Испанец (СИ) - Фрес Константин. Страница 35
- Что со мной не так, а? – Вероника, кажется, окончательно охмелела. Она опустошила и второй бокал, излишне аккуратно поставила его на стол и обернулась к Иоланте, щуря глаза, в которых уже было видно опьянение. – Ну что? Чем я плоха? Вот можешь мне объяснить, что такого во мне не так, что твой хозяин от меня шарахается, как от прокаженной? Он сам меня позвал. Он сам меня пригласил, сам устраивал эти увеселения. Он хотел всего этого! Я лишь ему уступала, подыгрывала. И что?! А ничего! В его ухаживаниях не было смысла! Не бы-ло!
- Pienso que él amaba a ella de todo corazón, - произнесла Иоланта ровным голосом, все так же рассматривая Веронику, ее раскрасневшееся от выпитого алкоголя лицо, - очень сильно любил, если довольствуется такой дешевой копией. Она никогда и ни в чем ему не уступала; он любил в ней силу. А приходится смотреть всего лишь на ее копию. Если бы мне ваше лицо… Я бы не упустила своего шанса! Я люблю его так, как не любила и она. И Эду люблю, словно он мой сын.
- Да ничего тебе Эду не сделает, - беспечно махнула рукой Вероника. - Эду, Эду… он скачет жеребчиком, трахает Полозкову. Слышишь, кровать скрипит? Занят он. Не обратит внимания на то, что ты не шуршишь мышкой по дому! Посиди, расслабься.
- Dios es injusto, - горько произнесла Иоланта. – Очень несправедлив! Он посмеялся надо всеми нами. Каждому дал то, что ему совсем не нужно. Зачем вам это лицо, зачем вам это сходство, если вы не похожи на нее ни капли? Просто маска! Зачем сеньор де Авалос смотрит на вас, что хочет разглядеть? В вас нет ничего, нет! И я, глупая женщина… на что я надеюсь?! Все еще надеюсь, что он посмотрит на меня, и завидую вашему лицу… Эду одному повезло, - по ее тонким губам скользнула улыбка. – Он смелый; он не стал цепляться за прошлое, он делает что хочет. Он живет. Он любит свою русскую девочку, потому что просто любит. Одни мы ловим призраков давно умерших.
- Иоланта?!
От изумленного возгласа женщина словно вышла из транса, в котором все это говорила и поспешно подскочила на ноги, а Вероника поспешно проглотила остатки вина, что были у нее в бокале.
Де Авалос-старший был просто потрясен услышанным. Раздавлен и уничтожен.
Конечно, Вероника по-испански не говорила. Он это знал; он много раз слышал, как Вероника пытается неловко составит предложение из тех слов, которые выучила, и как у нее получается нечто невнятное. Но иногда понимала; простые-то слова вполне могла понять!
Был шанс, что в длинной речи Иоланты она не поняла ни слова, за исключением имени Эду, утешал себя сеньор Педро. Но то, что Иоланта обсуждала его глубоко личное с посторонней женщиной, то, что она вообще говорила об этом!..
И еще о своих чувствах. Сеньор Педро не был готов услышать это. Нет, не был готов. Он привык видеть в Иоланте помощницу – верную, исполнительную, точную, - но не женщину. Не замечать ее чувства было так удобно. Не думать в этом ключе, не давать надежд, не замечать долгих взглядов и тоски в них. Игнорировать заботу о себе и Эду – когда Эду жаловался на опеку со стороны Иоланты, отец просто отмахивался от его слов. Иоланта всегда вела себя так, словно значила намного больше, чем просто помощница и секретарь, но де Авалос убеждал себя, что ему всего лишь кажется. Нет, не замечать, не замечать…
И вот это прозвучало.
От прямых слов уже не спрятаться. Не сделать вид, что этого нет. Иоланта метила на место покойной жены Авалоса, и в ее словах не было ни намека на положение в обществе. Она хотела другого. Чувств. Любви. И с этим теперь придется жить, подстраиваться под новую Иоланту и прятать взгляд, чтобы не видеть в ее глазах надежду и ожидание.
- Иоланта! – выдохнул он, багровея от гнева. Женщина подскочила, как ужаленная, оглянулась на него с испугом, и Вероника тоже поднялась слишком поспешно. Бокал выпал из ее расслабленных пальцев, тонкое стекло лопнуло от удара об пол, и этот звук был почему-то страшнее пистолетного выстрела.
