кивнула там и вернулась.

— Проходи, дед, — брат Хэйл толкнул пленника в комнату. — Ваша Светлость, я за дверью. Достаточно просто позвать.

Это, скорее, предназначалось для ушей Волдорта, нежели для самого кардинала.

Да. Кардинал, судя по обстановке, аскетом не был. На весь пол раскинулся дорогой княжеский ковер толстого ворса. На стенах висели образки, большие и маленькие ковры с вышитыми золотыми и серебряными нитями ликами святых, Небесной Девы, Прощающего Грехи, как будто бы не для роскоши, а по велению и во имя служения Живущим Выше. Дорогая мебель черного и красного дерева с резьбой и серебряной инкрустацией. В глубине комнаты — большая низкая кровать с лиловым шелковым балдахином, также богато расшитый аллегорическими узорами. В большое окно, на удивление, без витражей, но из цельного стекла, лился поток порыжевшего к вечеру солнечного света, выхватывая из полумрака роскошный стол с витыми ножками из слоновой кости и столешницей из цельного, высушенного по особому способу южными мастерами ствола могучей ииклии, покрытого прозрачной смолой. На гладкой блестящей поверхности стояли серебряные блюда с фруктами и южными сладостями, графины с красной и прозрачной жидкостью, высокие бокалы. Тут же на столе в изящном бронзовом захвате тлела веточка горной лианы, распространяя по комнате чистый свежий запах.