Рубедо (СИ) - Ершова Елена. Страница 4

Марцелла отплясывала, вздымая пену кружевных юбок. Давно скинула туфли и барабанила голыми пятками по гулкой сцене, прихлопывая с каждым словом:

— За любовь! — вскричали гости, перебивая друг друга.

Из бутылок полетели пробки. Игристое хлынуло пенным потоком, обливая визжащих шлюх, сцену, танцующую Марцеллу — она не смотрела ни на кого, только на него, на Генриха. Черные глаза горели как угли.

— Ваше высочество! — кто-то тихонько подкрался и тронул за рукав.

Генрих обернулся.

— Я полагал, — сухо произнес он, — что салон фрау Хаузер одно из немногих мест, где мои приказы хоть что-то значат.

Девица в переднике, глуповато хихикнув, приложила палец к губам.

— Тсс! Вот я глупышка! Не говорите фрау Хаузер, что я опять назвала вас «высочеством», ваше высочество… то есть, герр Спаситель. Ах, я хотела сказать…

— Феликс, — раздраженно оборвал Генрих. — Сегодня только так.

Девица округлила напомаженные губы:

— О-о! Слушаюсь, ваше выс… герр Феликс. Там о вас спрашивают.

И указала алым ноготком на дверь.

Блики огней жемчужными горошинами катились по паркету, от света и дыма щипало глаза, и Генрих сощурился, пытаясь разглядеть темную фигуру в низко надвинутом на лоб картузе. Лица не разглядеть, руки как на шарнирах — то ныряют в карманы пиджака, то прячутся за спину, то безвольно падают вдоль тела и нервно теребят дешевую ткань подвернутых брючек.

Если и шпион, то совсем еще зеленый. Ему ли распутать сложный след, проложенный Генрихом во тьме и грязи Авьенских ночей? От кованых ворот Ротбурга через Карлплац, к ратуше, а оттуда кругом на набережную Данара, и дальше, по Хауптштрассе, меняя экипажи и пальто — прямо в карете, — плутая по закопченным переулкам, заскакивая в каждое питейное заведение, что попадались на пути, и прикладываясь к рюмкам, как к святым мощам, чтобы потом, сделав крюк, выскочить на Шмерценгассе, к маняще-алой двери, где его уже ждали. Как и в прошлую ночь. Как во много ночей до этой.

Но не всегда приходилось таиться, и не всегда стряхивать хвост.

Только если во внутреннем кармане прятались кое-какие бумаги, туго-натуго перемотанные бечевкой.

На миг Генрих перестал дышать, а только слышал раскатистый и дробный перестук босых ног танцовщицы. Потом воркующий голос девицы произнес:

— Говорит, от герра Фехера.

Генрих выдохнул и рассеянно ответил:

— Так что же стоит? Приглашай.

И сам отступил в полумрак приватной кабинки, за алую волну плюшевых портьер.

Полог отрезал его от всего мира, приглушил звуки и цвета. Свечи отбросили на обои дрожащее зарево и подсветили угловатую фигуру незнакомца.

— Вы захватили вина? — спросил Генрих, пытаясь сфокусировать взгляд, но все равно видел лишь прыгающие световые пятна.

— В… вина? — голос молодой, робкий. Вряд ли шпион: люди начальника тайной полиции хорошо обучены, они не станут мяться у дивана, прячась в тени и не зная, куда девать руки.

— Лили, два бокала! — крикнул в темноту Генрих.

Портьера снова качнулась, впорхнула расторопная служанка, будто случайно толкнув незнакомца обнаженным бедром. Незнакомец отпрянул, чем вызвал у Генриха слабую улыбку.

— Садитесь, — он кивком указал на диван и вытряхнул на ладонь сигару. — Чем обязан, герр…

— Зорев, — поспешно представился незнакомец, пытаясь не думать, узнал ли его незнакомец или только подыгрывает, как принято в салоне фрау Хаузер.

— Я от Имре Фехера. Вот…

Он перегнулся через стол и разжал кулак: на ладони лежала косичка, сплетенная из зеленых и красных ниток — цветов княжества Турулского.

— Я понял. Уберите, — Генрих косичку не тронул, наклонился к подсвечнику и прикурил от дрожащего огонька. Снимать перчатки в присутствие незнакомца не хотелось, хотя пальцы все еще зудели, и этот зуд было не унять ни вином, ни развратом, ни морфием.

