Добро из зла (СИ) - "Терран". Страница 42
Подхватив Янг, он прижал ее к груди, взвели в руке здоровенный походный рюкзак и, отвернувшись от маленькой армии, следящей за ним десятками стволов, пригнулся к земле и прыгнул, не щадя асфальта, так далеко, как только был способен — пока не передумали.
«Нахрена ты поперся в Атлас, Хак? Там действительно все так плохо?»
Глава 12. Смерти нет
Тихо шелестела опавшая листва под ногами — едва слышно, будто ее сминал не взрослый человек, а ребенок: он чувствовал, что мог бы скользить над землей совершенно бесшумно, если бы захотел.
Он не хотел. Шорох шагов — это знак для спутницы, что рядом просто человек, который не может пройти по алой пожухлой листве под ногами также, как по твердой земле, бесшумно и неуловимо. Ему даже не приходилось заставлять себя придерживать шаг, чтобы она поспевала за ним — это получалось совершенно самостоятельно, и чем ближе к месту назначения, тем медленнее он шел, тем сильнее сжималось в груди чувство вины и горечи.
Окружающая действительность была зыбка и ненадежна, плавилась и менялась каждый миг, будто в бреду наркомана — был у него однажды и такой опыт. Все вокруг было будто задвоено, затроено и зачетверено — могучие стволы вековых деревьев виделись слабым подлеском, рвущимся к свету вокруг ствола павшего исполина, запах прелой листвы мешался с весенней свежестью и зимним безмолвием, на месте оврага он видел ровную землю, а вместо дуба — клен.
Странное, странное чувство — но, как он понимал частью сознания, так и должно быть.
Наконец, он остановился посреди небольшой полянки — ориентиром служил похожий на торчащий из земли клык массивный камень в центре. Мгновение он стоял неподвижно, вдыхая сырой, сладко пахнущий лиственным разложением воздух — и тут реальность дрогнула еще раз. На пасторальный полуденный лес упала ночь, стволы деревьев озарились дрожащими отблесками далеких пожаров, протянулась от ботинок вдаль длинная зловещая тень, живая тишина сменилась далекими взрывами и близким рычанием. Вокруг, куда не кинь взгляд — десятки и сотни белых масок на массивных черных телах, чья кожа, мех или хитин масляно блестели в огненном свете: Гримм, Твари Темноты, враги всего живого. Они замерли в неподвижности, пригибаясь к земле, готовые рвать и терзать мягкую людскую плоть, но отчего-то медлили — возможно, даже они понимали, что найдут здесь лишь смерть, и только свою.
Обернувшись, он заглянул в алые глаза — внутри все мгновенно сжалось, скрутилось и перевернулось с ног на голову: смешались в один комок страх, горечь и злое торжество, желание бежать и необходимость остаться, дрожь от вида широкой клыкастой улыбки женщины в черном платье с белой как мрамор кожей, и облегчение от того, что все, наконец, закончится — здесь и сейчас, на этой поляне.
Стремительность, с которой изменилась реальность могла сравниться только со скоростью, с которой она вернулась в норму… и лишь красные глаза почти того же оттенка остались на месте. Молодая женщина напротив совсем не походила на прежнее жуткое видение: правильные, но идеальные черты лица, загорелая кожа; вместо элегантного, дикого в этом лесу платья, — кожаный боевой костюм и изогнутый клинок на поясе. Обе руки знакомая незнакомка держала на заметно округлившемся животе, и взгляд у нее был таким, какой бывает только у беременных женщин — нежный и созерцательный, обращенный внутрь себя, будто она видит то, чего не может разглядеть более никто… и это "что-то" абсолютно, невыразимо обычными словами, прекрасно.
Заметив его взгляд, женщина встрепенулась — будто вынырнула на поверхность — и с оттенком раздражения спросила:
— Ну и зачем ты притащил меня сюда? Это место, конечно, будит во мне ностальгию, но лес, кишащий Гримм, явно не подходит для прогулок в моем положении. Тай с ума бы сошел, если бы узнал.
