Рубедо (СИ) - Ершова Елена. Страница 66

Крохотная ошибка на бумаге и полный провал в результате.

— Ошибки быть не могло, — сквозь зубы процедил Генрих, оттирая пот. — Все утверждено советом министров.

— Ошибка вкралась при передаче на производство, — подсказал Андраш. — Обратите внимание на фамилию.

— Граф Латур? Мы не знакомы.

— Зато он хорошо знаком с другим графом, — адъютант ловко вытащил нужный документ и снова ткнул в подпись. — Август Рогге.

— Эвиденцбюро Авьена? Военная разведка? Какое отношение она имеет к перевооружению сухопутных войск? Впрочем, — Генрих нахмурился, — граф Рогге входит в аппарат генштаба и находится в приятельских отношениях с его начальником.

— Не только, ваше высочество. Есть еще общество…

— Какое? — быстро спросил Генрих и, встретив блеснувший из-под козырька шако взгляд Андраша, тут же нашел ответ.

— Рубедо, — сказал адъютант. — И граф Рогге, и граф Латур состоят в нем, — и, понизив голос, добавил: — Или состояли… Я удостоился чести быть записанным на прием к графу Латуру, но за день до аудиенции он отправился на охоту, лошадь понесла, его светлость упал и сломал ключицу.

— Досадное совпадение.

— Совпадение, — эхом отозвался Андраш. — Или что-то другое.

Генрих подавил поднимающуюся к горлу тошноту и выцедил:

— С графом Рогге я разберусь… Выведу на чистую воду… насколько он близок с Дьюлой.

— А заодно проверьте свою подпись здесь, — адъютант указал на новые листы, — и еще вот здесь. Вам не кажется, что такие завитки обычно вам не свойственны?

— Похоже на подлог. Я не расписываюсь так даже будучи пьяным… Но какая наглость! — он тяжело сглотнул и обтер платком взмокшее лицо: опять духота! Хоть бы немного свежести… — Подделывать подпись Спасителя! Менять чертежи! Рубедо уже и не думает скрываться, проворачивая темные делишки под самым моим носом! Под носом самого императора!

Попытался собрать бумаги — дрожащие руки не слушались, листы выскальзывали, — и адъютант бросился на помощь, ловя бумаги и пряча их в папку.

— Благодарю, Андраш, для начала достаточно. Я сейчас же пойду к отцу и предоставлю доказательства!

Конечно, он сразу увидит подлог, увидит, где вкралась ошибка. Поймет, что Генрих не виноват, что его бессовестно подставили, что решение отстранить сына от командования слишком поспешно, а в совете министров засели бесчестные господа, предатели, лжецы! Пусть начнет с графа Рогге, а за ним потянутся и другие — напыщенные мастера ложи, хранители древних знаний, алхимики и чернокнижники, прикрывающиеся незыблемой верой в чудо! О, Генрих будет рад увидеть страх на сухом лице Дьюлы! Раздавить его, как клопа! И сам выбивал гулкое эхо из-под сапог, стремительно шагая из салона в салон — гвардейцы едва успевали отворять двери, люстры позвякивали хрустальными подвесками, и предки одобрительно кивали с потемневших портретов: теперь-то наследник не подведет!

У самого кабинета дорогу преградил обер-камергер с пухлой книгой наперевес.

— У его величества прием…

— Это очень кстати! — ответил Генрих, забирая влево. — У меня разговор!

— Его величество принимает по записи, — и обер-камергер взял влево, и снова перегородил путь. Остановился и Генрих, сдавив зубы до хруста. В животе болезненно скручивалось пламя.

— Так что с того? Не видишь, кто я?

— Вижу, ваше высочество, — откликнулся обер-камергер. — И все-таки вы не записаны, — открыв книгу, ткнул в листы пером. — Свободное время только на завтра, на три пополудни…

— Вздор! — Генрих дернул исписанный лист. Из-под манжеты упала искра, и край обуглился. — Теперь оно появилось.

Отобрав перо, размашисто, быстро вписал на чистой странице имя, и процедил, едва сдерживая гнев:

— Передайте его величеству, что я должен с ним немедленно переговорить!

Обер-камергер испуганно поклонился и юркнул за двери.

Время потянулось невыносимо медленно. Сунув папку подмышку, Генрих отошел к колонне, привалившись лбом к холодному мрамору и успокаивая участившийся пульс. Душил воротник мундира, душили бесконечные правила и инструкции, запрещающие говорить Генриху с императором как сыну с отцом. С этим пора кончать! Сегодня отец, наконец, увидит…

Обер-камергер вернулся с окаменевшим лицом, и Генриха замутило.

