Как заключенные в раю (СИ) - Немиро Людмила Ивановна. Страница 48
— Что… — я даже не смогла выдержать вопросительную интонацию. — Что ты говоришь? Джоуи, ты ведь с ней не…
— Не спал. Он солгал. Я клянусь…
«Я верю тебе».
— Я не верю, — прохрипел мой собственный голос против моей собственной воли.
— Миа… малышка, я умоляю, не делай глупостей, ладно? Давай поговорим.
— Не знаю о чем.
Мои глаза страшно щипало от подкатывающих слез. Я сглатывала слюну, что наполняла мой рот, будто это был яд, разъедающий слизистую, но на самом деле смахивало на ангину. Голова раскалывалась.
— Ты ведь лжешь, — я была в этом уверена.
Молчание затянулось. Меня мутило, и я прилегла на подушки.
— Я… — начал было Темпест. — Я ничего не сделал.
— Не будь трусом.
— Что?
— Признайся.
— Миа… Я не…
— Я. Тебе. Не верю, — отчеканила я, хотя силы были на исходе.
— Миа, — позвал он, и мои веки опустились, закрывая мир от меня.
Я глубоко вдохнула и сказала в ответ:
— Это конец, Джоуи. Мне с этим не справиться. Прости… и, прошу тебя, не ищи меня. Не надо.
— Миа! — рявкнул Темпест. — Не поступай так со мной! Я знаю, что страшно виноват перед тобой…
«Замолчи, Джоуи, ты убиваешь меня».
— Миа… — снова позвал он, когда я упрямо промолчала. — Скажи мне… это правда?
— Что?
— Итан показал мне кольцо. И та девушка, Мелани… Она сказала, что ты выходишь за Харрисона…
— В какой момент она сказала это, Джоуи? — не узнавая себя, прохрипела я. Серая стена сгорала под моим взглядом, потому что глаза уже были широко распахнуты, и я тоже сгорала вместе с этой обшарпанной стеной. — В момент, когда ты ее целовал?
— Она сама набросилась на меня! — не удержался от крика Темпест. — Ничего не было! Она просто привязалась, когда я возвращался от тебя. Мелани сказала, что слышала кое-что о вас с Итаном. Я… я хотел знать…
Как может все измениться в один миг? Вот так. Именно тогда, когда ты осознаешь, что тебя все предали. Оклеветали.
Ты мчишься на помощь к подруге, которая не признается тебе в своих пагубных привычках.
Ты бросаешь единственного человека, которому отдала сердце, ведь он тоже солгал.
Ты понимаешь, что твой надежный друг — не друг тебе вовсе, потому что погряз в ревности и обидах.
Ты считаешь, что никто никогда не причинит тебе боли.
Ты понимаешь, что все они принесли тебе боль.
— Ты поверил Мелани, Джоуи? — отозвалась я. — Мне жаль… — и уверенным твердым тоном, из последних сил контролируя свои голосовые связки, которые то и дело стремились сорвать мой голос на визг, сказала, — я всегда буду думать о тебе. Мне не нужно твое присутствие. Я не хочу смотреть на то, как ты где-то с ними… ты мой и ты с ними… Это низко для меня. Я говорила тебе… Дело времени, Йоаким, но ты должен понимать, что мои чувства, они первые, твои же испытали много. Мне очень, очень жаль, Джоуи. Но так продолжаться не может. Я видела все эти фотоснимки в газетах. Твои вечеринки… Сейчас еще и Пратт. Ты словно не насытился этой жизнью. Тебе словно нужно все и сразу… Мне больно, Джоуи…
— Миа! Не смей! Не смей! Это глупо!.. Миа…
«Я люблю тебя».
— Это конец… Йоаким. С меня довольно.
Опустить трубку на аппарат, чтобы не слышать его гнева и разочарования. Чтобы не представлять, как пылают огнем светлые глаза. Какие у него волосы… губы… руки… плечи…
Какой он сам. А какой он?
Губы все еще дрожали.
Мог ли кто-то кого-то любить так, как я любила Джоуи? Почему он? Кто он такой?
Джоуи… Он — это боль, которую я выдумала себе сама. Он — страдание, которое мне не хотелось покидать. Он — счастье. Он — любовь всей моей жизни. Я не стану искать его глазами в толпе. Его не будет там.
Это конец.
Крик вырвался из недр души, опаляя глотку. Ненавижу кричать, но иногда это так нужно…
***
Весна 1988-го. Окончание учебного года. Лондон
Моя жизнь превратилась в глупое кино. В потрепанный роман из библиотеки. Я готова была броситься на край пропасти, которую создала сама своими невинными детскими иллюзиями.