Прежде, чем ответить, он опустил взгляд вниз, будто пытаясь проникнуть сквозь метры земли, узреть огромный подземный бункер, набитый Прахом. Это было место смерти — здесь однажды должны были погибнуть двое. Салем и он. Или не он, а…
— Мы должны поговорить, Вороненок, — тихо сказал он. — Боюсь, мне придется попросить тебя о большом одолжении…
Оскар медленно открыл глаза, очнувшись от очередного непонятного сна, в котором он был другим человеком. Подтянув колени к груди, он съежился под одеялом, пытаясь унять нервную дрожь, успокоить прерывистое дыхание и дожить до мгновения, когда сердце перестанет пытаться вырваться из груди. Эмоции, навеянные сном, никак не хотели отпускать — горечь, вина и раскаяние, немыслимая тяжесть в груди, будто вся тяжесть мира внезапно рухнула ему на плечи… с каждым разом чужие воспоминания становились лишь ярче, а вес — неподъемнее. Те люди, которых он видел во снах, несли эту ношу, даже не замечая, но его… его эта тяжесть легко могла раздавить.
Единственным утешением для мальчика служило то, что в этом мире нет ничего вечного. Пять, десять минут — и вот уже расслабляются напряженные мышцы, разжимаются пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся во влажные простыни. Полежав без движения еще несколько минут, он со вздохом сел на кровати, включил ночник, снял с тумбочки пухленькую записную книжку и принялся записывать все события нового сна, так детально, как только был способен. Не то, чтобы это действительно было необходимо — его сны были неправильными, не забывались и не тускнели со временем, но за два месяца это уже стало привычкой. В этой толстой тетради, уже второй по счету, были задокументированы все обрывочные знания, что всплыли из его памяти за это время, полезные и не очень.
Закончив, Оскар покосился на старый будильник — до рассвета было еще полчаса, которые следовало чем-то занять. Он принялся рассеяно листать тетрадь, по диагонали просматривая записи, чертежи оружия, зданий или боевых кораблей, рисунки: портреты или пейзажи, анатомические атласы Гримм и вообще что-то откровенно фантастичное, вроде целой серии картин, изображавших двух девушек, сражающихся друг с другом, используя огонь, молнии и лед, без всякого Праха, мановением руки испепеляя здания или молнией пробивая навылет танки, что пытались вмешаться в ход битвы.
Взгляд вновь, уже в который раз, зацепился за строчки, написанные две недели назад:
Горечь на губах. Смерти — нет.
В чём моя вина? Тишина в ответ.
Не сверну с пути… Умирает вздох.
Не спасёт меня ни судьба, ни бог.
Всё, что было, не было, всё в огне сгорит.
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя моё прежнее здесь забудут пусть!
Долог путь в Бессмертие. Я ещё вернусь…
Лёгкий ветра вздох —
Только долгий путь,
Искры на ветру,
Горечь на губах.
Смерти — нет. *
Зябко передернув плечами, мальчик перевернул страницу и пару секунд потратил, разглядывая сделанный от руки чертеж: ничего особо сложного, просто щит и меч… щит, складывающий в ножны… и с эмблемой двойного перевернутого полумесяца, оружие, которое согласно учебникам истории, принадлежало Кейану Арку. Совершенно особенный чертеж, одно из немногих знаний, которые он мог проверить, одно из доказательств, что не сходит с ума.
Этот рисунок потянул за собой другое воспоминание и Оскар, торопливо схватив отложенный было в сторону карандаш, принялся чертить, прямо так, от руки, новый чертеж — снайперская винтовка калибра "против Гримм или легкой бронетехники", с возможностью трансформации в косу.
В свое время именно эти чертежи убедили отца-оружейника, что его сын не безумен. Потому что четырнадцатилетний мальчик не может просто так взять и нарисовать за пятнадцать минут одним лишь карандашом на листе бумаги потрясающе точный (для способа исполнения) чертеж трансформ-оружия, которое реально можно собрать… и оно будет работать! И уж точно никакое безумие не способно нашептать на ухо точные, до миллиметра, размеры каждой детали.