- Что случилось? – испуганно произнесла Вероника, растерянно хлопая глазами. На нее такую смотреть было совсем невозможно; эти растерянные глаза, удивленно округлившийся рот… Когда спадали все ее маски, она становилась невероятно похожа. Глупо было лгать себе, что этого никто не заметит; Эду не заметил, потому что он был слишком мал, но Иоланта?.. Конечно, она поняла, зачем он приблизил эту женщину. Зачем он позвал ее в дом; чтобы смотреть. Чтобы хотя бы призрак прошлого вернуть, вспомнить то время, когда по этому дому ходила та, другая… Чтобы тайком любоваться и проживать в мечтах ту жизнь, которой не было.
Иоланта не могла этого не понять.
Но Авалос всегда относился к Иоланте лишь как к прислуге.
Тогда, принимая решение в аэропорту, он равнодушно подумал, что как любая прислуга, Иоланта должна помалкивать о том, что видит. Да и кто вообще такая, эта Иоланта, чтобы высказывать свои мысли? Кто она такая, чтобы Авалос прислушивался к ней?..
И отчего теперь ее слова, полные горького упрека и страстной ревности, так больно ранят его?!
- Кто дал тебе право, - кипя от гнева, прорычал сеньор Педро, чувствуя, как кожа на его лице воспламеняется от стыда и горечи, - говорить о моей личной жизни с кем попало?!
Иоланта молча хватала ртом воздух, мучительно стараясь вернуть себе самообладание.
Теперь она снова молчала, пытаясь вернуть себе статус всего лишь помощницы, но у Авалоса упорно не склеивались две эти женщины – стильная, спокойная, чуточку высокомерная Иоланта и та, что сейчас с такой страстью и с таким исступлением в голосе говорила о своей мечте – напомнить ему хотя бы внешне его покойную жену, чтоб подманить поближе, чтобы заставит его хотя бы коснуться ее.
- Да что происходит?!
Авалос перевел взгляд, полный гнева, на вторую женщину.
На лице Вероники было выражение не испуга, нет. Любопытства; живейшего, непосредственного любопытства. Авалос насилу сдержался, чтобы не потереть с силой лицо, закрыть глаза, накрепко зажмуриться, чтобы не видеть этот призрак, который он так долго и так тщетно вызывал – и вызвал самым странным, самым неподходящим способом.
- Прошу прощения, сеньора, - произнес он через силу по-русски, - это дела семейные. Извините.
Ему не хотелось выдавать своего секрета – того, что он отлично все понимал и достаточно неплохо по-русски разговаривал. На корриде он не сдержался; в какой-то момент ему просто стало жаль эту Марину, которая едва не плакала, но стойко терпела и упрямо сжимала губы, выслушивая ядовитые издевки Вероники, и до чертиков обидно за Эду. Вероника своим ядовитым язычком уязвила гордость Авалоса, посмеялась над тем, что он всегда считал в сыне главным – его характер, его волю к победе, его упрямство и смелость, назвала это глупостью мальчишки. Но после корриды он тотчас же пожалел о своей несдержанности и ни слова по-русски не произнес, упорно делая вид, что Веронике почудилось. Показалось. Не было ничего. И она почти поверила. Изумление и ожидание в ее глазах медленно гасли, сменяясь серым безразличием. Но сейчас Авалос просто вынужден был как-то объяснить свой крик, скандал… лучше признаться в знании русского, чем снова услышать из уст Иоланты напоминания и…
- Да что произошло-то? – повторила Вероника, чуть улыбаясь; в ее глазах зажглись веселые озорные огоньки, когда она снова услышала родную речь и увидела, как Иоланта поспешила выскользнуть прочь, оставив хозяина наедине с гостьей. – За что вы ее… так? Ей нельзя было сидеть со мной за столом? Так это только моя вина. Я ее упросила.
- Нет, нет, - отрывисто произнес де Авалос, - другое…
- За то, что она говорила? – неумолимо продолжала Вероника, неспешно приближаясь к Авалосу. Алкоголь сделал ее бесстрашной и бесшабашной, она сделала то, на что давно не отваживалась: подошла к мужчине вплотную и осторожно положила руки ему на грудь, словно желая поправить ворот его белоснежной рубашки. – Она говорила что-то про мать Эдуардо.
Де Авалос вспыхнул и хотел было отпрянуть от женщины, оттолкнуть ее руки, обвивающие его шею, но она удержала его. Привстав на цыпочки, Вероника запустила пальцы в волосы мужчины, ласкаясь. Ее глаза – странно, пугающе внимательные, - блестели прямо напротив его глаз, и она совершенно внятно и спокойно произнесла: