В шкуре зверя (СИ) - Матуш Татьяна. Страница 38

Уже у самого входа он оглянулся.

- Мы ничего не забыли? - пробормотал он. - Вроде, нет...

И к ужасу Хаима-Лисицы, который просто забился в беззвучном крике, глупый варвар подхватил Дыхание Смерти и небрежно сунул в мешок.

Потом он приподнял кашму, выглянул, выпустил Айсиль и растворился в ночи, оставив своего недавнего хозяина задыхаться от страха и беспомощной злобы.

Серебряные лучи ночного светила отражались от гор, освещенными зарождающейся луной. Невидимым потоком они разливались по миру, смягчая непроглядную тьму. Лишь время от времени по небу пробегала одинокая тучка и окружающий мир вновь погружался во мрак, в котором как бездымные факелы тлели снежные вершины гор.

Уведенные лошади, маленькие, приземистые, но очень выносливые звери, бежали ровной рысью уже два часа, когда Айсиль, которая ехала чуть впереди, вскинула руку.

Йонард натянул поводья.

- В чем дело? - недовольно буркнул он. - Нам нужно торопиться. Мы совершаем побег, ты, случаем, не забыла?

- Я что-то чувствую, - произнесла она едва слышно. - Здесь твой друг, призрак. И еще кто-то.

В это мгновение прямо из обступившей всадников тьмы возник светящийся силуэт Дзигоро, а вслед за ним появилась странная компания: огромный питон с печальной головкой обезьяны, грациозная черная пантера и жирная крыса на паучьих лапах. Они словно вынырнули из небытия и обступили Йонарда и Айсиль. Девчонка дернулась, было, назад, но остановилась на месте. А кони отчего-то вовсе не боялись.

- Рад видеть, - хмыкнул Йонард, по очереди разглядывая знакомую компанию. - А что вы здесь делаете, ребята? Я думал. вы все за Вратами.

- Мы будем нужны тебе.

- Я получил счастливый знак, - добавил призрак, - Учитель в Хорасане, недавно прибыл с караваном и я, конечно, найду его дом.

Глава 10

Улицами здесь именовались грязные закоулки, такие узкие, что едва разойдешься со встречным прохожим, не задев друг друга плечами. Они петляли меж такими же грязными и серыми от пыли домами, точно стараясь сбить со следа. Когда-то дома здесь были белыми, вечерами приветливые огоньки зазывали в гости припозднившихся путников. Теперь только жаркий суховей гонял вдоль заборов обрывки старых, уже потерявших цвет тряпок и войлока. Они сами стали как мягкие, большие куски пыли, в которые с каждым порывом ветра набивалась все новая и новая пыль, гонимая все тем же безжалостным дыханием раскаленной земли, вместе с колючими, похожими на мотки верблюжьей шерсти, вырванными с корнем большими пучками трав, торчавшими теперь из этих мотков в разные стороны. Вездесущая эта пыль скрипела, визжала, шуршала в городе, в самом пространстве, называемом городом, забивалась под одежду, как ни укутывайся по самые глаза, рассаживая кожу в кровь, и пребольно, хрустела на зубах, билась в заскорузлые доски закрытых ставен, из-за которых если и блеснет огонь, то разве украдкой. Плоские крыши домиков, превращающиеся в барханы во время песчаных бурь, а в остальное время мрачно нависали над маленькими, точно язвительно прищуренными окошками, подобно нахмуренным лбам чем то вечно озабоченных людей. Высокие, в рост человека заборы, выложенные из серых известковых камней с глиной, с сохранившимися кое-где следами облезшей побелки не позволяли заглянуть в глубь дворов, разве только сидя верхом на лошади. Хотя вряд ли это доставило бы любопытному какое-нибудь удовольствие. Из-за оград несло чем-то кислым, причем из-за всех сразу. так что не было никакой возможности определить, что же является причиной появления столь непотребного зловония. С редкой ограды свешивалась ветка какого-нибудь дерева, почти без листьев, такая же запыленная, колеблемая порывами ветра, щедро осыпавшего серой мукой и деревья, и камни. Иногда мутная вода арыков приносила страшную болезнь, уносившую целые семьи. Тогда приходилось уходить за сотни лиг от города, чтобы найти чистую, не зараженную воду, и вода в городе дорожала в сотни раз, и тот, кого пощадила болезнь, умирал от жажды. Случалось, что город захлестывали полчища зачумленных крыс, и тогда он превращался в огромную могилу, где над сотнями не погребенных трупов носились тучи мух, которых называли здесь "синими бутылочками". И долго еще жизнь города не могла войти в нормальную колею.