— В чем дело? — он все еще надеялся. — Я спешу!

— Ваше высочество, — отчеканил обер-камергер, — его императорское величество занят. Он велел передать, что освободится не раньше, чем через семьдесят два часа.

— Трое суток?! — не веря своим ушам, вскричал Генрих. — Освободится через трое суток для меня… для родного сына?

— Простите, ваше высочество…

За спиной обер-камергера звякнули алебарды: гвардейцы встали стеной, отсекая Генриха от вожделенного кабинета. Он застыл, все еще сжимая теперь бесполезную папку, и ощущая, как досада набухает внутри черным комом.

— Прекрасно, — сказал вслух, дрожа как в лихорадке. — Прекрасно… этого стоило ожидать. Сперва отстранить меня от управления, потом от командования, а теперь и вовсе запереться в кабинете… будто я… я… не сын вовсе!

Повернулся и пошел прочь — с поднятым подбородком, с расправленными плечами, выдерживая спиной взгляд обер-камергера, — но не видел перед собой ничего, кроме затягивающей пустоты дверных проемов, похожих на револьверные дула.

— Томаш! — позвал, заваливаясь в салон и роняя под ноги бесполезную теперь папку. — Принеси вина, и как можно крепче!

Сунув в рот сигару — руки ходили ходуном, — высек искру и вместо сигары подпалил рукав. Чертыхнулся, загасил о край стола.

— Ваше высочество! — пугливо ответил камердинер, поднимая папку. — Выпейте воды, я как раз вынул графин изо льда.

— Вздор! — Генрих затянулся, но не почувствовал вкуса, и смял сигару в кулаке — она тут же сгорела дотла, как все, к чему он прикасался, как его непутевая жизнь. — Впрочем, я передумал. Не нужно ничего. Отдай ключ, Томаш, и можешь идти.

— Но, ваше высочество! — голос камердинера надломился. — Вы велели ни в коем случае не отдавать! Позвольте, открою окно? Сразу станет легче дышать! И принесу вина, если надо… да, так будет легче перетерпеть! Я сию минуту!..

— Ключ! — заорал Генрих, теряя терпение и хватая камердинера за лацканы сюртука. Тот вскинул блестящее от пота лицо — побелевшее, с резко обозначившимися морщинами на лбу, — и тихо ответил:

— Не отдам.

— Я приказываю, кретин!

Генрих встряхнул его, и стигматы раскрыли огненные бутоны. Пламя занялось и побежало выше — по лацканам к бритому подбородку, к бакенбардам, вот-вот готовых вспыхнуть…

Томаш отпрянул, и закричал тоскливо и страшно.

Мир разделился на огонь и дым, но в этой дымной красно-серой пелене Генрих отчетливо увидел холодный блеск ключей и услышал, как связка брякнула о паркет.

Он сейчас же подхватил ее. И все, наконец, стало неважным: угасло, превратилось в пепел, выкристаллизовалось до белизны, до прозрачности, до панацеи, упрятанной в походный саквояж. Шатаясь, перешагнул через что-то тлеющее и скрюченное. И, подбирая ключи, слышал, как за спиной хлопают двери, как грохочут каблуки гвардейцев, как стонет камердинер и кто-то — лакеи? стражники? — говорят ему держаться, потерпеть, ведь сейчас его доставят к медику, и все будет хорошо…

— Все будет хорошо, — бормотал Генрих, сглатывая кислую слюну. — Вздумал перечить мне, старый болван!

Теперь все позади, все будет как надо…

Присев на край кушетки, спокойно и деловито набрал дозу. Странное дело: руки почти не дрожали, и не было боли, несмотря на вздувшиеся волдыри, зато через секунду после впрыскивания — как раз, чтобы успеть зажать проколотую вену, — накрыла теплая волна. Она принесла шум морского прибоя, и приятное головокружение, и сладость на языке, а прочее и не заслуживало внимания.

Разве что несчастный Томаш…

— Том-маш?

Привстал, обводя мутным взглядом комнату. Паркет темнел угольными проплешинами. Бабочки шевелились — нанизанные на булавки, они пытались взлететь, и салон полнился сухим шорохом и треском. Старина Йозеф — полированный череп, служащий пресс-папье, — улыбался, как добрый друг, а его костяные зубы выстукивали злосчастную арию Casta Diva, которую так и не допела Ревекка.