Закон Противоположности (СИ) - Лятошинский Павел. Страница 20

Первого января, ближе к вечеру, нагрянули родственники Яны, её мама и сестра. Обе вычурно-нарядные. В тёще элегантности не больше, чем в продавщице сельпо, слишком яркий макияж для женщины её лет. Не приведи господь во сне увидеть этого грустного клоуна. Размазанная по глубоким морщинам косметика кого угодно испугает. Завершает образ незаменимый атрибут старой хабалки — пышная меховая шапка, которую она не снимает даже за столом.

Ксюшу в последний раз видел на свадьбе. Она изменилась, хотя времени прошло всего ничего. Лицо с мороза пылает здоровьем, глаза светятся энергией. В прихожей Ксюша сняла пальто из дубленой кожи, некоторое время была в черных замшевых сапогах на высоком каблуке и темном зеленом платье. Она похорошела. Такой стиль ей к лицу, не то, что широкие джинсы и растянутый свитер крупной вязки. Платье, которого я раньше не видел, выгодно подчеркивает округлившиеся бедра и маленькую высокую грудь.

Наши гости чувствуют себя уверенно, как дома. Подарочные пакеты с мандаринами и дешевыми конфетами преподносятся детям как редкие сокровища. Тёща уселась за стол на мое место, брезгливо отодвинув мою тарелку Яне. Та без лишних слов убрала грязную посуду и поставила маме чистую тарелку с приборами. Что мне оставалось? Разбавил виски колой и сел в кресло, послужившее мне постелью в эту ночь. Расположение мое неудачное, за спиной тёщи, чувствую себя шпионом в тылу врага. Кира, тем временем, захватила Ксюшу в тесные объятия и повалила её на пол, так, что нижний край платья задрался, оголяя ноги почти до бедра. Правила приличия велят отворачиваться в такой ситуации, к тому же, я увидел достаточно, чтобы в жилах забурлила пьяная кровь. Поставил на пол стакан и скорым шагом отправился в ванную. То ли из-за бурбона, то ли из-за того, что я не прикасался к Яне с момента, как узнал о её беременности, в парализующем мысли исступлении я захотел Ксюшу, здесь и сейчас.

Дверь ванной заперта, мощные струи горячей воды ударяются о тело. Представляю себе её юное обнаженное тело, красные, смущенные щёки. Да, она непременно должна быть тут, и смотреть на меня, стыдливо прикрывая обнаженную грудь, крепко сжимая ноги. Только так. Хочет ко мне, но не может себя побороть. Сильное мужское тело — то о чем она так мечтает перед сном, но этот жар не известен ей по-настоящему. Не бойся, подойди, прикоснись. Она боится и чуть не плачет, проклиная свою робость и стыд. Раздается стук в дверь.

— С тобой всё хорошо? — равнодушный голос Яны вырывает меня из фантазий. Не могу ей ответить, не хочу, ненавижу её в этот момент.

— Вов, ты там живой? С тобой всё хорошо?

— Сейчас приду, — отвечаю сдавленно кисло, едва овладев собой. Всё испорчено. Набираю в рот воды, полощу, шумно сплевываю. Пусть слышит, если она ещё стоит под дверью. Хочу вернуться в прежнее состояние, довести начатое дело до конца, но не выходит, жалкое зрелище. Обтираюсь полотенцем, накидываю халат, в спальне надеваю свежее белье и спортивный костюм.

За столом Яна с мамой что-то горячо обсуждают. Ксюша в разговоре не участвует, ложечкой помешивает чай, тихонько, не касаясь стенок чашки, и по часовой стрелке, конечно же, это их семейное суеверие, иначе, наверное, денег не будет или ещё какое горе приключится. С моим появлением болтовня стихает. Чувствую себя чужим в своем доме, был бы трезв, куда-нибудь поехал бы подальше, но я пьян и должен остаться. Обсуждали моего отца и сказанные им слова. Призрением сквозят взгляды этих женщин. Рассказали бы лучше, где в этот день мой тесть, в какой валяется канаве, но молчат, тот ведь и по морде может дать. Какие же они предсказуемые.

— Покушай что-нибудь, Володя — предлагает тёща, возомнив себя хозяйкой.

— Спасибо, я не голоден, только из-за стола встал, прямиком с места, где вы сидите, — стараюсь ответить как можно вежливее, но слышится это язвительно и неискреннее, чем само приглашение поесть. Яна кривится.