   Днем солнце нещадно палило, посылая огненные стрелы во все концы света.

   Где-то они дарили жизнь и ласкали землю, но здесь они встречали только песок и камень, и снова камень и снова песок, раскаленный, как само светило. Зато ночью, когда пышущий жаром шар скрывался за краем земли, и приходила вожделенная прохлада, люди выходили из дневных укрытий на ночной промысел. Кто на честный, а кто - на свой страх и риск. А остроты риску добавляла непроглядная чернота здешних ночей, без огонька, без малейшего просвета в заставленных окнах и плотно закрытых дверях.

   Кованый слюдяной фонарь над дверями трактира горел не дымно, но, покачиваясь от порывов ветра, он отбрасывал на гладкую поверхность стены черные, зловещие тени. И что было самым тревожным, так это то, что черные тени двигались совсем не в такт пляшущим язычкам огня. Они подчинялись какому-то своему, одним им ведомому ритму, и двигались в четко определенном направлении, по одиночке, а то и группами, соблюдая определенный ритуал остановок и загадочных телодвижений, после которых одни из них исчезали а другие снова появлялись. От этого танца теней веяло какой-то угрозой, неуловимой, но неумолимой.

   В маленьком, незаметном домике, который располагался недалеко от трактира, но был настолько плотно закутан во тьму, что казался домиком-невидимкой, в комнатке, с двумя камышовыми ширмами, затянутыми белым шелком, в самом центре ее, на циновке, сидел, поджав ноги, человек. Сказать, что он был стар - значило ничего не сказать. Он был древен, даже не как камни стен, а как земля вокруг этих камней, как вечное небо над головой. Седой, когда-то сильный и ловкий, а теперь высохший точно каштан, он сидел без движения, глядя прямо перед собой бесцветными глазами. Но в них, в этих глазах не было старческого слабоумия - они светились жизнью, мудростью, мягким добрым светом и глубокой уравновешенностью. Кожа его, когда-то смуглая, теперь казалась белее снега, прямо перед ним на полу стоял маленький светильник, блуждающий огонек которого точно плавал по темной поверхности масла. Белые ширмы, такие же древние, как и их хозяин, в полутьме казались огромными окнами в потусторонний мир. Сходство это подчеркивалось удивительными по тонкости и живости изображениями черного, с пятью золотыми когтями на лапах, тонкоусого Дракона на одной и красно-черной змеей, кусающей себя за собственный хвост, на другой. В комнате витал едва уловимый аромат роз и крепко заваренного чая.

   Казалось, старик ждет.

   И он дождался. Прямо перед ним, на линии его лучистого, говорящего взгляда, вдруг обозначился силуэт человека, мужчины, в просторном одеянии, не стесняющем движений. Он был невысокого роста, худ, но гибок, как веточка молодого дерева, и лицом весьма похож на старого Дзень Сю, только на несколько столетий моложе. Фигура уплотнилась, стала зримее, четче. Мужчина словно сошел с невидимой лестницы на раскрашенную циновку, поклонился старику и сел напротив. Тот все еще молчал.

   - Здравствуй, Учитель, - произнес молодой, - рад видеть тебя.

   Дзень Сю кивнул, не отвечая.

   Казалось, он не обращает никакого внимания на вошедшего и даже не видит его, но Дзигоро знал, как зорок этот бесстрастный взгляд его Учителя, как обманчива его отрешенность. Он, без сомнения, увидел и понял все, что только можно было увидеть и понять.

   - Я тоже рад видеть тебя, - произнес старик глубоким и неожиданно сильным голосом, - как далеко ты продвинулся в своих поисках после нашей последней встречи?

   - Я умер, Учитель, - слегка удивленно ответил Дзигоро.

   - Это я заметил, - невозмутимо кивнул старик, - ну а еще что-нибудь ты сделал?

   Дзигоро рассмеялся с явным удовольствием: