Рубедо (СИ) - Ершова Елена. Страница 7
У соседнего стола, заложив руки за спину, пошатывался молодой господин: газовые лампы ярко светили ему в спину, и оттого казалось, что волосы господина отливают в медь.
— Какое из имен вас устроит? У меня их четыре.
— Отставить шутки! — злился полицейский, выдергивая из машинки испорченный лист. — Называйте по порядку!
— Пусть будет Генрих.
— Фамилию!
— Допустим, Этинг…
Окончание потонуло в визге нетрезвой дамы.
— Сволочь! Паскуда! — визжала она, лупцуя по спине совсем молоденького полицейского, пришедшего в явный ужас от такого напора. — Куда руки распускаешь? Я тебе не дозволяла руки распускать!
— Нужно проверить, нет ли чего запрещенного! — огрызался несчастный.
— Я тебе проверю! Заплати сначала — потом лапай!
— Не обращайте внимания, Маргарита, — сквозь зубы сцедил Вебер, протискиваясь к противоположным дверям. — Сегодня наши ребята нагрянули в салон на Шмерценгассе. Давно собирались проверить лицензию, а тут и случай подвернулся.
Марго сцепила зубы и пообещала себе, что поговорит с Родионом с глазу на глаз. Хорошенько поговорит, отобьет у мальца охоту просаживать заработанные сестрой гульдены на шлюх. Повзрослел или нет, но сидеть после разговора долго не сможет!
«Только бы выбрался живым», — вздохнулось и сразу же злость куда-то улетучилась.
Что же искали на Шмерценгассе?
Они, наконец, продрались сквозь толпу и вынырнули в коридор. Освещение тут было более приглушенным, дышалось легче. Марго распрямилась и поправила съехавшую набекрень шляпку.
— Что вы искали? — вслух повторила она.
Вебер оглянулся через плечо, аккуратно приглаженные усы дрогнули, но гвалт и суета остались позади, а дальше — лишь тусклые лампы и пустые клетки, в одной из которых — Марго чуяла взволнованным сердцем, — ждал ее маленький Родион.
— Судите сами, — тихо проговорил шеф-инспектор и вытащил сложенные вчетверо листок. — Образчик революционного творчества. Ознакомьтесь.
Марго развернула листок. Ее брови прыгнули, едва она прочла первые строки:
Стихи отпечатаны на хорошей пишущей машинке. Бумага плотная, не из дешевых. Слог — ядовитый, но легкий. Взгляд сам скользил по строчкам:
У Марго пересохло во рту. Листок затрясся, и буквы — черные букашки, — посыпались под ноги. Или только тени играли со зрением злую шутку?
Она глубоко вздохнула и подняла глаза. В свете ламп лицо шеф-инспектора Вебера отливало в зелень.
— Вижу, вам понравилось, — сухо произнес он. — Это нашли в кармане вашего младшего брата.
— Не… — слабо простонала она, необдуманно комкая листок.
— Верните, это улика, — Вебер аккуратно выдернул бумагу из ослабевших пальцев, Марго не сопротивлялась. В ушах нарастал шумящий звон, и за плечом шеф-инспектора — где-то в глубине коридора, выныривая из полумрака, — подмигивал покойный барон фон Штейгер.
«От осинки не родятся апельсинки, — глубокомысленно изрекал он. — В семье чужестранца и вольнодумца немудрено вырасти изменником!»
— Нет-нет, — сказала Марго и качнула головой, так что шляпка снова съехала на бок и повисла на шпильках. — Этого не может быть! Родион не способен…
Она замолчала, некстати вспомнив похвальбу брата:
«Рита, удивись! Меня приняли в редакцию студенческой газеты! Теперь я смогу публиковать не только лирические стишки!»
Она закрыла глаза. Гул в ушах нарастал, в них пульсировал отголосок издевательского смеха фон Штейгера и повторялись последние строки: «… революция… кипит революция!»
— Стихи — не единственное, что конфисковали у Родиона, — послышался голос Вебера. — Но те либеральные статейки, по крайней мере, не оскорбляют облик монарха, его семьи и приближенных. Не говоря уже о едком высмеивании Спасителя.
— Это писал не он, — простонала Марго, комкая перчатки. — Родион не мог! Он послушный домашний мальчик…
— Который, однако, арестован в компании шлюх, — Вебер остановился. — Мы пришли.
Домашний мальчик сидел на топчане, уронив голову на руки. Решетчатая тень косо падала на его взмокший лоб. Костюм помят, рукав порван. На щеке — свежая ссадина.
— Родион…
Негромко, шепотом, почти не разлепляя губ. Мальчишка услышал: подскочил, точно его кольнули иглой, затравленный взгляд заметался по камере, остановился на решетке.
— Ты пришла!
Марго приникла к решетке, стиснула железные прутья, как, наверное, хотела стиснуть худенькие плечи Родиона. Он стоял, не смея подойти, и весь трясся не то от озноба, не то от волнения.
— Я понимаю, вам нужно поговорить, — произнес за плечом шеф-инспектор. — Вы друг мне, Маргарита, и потому я не буду мешать. Только скажите: вас нужно обыскивать?
— Нет, — хрипло выдавила она, в тоске оглядываясь на Вебера. — Отто, добрый мой, хороший, верьте! Я грешница и порой веду себя не так, как подобает дворянке и приличной фрау! Но перед вами и Богом я честна!
Вебер накрыл ее ладонь своею, погладил холодные пальцы, отпустил.
— Не будем поминать всуе, — поморщился он. — У вас пять минут.
И отступил в тень.
Марго выдохнула. Сердце колотилось болезненно и гулко. Родион подошел на негнущихся ногах, сказал по-славийски:
— Прости…
— Это правда? — спросила она на родном языке, заглядывая в его белое лицо. — То, в чем тебя обвиняют?
Родион упрямо молчал. Челка свисала на глаза — давно следовало постричь, только мальчишка не давался и все откладывал на потом, теперь-то обреют наголо, закроют до суда, сошлют на рудники или в шахты, и хорошо — не казнят.
Что же ты наделал, Родион?!
Наверное, сказала это вслух: мальчишка засопел, раздувая ноздри, но не плакал.
— Меня осудят, Рита?
— Если ты признаешь вину. Но ты ведь не признаешь?
Он снова промолчал. Упрямец, весь в отца. Да и Марго — того же поля ягода.
— Мне показали эти скверные стишки, — продолжила она, заглядывая в лицо брата и отчаянно пытаясь отыскать там зацепку. — Написано, соглашусь, талантливо. Но это писал не ты.
Молчание. Кадык подскакивал в худом горле, нижняя губа дрожала. Давай же, скажи правду!
— Отпечатано на машинке, а она — заперта в моем кабинете. Ключ всегда со мной.
— Я подобрал отмычку, — прошептал Родион, еще ниже опуская голову.
— На моей западают буквы А и В. Но слова здесь пропечатаны четко, без ошибок.
— Перепечатал в университете.