Он пообещал отыскать меня. Я так хотела, чтобы это не было правдой.
Гнусные глаза Мелани Пратт сканировали меня вот уже целый час, когда мы получали дипломы. Я не обращала внимания. Она свое сделала. Теперь мне пусто. Который год пусто без него.
Ничего. Я справляюсь. Не нужно быть самым умным человеком, чтобы признать: любви не бывает. Светлые чувства для романтиков, которые летают в облаках. Я же была убеждена в том, что темнее любви ничего нет. Ночь и та более безобидна, нежели чувства, вызывающие в душе шквал эмоций. Это мрак и тьма. Темно и тесно без любви, но с ней еще хуже. Разрушающее чувство ревности, что гложет душу, не может принести ничего хорошего. Лишь боль, а я пресытилась ею достаточно.
Мне вовсе не хотелось, чтобы на вечеринку в университете приехал и Харрисон. Он был не один. Какая-то милая блондинка сопровождала его, пока тот целенаправленно натыкался на меня глазами. Снова и снова.
Дипломы вручили днем; родители, счастливые и довольные, вернулись в Стокгольм, им на работу завтра, а мне… мне никуда. В Швецию и я должна буду вернуться на летнее время. Но в моих планах все еще вертелась Америка. Я ведь так и не побывала там, не считая кошмара с Катаржиной. С ней я давно не виделась, но она была мне нужна. Я так устала их всех оправдывать. Как и себя тоже. Однако чувствовала, что оправдаю снова.
Кати явилась сама. Видимо, в этот день все стремились напомнить мне о себе. Будто день моего выпуска нёс действительно огромное значение. Вероятно, так и было…
— Миа, поздравляю, — проговорил мягкий женский голос, когда я уже намеревалась покинуть зал, где гремела музыка и танцевали студенты.
Я обернулась, сжимая в пальцах тонкий бокал шампанского, и уставилась в знакомые темно-зеленые глаза.
— Кати? — выдавила я.
Она окинула меня знакомым искрящимся взглядом, и я не удержалась от ответной улыбки.
— Да. Как видишь, я не смогла без тебя так долго. Ты ведь… не простила меня?
— Да, — моргнула я, возвращаясь в мрачное состояние духа, — не простила. Не могу, Кати.
— Я понимаю.
Девушка опустила глаза, и я смогла быстро оценить ее наряд: черное сверкающее платье с рукавами-фонариками, классические туфли-лодочки. Волосы, как всегда, начесаны и залиты лаком. Мой вечерний туалет был гораздо скромнее и нежнее. Мы с мамой купили мне светло-розовое платье с пышной юбкой, которая доходила до колен. Так что на фоне Кати — роковой красотки — я была чуточку… мышью.
— В любом случае, Миа, я рада повидаться с тобой, — кивнула мне Чапкова, на что я холодно улыбнулась. Но внутри все равно вспыхнуло что-то опаляющее.
Она растерянно и совершенно вымученно растянула губы в улыбке и, обойдя меня, быстро пошла прочь.
Неужели я не прощу ее? Неужели не смогу? Как же так? Это ведь она, та, которая провела бок о бок со мной все детство. Мы вместе выросли, вместе влюбились, вместе потерпели поражение. Это ведь она — моя родная Катаржина. Да, ее лицо все еще бледное. Она тогда так и не справилась с зависимостью. Никогда уже не справится, я знаю, это почти невозможно. Это вся жизнь на самоконтроле. Но Кати совсем одна. Вид ее тонких бледных запястий, мелькнувших перед моими глазами, когда она заправляла за ухо прядь волос, уничтожили во мне остатки злости и обиды. Я не могла ее оставить сейчас. Я бросила ее тогда, их всех бросила…
— Кати! — воскликнула я, повернувшись к подруге, и та замерла, а после взглянула на меня из-за плеча. Ее глаза светились надеждой, и я спросила: — Полетим вместе в Америку?
Чапкова, прикусив губу, кивнула и сказала:
— Увидимся в общежитии. Договоримся о поездке…
— Да… — прошелестела я в ответ.
Вот это мой разрушенный рай? Вероятно, да… И океан, в котором я тонула, испарился. Но теперь снова появились силы. Вновь нашлись кирпичики, которые я собиралась сложить в высокую крепкую стену, но…
«Как прожить мне без него, когда даже в лице Итана, я вижу только его — Йоакима Ларссона?»…