— Я много слышал о вас, герр Эйзен, — продолжил незнакомец, поспешно запихивая косичку в карман.

— Как много? — перебил Генрих, выпуская дымные кольца.

Незнакомец неуютно заерзал.

— То есть, читал ваши статьи, ваши стихи и фельетоны. Можно сказать, я большой поклонник вашего таланта! Я тоже немного пишу, но это сравнение империи с увядающей розой…

— Дурацкое, не так ли? — подхватил Генрих, щурясь на свет и вслушиваясь в музыку за портьерой: Марцелла давно перестала петь, теперь солировали цимбалы. — Как, говорите, ваше имя?

— Родион Зорев, — повторил незнакомец и стащил картуз, выпустив на волю клубок всклокоченных кудрей, черных, как стая воронят. — Я рад знакомству!

Он с готовностью протянул открытую ладонь, но Генрих лишь мазнул по ней равнодушным взглядом и откинулся на спинку дивана.

— Взаимно, друг мой. Но я не пожимаю рук, — и, затянувшись, добавил: — Ради вашей же безопасности.

— Да… понимаю, — промямлил Родион, и его верхняя губа, покрытая юношеским пушком, обидчиво задрожала. К чести мальчика, он быстро взял себя в руки и заметил: — Вас нелегко было найти. Герр Фехер уверял, что встреча пройдет в уютном ресторанчике в центре города…

— Здесь достаточно уютно, — Генрих широким жестом обвел кабинку. — И Шмерценгассе проходит параллельно набережной, так что из верхних номеров можно видеть Данарские волны. Если, конечно, вы предпочитаете созерцание разврату. Вы тут впервые?

— В этом борделе? — Родион вскинул подбородок, и его глаза вспыхнули отвращением. — О, да! То есть, — быстро поправился он, — я хотел сказать, в салоне…

— В борделе, — отрезал Генрих. — Называйте вещи своими именами. Возможно, были в каком-то другом?

— Нет, никогда!

— Не повезло. Или повезло, как посмотреть. Вам ведь уже есть шестнадцать?

— Будет в октябре…

— Я был на два года младше, когда с позволения отца меня привели на Шмерценгассе, — заметил Генрих, задумчиво покручивая в пальцах бокал. Рубиновая жидкость мягко переливалась, на дне плясали искры. — В то время я увлекался естествознанием, и учитель решил мне показать, как размножаются не только зверушки. Вы ведь студент?

— Первый курс, — испуганно ответил Родион. — И тоже естествознание.

— Тогда вы должны понять меня, как ученый ученого. И как поэт поэта, — Генрих поднял бокал в тосте. — Будем веселиться и пить, пока мы молоды!

Вино плеснуло через край и капнуло на скатерть.

— Я не пью, — Родион боязливо отодвинулся на край. — Простите, герр Эйзен, но я здесь по делу.

— Дело, — повторил Генрих, завороженно наблюдая, как алая клякса, выпуская тонкие ложноножки, расплывается по белизне. — Ко мне приходят всегда и исключительно по делу.

Со стуком поставил бокал обратно, так и не пригубив. По лицу Родиона сновали тени, зрачки испуганно поблескивали — глаза дикого олененка. О чем думал Имре, посылая вместо себя этакого щегла? Чудо, если за ним не следили все шпики Авьена.

Генрих молчал, перекатывая на языке сигару. И Родион по-своему истолковал его молчание.

— Не беспокойтесь, герр Эйзен! — приглушенно, но пылко заговорил он. — Вы можете полностью довериться мне! Не смотрите, что я молод! Помимо естествознания я изучаю историю Авьена, и совершенно согласен с вами: империи необходимы перемены! Я читал вашу программу. И не только читал, но и переписал от руки на весь наш курс! Поверьте, мы, студенты, встанем плечом к плечу рядом с вами! Только дайте знак!

Генрих думал, дым уплывал к потолку, в гостиной по-прежнему хохотали проститутки и рвались струны гитар.

Надо уходить. Передать бумаги и уходить, пока не нагрянула полиция. Фрау Хаузер, конечно, задержит шпиков, а Генрих знает тайные ходы. Да его и не посмеют тронуть. По крайней мере, если не найдут при нем ничего компрометирующего.

— Я доверяю вам, Родион, — наконец, проговорил он. — Вы знаете, что делать с бумагами?