Рубедо (СИ) - Ершова Елена. Страница 93

…так пахнет в мясной лавке — парными внутренностями и кровью, — и если подсветить теневой прилавок, можно увидеть разделанную тушу ягненка.

Марго сцепила пальцы на медной ручке, стараясь не выронить лампу и в то же время боясь увидеть залитую кровью постель.

— Род… — застыло на языке имя.

Ягненок поднял голову: у него оказалось пергаментное лицо и ввалившиеся, совсем как у Спасителя, болезненно блестящие глаза.

— Ри… та, — жалобно проблеял он и покривился, задергался, вжимая пальцы в черное месиво на боку. — Где ты… была?

Ноги отказали, и Марго рухнула у постели. Ее руки, плечи, губы затряслись, резонируя со взбесившимся сердцем.

— Я боялся, ты… — захлебываясь, простонал Родион, и, не договорив, захныкал: — Прости меня, Рита! Прости…

— Ну что же ты! Что, что… — залепетала она, цепляя промокшую постель, и потемневшую рубаху, и его тонкие, скользкие от крови пальцы. — Дай посмотреть… О, Боже! — Застонала, растерянная и оглушенная запахом, отчаянием, страхом. — Кто тебя так? Те люди? Я говорила… Надо позвать полицию… я сейчас же!

Марго вскочила, но Родион подался за ней, мотая взмокшими волосами и шепча:

— Нет, нет! Только не… полицию… нельзя полицию! Они стреляли… понимаешь? Я был там, Рита! На… Петерплатце! Я виноват…

Марго заколотило крупной дрожью. Вновь опустившись у кровати, она сжала горячую ладонь брата, в один миг вспоминая все — странного человека с мольбертом, листовки, взрыв, крики, выстрелы, полицейские патрули, — и жалобно ответила:

— Ах, Господь всемогущий… Что же делать тогда?

— Вынуть… пули, — сказал Родион, падая обратно на подушки. — И перевязать… большая кровопотеря… я умру, Рита?

— Не смей так говорить! — Марго отшатнулась, сжала ладонями виски и заговорила, точно заведенная: — Не смей, не смей, не смей! Никто сегодня не умрет! Ни Генрих, ни я, ни ты! Нет! Нет! — Цепляясь за изголовье, с трудом поднялась на трясущиеся ноги. — Я все исправлю. Я помогу. Только держись. Слышишь?

Родион не ответил, лишь часто, с подхрипом дышал.

Марго, неприлично высоко поддерживая юбки, сбежала вниз по лестнице, и как была — встрепанная, перепуганная, — выскочила в предрассветные сумерки. Фиакр — слава Спасителю! — оставался на месте. Кучер встрепенулся, просыпаясь и моргая на баронессу осоловевшими глазами.

— Умоляю! Скорее! — заговорила Марго, суя человеку серебряные гульдены и не обращая внимания, что они испачканы кровью. — Поезжайте на Райнергассе! Госпиталь Девы Марии. Спросите герра Натаниэля Уэнрайта. Если его там нет — езжайте на Штубенфиртель к университету. Если нет и там… проклятье, вам лучше знать, где может быть герр доктор! Но везите его сюда! Не медля, быстрее! Вы поняли? Да, да?

— Да, фрау, — испуганно ответил кучер, сгребая гульдены, и защелкал хлыстом.

Всхлипнув, Марго прижала ладони к лицу и прикрыла глаза.

Боже, какая долгая и невыносимо страшная ночь!

Марго казалось, будто она постарела за последние часы, что была сперва на Петерсплатце, затем в замке Вайсескройц, а после у постели раненого брата.

Она скрипнула зубами: нельзя думать о плохом!

В особняке тихо. Душно. Страшно. Барон с портрета усмехался язвительной улыбкой.

— Проклятый боров! — крикнула Марго, замахиваясь на него лампой. — Что же ты молчишь, когда так нужен?!

Масло плеснуло, искры прыгнули на рукав. Марго выругалась, загасив их ладонью и не чувствуя ничего, кроме обжигающего изнутри страха.

Огонь — не самое страшное в мире. Куда страшнее неизвестность. Куда страшнее тьма, истекающая из Родиона и пахнущая кровью.

Если он умрет — если Марго позволит ему умереть! — она не простит себе.

Не защитила. Не уберегла. Не оправдала надежд семьи.

Марго перетряхнула все ящики с нижним бельем, нещадно кромсая материю на лоскуты. Пусть только Родион продержится до приезда доктора. Пусть только…

Из ящика выпала шкатулка.

