Рубедо (СИ) - Ершова Елена. Страница 71

— Выходит, опасения не беспочвенны, — императрица привстала, и складки ее платья прошелестели по паркету. — Ты совершенно отбился от рук! Забываешь о приличиях. Погляди, что сделал с паркетом! А ведь скоро Рождество… Позволь напомнить, что ты к тому же женатый человек! Пора бы остепениться и, наконец, заняться прямыми обязанностями! Ты обещал осчастливить новостью о внуке.

— Конечно, я ведь племенной жеребец! — Генрих отошел к столу и нервно провел забинтованными пальцами по полированному черепу, стопке бумаг, книгам по биологии. — Слава богу, отец доверил мне хотя бы такое дело, и не отстранил, как от всех прочих!

— Дерзишь? — голос императрицы срывался, она еще держала себя в руках, но щеки уже пылали вовсю, и руки, сцепленные в замок, подрагивали от напряжения. — Это все влияние твоих приятелей. Да, да! — и оживилась, заметив, как Генрих с силой сдавил пресс-папье. — Тех, с которыми ты предаешься пороку в домах терпимости и сомнительных питейных заведениях! Твоих так называемых друзей-журналистов! Твоих любовниц! Не знаю, которая из них хуже? Грязная субретка [22] или та отвратительная женщина с сомнительной репутацией? — Генрих скрипнул зубами, и императрица победно улыбнулась. — Не удивляйся! И вдали от Авьена я знаю о тебе если не все, то многое, мой мальчик!

— Тогда к чему эти вопросы? — резко ответил он, отходя к окну и заглядывая за портьеры — там шуршали, перешептывались, двигались чужие тени. — Шпионы расскажут о моей жизни лучше меня самого! В отличие от вас, мне некуда податься. Я могу сбежать лишь в бордели или кабаки, — Генрих отошел от окна, и принялся кружить по комнате, с каждым словом распаляясь все больше. — Да, там подают предрянное пойло, меня тошнит от него по утрам! Но что поделать, если так хочется забыться? От лживых речей и льстивых министерских рож меня тошнит еще сильнее! Да, меня мучают ужасные головные боли, поэтому я впрыскиваю себе морфий день за днем! По несколько раз на дню! Об этом вам тоже докладывают шпионы? Если нет, спросите у бедняги Томаша. Это опасно, мучительно, и куда хуже выпивки, но я все равно скоро умру, не так ли? Кому какое дело? Вы пеняете, что я имею любовниц. Но позвольте! У моего деда их было четыре! И не говорите, что не знаете о давней интрижке отца, — услышав за спиной не то стон, не то вздох, оглянулся и увидел обескровленное лицо императрицы. — Я говорю о той актриске. Впрочем, вас тоже видели с каким-то турульским графом…

— Генрих!

Он вздрогнул и дико воззрился на мать: императрица стояла, прижав ладони к вискам, в глазах плескался неподдельный ужас. И что-то давнее, почти забытое шевельнулось на сердце. Жалость? Вина?

— Не бойтесь, — смягчаясь, проговорил он. — Я сохраню тайну. Но вам и в самом деле не стоило приходить сюда. Пойдите лучше к Эржбет: малышка плачет с тех пор, как вы покинули нас в августе. Она хотела бы чаще видеть мать рядом, — запнулся, покачал головой и устало добавил: — А, впрочем, лучше не надо. Каждый ваш отъезд — гроза и тьма. И каждое ваше возвращение ранит, подобно молнии. Не возвращайтесь больше, ваше величество. И я настаиваю, чтобы вы покинули мои комнаты сейчас же! Так будет лучше для всех.

— Ты… смеешь? — гневно прошипела императрица, кровь снова прилила к лицу. — Прогонять меня? Меня?!

— Если не уйдете, я уйду сам.

В несколько шагов пересек комнату, распахнул дверь — сквозняком подняло свечное пламя, выжелтило стены, и, мельком глянув через плечо, Генрих увидел лицо матери — издерганное, пергаментно-серое, постаревшее. На миг кольнуло жалостью… Кольнуло — и тут же прошло. Пусть прошлое останется в прошлом. Прогорело. Отмерло.

Генрих хлопнул дверью и, грохоча сапогами, сбежал вниз по лестнице, потом — во двор, где возился с упряжью полусонный Кристоф.

— Запрягай! — крикнул ему Генрих и взлетел на заснеженную подножку фиакра. — Прочь из Бурга! Прочь!