Сидя в кресле, лениво перебираю конфеты в подарочном пакете. Ищу свои любимые: грильяж или мармеладки с текучей начинкой. Тщетно, в пакете только пустые обертки и невкусные шоколадные батончики. Невольно сравниваю Яну с сестрой. Нет, Ксюша не красивее, она хорошенькая, подкупает своей чистотой и наивностью, качествами, которые Яна, при всём своем артистизме, никогда не обретет. В ладони тает шоколадный батончик, я его не хочу, но ем, потому, что выбора нет, самое сладкое уже съедено. Вся моя жизнь, как этот батончик — дерьмо на вкус, зато в яркой упаковке.

Длинные новогодние выходные. Дни, когда не имеет значения, понедельник сегодня, среда или суббота. Безработные особенно радуются выходным. Выходные дни — дни равенства, когда угнетенные пролетарии всех стран забывают о своей великой миссии — напоминать, кто за чей счет живет. Мне никто не напоминает, но это пока. Скоро и Яна, и отец, и все кому не лень, будут хором осуждать мою праздность. Это единственное, в чем я могу быть твердо уверен. Меня не отпускает рефлексия. С момента, как встретил Яну, с первого же взгляда на неё, тревоги и переживания посыпались как снег на мою голову, не продохнуть. Причина всему деньги. Я ошибся на старте, искать нужно было не работу, искать нужно было деньги. Работать и зарабатывать — слишком разные понятия, взаимоисключающие, полярные. Бабушка много раз говорила, что в колхозе больше всех работала кобыла, но председателем так и не стала. Одна хорошая тема, удачная сделка принесет больше денег, чем год в забое на угольной шахте. Эта мысль не дает мне покоя. Я ошибся на старте, впустую потратил время. Резкий поворот опасен опрокидыванием, но это не повод таранить стену лбом и изо дня в день прозябать на стадионе, в душном офисе или в грязном гараже.

Праздничные дни дают передышку. Деньги, которые подарил отец, потрачены только наполовину, мои тревоги ненадолго затаились. Как же хорошо дома. Яна убрала мамины портреты, которые были буквально везде. Только в гостиной на камине осталась маленькая фотография, на которой мама держит меня, совсем маленького, на руках. Жить прошлым неправильно, быть может, я и не съезжал бы никогда с этого дома, если бы убрал портреты тогда, но не поднималась рука. Может быть, дело вовсе и не в портретах, а в чём тогда? Я лежал в постели, погруженный в раздумья. Яна вышла из ванны, потушила верхний свет, и комнату освещали только тусклые бра над кроватью. С туалетного столика она взяла увлажняющий крем, присела на край кровати, зачерпнула немного крема рукой и принялась растирать им ноги по всей длине.

— Вов, ты не мог бы растереть мне ножки, самой уже не так просто, как раньше.

— Да, конечно, сейчас, сейчас, — отозвался я, стряхивая наплывавшие воспоминания.

Энергичными движениями я втирал крем в её гладко побритую кожу. Она лежала с закрытыми глазами, откинувшись на подушку, по лицу расплывалась блаженная улыбка.

— Какой же ты молодец. У тебя это так хорошо получается. Просто волшебные руки. Такие сильные. Вот чего мне не хватало.

Воодушевленный похвалой, я прилагал больше и больше старания, не просто размазывал крем, а массажировал каждый мускул, и особенно тщательно ступни.

— Иди сюда, — скомандовала Яна, подхватила меня за затылок, потянула к себе и поцеловала.

Пружины матраса распрямились, я едва не рухнул на неё. Она обхватила мою голову обеими руками.

— Вов, я хочу тебя, — жалобно прошептала Яна мне на ухо.

— Подожди, тебе же нельзя.

— А что случится? — уже раздраженно спросила она, — может, я забеременею? Ещё раз. Представляешь, двойня будет…

— Не вижу ничего смешного.

— Так, Владимир, ты долго меня морозить собираешься? Я, между прочим, женщина, и мне сейчас необходимо вот это, — она, впиваясь острыми ноготочками, схватила меня за мошонку. Её глаза в полумраке сверкали безумием, а горячим дыханием она запросто могла бы расплавить сталь. — Ничего не бойся. Ты же хороший мальчик? Будь со мной нежен.

И я был нежен, поначалу. Но, постепенно, отпуская свои предрассудки, становился резче и напористей, так, что Яне иногда приходилось сдерживать меня.