Марго машинально подняла ее и вспомнила…

…материя, сохраненная путем высушивания, сожженная до образования золы и доведенная до состояния «красной пыли»…

Однажды эта пыль заживила старые ожоги Родиона.

Осторожно, почти не дыша, Марго отщелкнула крышку: пыль чернела по углам, похожая на свернувшуюся кровь. Достаточно ли этого? Нет времени размышлять!

Родион постанывал в забытьи.

Промокшая рубаха липла к ране, и Марго, кусая губы, срезала лоскут за лоскутом, обнажая беззащитно голое, по-мальчишески худое тело брата. Кровь присохла, не хотела смываться, и вода очень быстро окрасилась красным.

Слегка намочив чистую, свернутую жгутом ткань, Марго тщательно выскребла остатки «красной пыли» и осторожно протерла раны, вздрагивая каждый раз, когда Родион особенно громко вскрикивал от боли. Марго не понимала, помогает или нет нанесенная ею мазь. На всякий случай, она протерла раны еще раз — теперь уже пальцами, и кожа Родиона была упруга и горяча. В конце концов, он разметался на постели, запрокинув голову и слегка приоткрыв обложенный налетом рот, и стал похожим на выпавшего из гнезда птенца.

Склонившись, Марго поцеловала брата в лоб и, наконец, расплакалась.

Родион впал в забытье и дышал тяжело, но ровно, вздымая щуплую грудь. Марго долго сидела над ним, гладя по взмокшим волосам, а после легла рядом — будто снова вернулась в детство, где была предрассветная тишина, иподрагивающий огонек в лампе, и лошадь-качалка за старым сундуком. Какую песню напевала мама? Марго силилась вспомнить и не могла: приют ампутировал ее прошлое, Авьен вычистил заполнивший раны гной. Теперь была другая жизнь и другой язык, и Марго с Родионом стали другими.

Настойчивый стук вытряхнул из дремоты. Сперва подумалось, что вернулась Фрида, но это оказался ютландец — невыспавшийся, взволнованный, то и дело сухо покашливающий в руку.

— Вы в порядке, миссис? — отрывисто осведомился он, ощупывая Марго профессиональным лекарским взглядом.

— Я да, — ответила она, сжимая пальцы. — Родион…

Уэнрайт кивнул, будто вовсе не удивился, и быстро поднялся наверх.

— Пулевое, да не одно, — констатировал он, едва лишь взглянув на юношу.

— Он был на площади, — сказала Марго. — Когда…

И пугливо оглянулась, точно ожидая увидеть в каждом углу по шпику.

— Чем вы обработали раны?

— Порошком. Той красной пылью, помните? В шкатулке оставалось немного… Я ведь не причинила вреда?

— Надеюсь, нет, — ютландец стянул перчатки и, вздохнув, добавил: — Это уже вторая жизнь, которую я пытаюсь спасти за последние двенадцать часов. Вы ведь не упадете в обморок при виде крови?

Она качнула головой, и доктор ответил:

— Тогда приступим.

Пока Уэнрайт выкладывал из саквояжа зловеще поблескивающие инструменты, Марго принесла ворох чистого тряпья, застелила столы и пол, нагрела воды в тазу. Рассвет брезжил за окном, но раздвигать шторы было опасно: вдруг с улицы их увидят шпики или, того хуже, полиция? Из маленького кухонного окна Марго наблюдала за конными патрулями, все еще прочесывающими улицы, слышала неясные разговоры и звон разбитого стекла в отдалении.

Что могло происходить там, снаружи, этой рождественской ночью? Марго не хотела знать: ее мир сузился до одной-единственной комнаты. И она дышала, пока дышал Родион, и жила, пока жил он, и не думала, что будет с ней, если вдруг…

— Он ведь не умрет? — жалобно спросила она, ища глазами взгляда ютландца.

— Большая кровопотеря, — мрачно ответил тот. — А будет еще больше. Пули необходимо извлечь.

Умелыми пальцами Уэнрайт закрепил в шприце иглу и принялся набирать из пузырька прозрачную жидкость.

— Что это? — в беспокойстве спросила Марго.

— Гидрохлорид морфина.

— Нет!

Она схватила доктора за рукав. Родион выгнулся, издав грудной стон, затылок заколотил в изголовье.

— Это просто обезболивающее…

— Нет, — тише повторила Марго, глядя на Родиона, но видя отчего-то осунувшееся лицо Генриха, его блуждающий взгляд и лиловые синяки под глазами.