Он до последнего боялся, что его остановят, а какой-то частью и надеялся на это.

Но никто не вышел за ним, никто не вернул.

Гостевой дом на Хайдгассе.

Гирлянды фонарей, развешенные над мостовыми, своим мельтешением вызывали мигрень, к тому же, Генрих изрядно продрог и по прибытию на Хайдегассе не знал, чего хочет сильнее: выместить раздражение на турульце или поблагодарить за своевременно втиснутую в его ладони кружку с горячим пуншем.

— Раньше меня не брала простуда, — пожаловался Генрих, обжигая губы о пряное варево. — В детстве я в одной тонкой шинели маршировал по снегу и никогда не болел. Теперь же ощущаю себя развалиной.

— Вы слишком мало отдыхаете и слишком озабочены государственными делами, ваше высочество, — с поклоном ответил Бела Медши. — Надеюсь, этот прием не слишком утомит вас, а может даже развлечет. Я пригласил узкий круг гостей, и для вас будет петь одно прелестное создание, юная особа, которая к тому же недурна собой.

— Друг мой! — с натянутой улыбкой ответил Генрих, с каждым глотком гася в себе раздражение. — Если бы я хотел общества прелестных созданий, я бы отправился в салон фрау Хаузер. На это предложение я откликнулся лишь потому, что уважаю вас. И потому, что вы желали говорить без посторонних ушей.

— Все дела потом! — Медши почтительно подхватил Генриха под локоть и увлек его в ярко освещенный салон. — А пока я не прощу себе, если вы не попробуете партию молодого вина прямиком из моих погребов и не оцените старания Агнешки!

Сдержанно улыбаясь приглашенным господам, которых, к чести посла, действительно набиралось от силы семеро, перебрасываясь с каждым учтивыми замечаниями об Авьенской погоде и турульском вине, которое оказалось весьма недурным, Генрих все еще мечтал о скором завершении вечера. И даже хваленая Агнешка — миниатюрная турулка с грустными оленьими глазами, — хотя и пела самозабвенно и чисто, с тем трагическим надрывом, свойственным лишь кочевникам да славийцам, не могла до конца избавить от напряжения. Генрих все больше молчал, слушал переборы гитарных струн, едва притрагивался к вину и в конце концов рассеянно подозвал Агнешку к себе. Она робко присела на его колени, по-детски обвив за шею и положив на плечо кудрявую головку.

— Я узнала тебя, — доверчиво пролепетала по-турульски, точно видела в кронпринце ближайшего друга. — Ты приходил ко мне во сне и говорил со мной.

— О чем говорил, милочка? — спросил Генрих, наслаждаясь близостью девушки и боясь ее спугнуть, а потому лишь слегка придерживая забинтованной рукой за бедра.

— О болезни, — ответила Агнешка и, вздохнув, добавила: — Она выедает тебя изнутри. Ты скоро погибнешь, бедный…

Потом порывисто поцеловала Генриха в висок и, будто испугавшись, спорхнула с его коленей и кинулась прочь.

— Стой! — он привстал тоже, но с места не сдвинулся — ноги будто приросли к полу. Пламя лизнуло бинты.

— Ваше высочество! — сейчас же всполошился Медши, его лицо выражало крайнюю степень досады. — Не слушайте вздорную девчонку! Кто знает, что пришло ей в голову? Моя вина: знать бы, что так повернется…

— Пустое, — едва вытолкнул сухими губами Генрих и, утихомиривая дрожь, сцепил пальцы в замок. — Мне даже отчасти… симпатична такая непосредственность.

— Я накажу нахалку! — сверкая глазами, бушевал турулец, а гости поджимали губы и осуждающе качали головами. — Не для того вез ее от самой Буды! Прошу, ваше высочество, не принимайте эти бредни близко к сердцу. Попробуйте вот этот сорт…

Он подал знак, и лакей тут же откупорил бутылку розового. Вино плеснуло в бокал, но Генрих упрямо мотнул головой и отступил к дверям.

— Нет-нет! Оставьте девчонку в покое, ради бога. А мне пора освежить голову… прошу простить, господа.

Толкнув плечом створки, вышел в смежный салон, прошел еще один и очутился в пустой комнате — здесь свечи были вполовину погашены, мягкий сумрак скрадывал очертания предметов, и не было слышно ни чужих голосов, ни раздражающего звяканья бокалов.